От первых проталин до первой грозы - Георгий Скребицкий

Я молча отдал ружьё Михалычу, чувствуя, что я самый несчастный человек на свете. Не то что в цель, в доску попасть не сумел.

Михалыч с Серёжей выстрелили ещё по разу. И Серёжа попал в цель даже лучше, чем Михалыч.

— Да, у тебя рука прямо стальная и глаз меток… — хвалил его Михалыч. Ну, а ты что же, совсем завял? — обратился он ко мне. — Пробуй ещё, а то так никогда и не научишься.

— Я лучше завтра попробую, сегодня что-то голова болит, — уклончиво отвечал я.

— Ничего, ничего. От этого голова не развалится. Ну-ка, пальни ещё разок.

Я нехотя взял ружьё, уже почти без всякого волнения: «Все равно не попаду, только стенку исковыряю». Нехотя прицелился и стрельнул.

— Вот это неплохо! — похвалил Михалыч. — Видишь, хоть не в кружок, а в лист уже попал. Ну-ка, ещё раз.

Я выстрелил ещё раз.

— Да теперь совсем хорошо, прямо рядом с Серёжиной! Ну, брат, ты живо и нас обстреляешь, а говорил, что не можешь.

От такой удачи я сразу подбодрился. Начали стрелять все трое по очереди. Серёжа с Михалычем попадали почти одинаково. У меня дела шли похуже, но тоже не так уже плохо. Хоть в центр я и не мог попасть, но и мимо доски в стенку больше не попадал. Наша стрельба затянулась до самого позднего вечера. Наконец в кабинет вошла мама и сказала:

— Вы что же, всю ночь намереваетесь палить? Фу, какой воздух, всю комнату порохом протушили! Будет, будет!

— Ещё по одному разочку, только по одному!

взмолились мы.

— Ну, по одному, и хватит, — согