Девочка из снов (СИ) - Резник Юлия

— Ага. Ты уж давай…

Глава 22

Сана

Я решаю не устраивать традиционного прощания. Зачем? Не вижу никакого смысла в этой показухе. Из близких родственников у Богдана — я и Акай. А друзей, как вы понимаете, у него никогда не было. Так что… Если бы кто и пришел с ним проститься, то лишь для того, чтобы заодно поглазеть и потом в разговоре с кем-то, кому «повезло» чуть меньше, небрежно бросить, мол, был у Темекаевского младшенького на похоронах, Сана-то совсем помешалась от горя.

Удивительно, но когда я прошу Акая отменить церемонию, тот нехотя соглашается.

— Ты уверена, что готова? — буравит меня взглядом с прищуром.

— Да. Уж поверь, на тебя бросаться больше не стану.

— Ты была расстроена. Я все понимаю.

Закусываю губы. И непонятно, отчего осмелев, может, потому что уже нет сил бояться, да и повода нет, бросаю:

— Не думаю.

Акай хмурится еще сильней.

— Обсудим это позже. Сейчас нужно выдвигаться.

Лето в разгаре. С высоты птичьего полета открывается невозможная красота. Я довольно часто летаю с Акаем и уже, наверное, должна привыкнуть к этой захватывающей дух картинке, но нет. Каждый раз я вижу ее, как впервые. Удивляюсь смешению красок и величию замысла матушки-природы. Я, та, что так сильно стремилась отсюда вырваться, вдруг понимаю, что вряд ли смогу жить где-то еще. На контрасте с бескрайними изумрудными просторами леса и город, и серое здание крематория кажутся еще более тесными.

Акай позаботился. Кроме нас здесь никого нет. Я опускаюсь на стул возле гроба.

— Прости, сынок, что я так долго не приходила.

Акай сжимает пальцы у меня на плече. Я запрокидываю голову, без всякого усилия читая написанные на его лице эмоции. Он недоволен тем, что я извиняюсь. Плевать… Уже плевать, да.

Некоторое время спустя в зал прощания проходит незнакомая женщина. У меня уходит несколько минут, чтобы понять, что это церемониймейстер. Поначалу я пытаюсь проникнуться тем, что говорит эта женщина. Но слова, вызубренные наизусть слова до боли банальны. А нарочито плаксивый голос вкупе с похоронным маршем, льющимся из допотопной аудиосистемы, не вызывают никаких чувств, кроме омерзения и желания это все как можно скорее прекратить.

— Хватит. Достаточно. Мы наслушались.

— Сана… — Акай поднимается за мной следом.

— Пусть она уйдет!

— Хорошо-хорошо. Ты только не волнуйся.

Скупым, каким-то брезгливым движением Акай отсылает недовольную тем, что ее прервали, женщину прочь. Сколько мы сидим в тишине? Не знаю.

— Сана, пора.

— Да. Конечно…

Из-за моего состояния и так все непозволительно затянулось. Мы выходим. Напоследок я все же оглядываюсь.

Дневной свет ослепительно ярок. Проникая сквозь густые кроны деревьев, солнечные лучи рисуют замысловатый узор из колышущихся теней и бликов. Их мельтешение выедает глаза. Или это слезы их выедают?

Я надеваю солнцезащитные очки. Но один черт ломаюсь, когда мы с Акаем доходим до середины запущенного сквера. Нет, это не то что бы нервный срыв. Скорей здоровая реакция на стресс. Акай, видя мои слезы, теряется. На секунду его лицо становится беспомощным, как у ребенка. А потом он обхватывает ладонью мой затылок и прижимает лицом к груди.

— Ну, все. Все уже позади. Хочешь, мы прямо сейчас домой поедем? Там Петька. Он о тебе волновался, знаешь? Любит он тебя… наш Петька.

Отступаю на шаг. Пячусь. Нет, это даже забавно. Неужели он и впрямь думает, что я вот так запросто переключусь? Забуду собственного сына и сосредоточусь на чужом? Каким бы хорошим он ни был…

— Ты вообще понимаешь, что говоришь? — свожу брови я. — Как твои поступки со стороны выглядят, понимаешь?

— Я просто хочу тебя поддержать. Что здесь такого?

— Если до тебя не доходит, вряд ли я объясню, — равнодушно пожимаю плечами.

— А ты? Думаешь, ты одна такая всезнайка? — он вновь настигает меня, на этот раз фиксируя мою голову сразу двумя руками. — Да я вывернуться наизнанку готов, чтобы ты была счастлива! Все, что хочешь, сделать… Потому что люблю, — рычит, скаля зубы.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Любишь? — изумленно хмыкаю, перекатываю это слово на языке. — А в чем эта любовь заключается? А? В том, что ты мне выбора не оставил? А потом пользовал, как хотел? В этом твоя любовь, ну, скажи мне?

То, что копилось во мне столько лет, вырывается наружу и течет, течет нескончаемым бурным потоком… Как гной, наконец прорвавший рану. Акай глядит на меня во все глаза, будто впервые видит. А его мощная грудь яростно вздымается и опадает. Вздымается и опадает…

— А для тебя что? — шепчет он. — Пустые слова? Или, может, романтичные прогулки при луне? Херня это все, девочка. Ну, попался бы тебе такой мужик. Как думаешь, насколько бы его хватило? Ну? Что молчишь? Каждый раз тебя вытаскивать? Лечить. Штопать… Зализывать раны. Тащить на себе вперед. На себе, блядь, тащить, потому что тебе не хочется двигаться. Осень ненавидеть, весну, боясь очередного обострения. Когда не знаешь, что ты выкинешь дальше? Может, из окна выйдешь. И мне что тогда? Только за тобой если… Думаешь, мне такая любовь принесла много счастья? Да это же сущее наказание! Плата за грехи. Карма, чтоб ей пусто было. Или, полагаешь, я не хотел с этим покончить? Хотел. Но как? Если ты у меня в потрохах… Я для тебя все что хочешь… Знать бы еще, что тебе нужно. Но ты же даже сама не знаешь… — его пальцы сжимаются, натягивая мои волосы и причиняя боль. Я затравленно молчу, не в силах что-то ему возразить. — Не знаешь, — повторяет и, как зачарованный, трясет головой.

— Я хочу свободы. От тебя, — слизываю с губ соленые капли. — Хочу жить в своем доме, зная, что ты не ввалишься в него без приглашения. Хочу сама принимать решения — быть нам вместе или не быть. И держать ответ за свою жизнь. Ты… душишь меня. Ты меня подавляешь. Все мои депрессии, господи, неужели ты в самом деле не понимаешь, что все они так или иначе из-за тебя?

Акай вздрагивает. Опускает руки и отступает.

— Ты же сама ко мне шла.

— Шла, потому что боялась.

— Кончала… кончала ты подо мной тоже от страха? Или… — в его глазах мелькает догадка, и он делает еще один шаг назад. Будь между нами чуть меньше боли, я бы ему посочувствовала. Но боли столько, что она накрывает волной, затаскивая под эту лавину, может быть, нас обоих.

Акай разворачивается и уходит. Я пытаюсь понять, что это для нас двоих значит. Гордясь собой. Может быть, впервые в жизни гордясь. Тем, что мне хватило духу озвучить свои мысли.

Сделав с пару десятков шагов, Акай останавливается. И мое сердце останавливается с ним в унисон. Передумал? Ну, точно. Не мог же он вот так взять и меня отпустить!

— Я попрошу кого-нибудь тебя отвезти домой, когда отдадут урну с прахом.

Я киваю, хотя вряд ли вот так, стоя в полупрофиль, он меня видит.

Прах Богдана я развеиваю сама. Поднявшись высоко-высоко в горы. И там, над облаками, я вдруг понимаю, что Акай все же ошибся. Я знаю, чего хочу. Я хочу жить. Жить на этой земле. Может быть, завести собаку… Хочу встречать новых пациентов в санатории и ставить их на ноги, хочу путешествовать, возвращаться домой, хочу и дальше исследовать целебные свойства здешних растений. Хочу развивать свой косметический бренд, может, даже выйти с ним на международный рынок! Почему бы и нет? Мечтать так мечтать… Хочу быть нужной, хочу помогать людям, попавшим в сложные жизненные ситуации. Хочу пить кофе по утрам… Пока в одиночестве, а потом, кто знает? На самом деле у меня миллион желаний. Просто раньше я о них даже думать боялась. Да что там? Я и сейчас боюсь. Не веря до конца, что свободна.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Затыкая глотку собственным страхам, боли, сомнениям, с головой погружаюсь в работу. Видит бог, мне есть чем заняться, даже учитывая то, что контроль над фирмой удалось довольно быстро восстановить. Особенно теперь, собственно.

Я думаю о чем угодно, лишь бы только не думать об Исе… Не видеть его, не вглядываться в лицо, выискивая в нем знакомые черты Акая. Ведь если мои умозаключения верны, он его сын. Его… и Елены. Совпадений более чем достаточно.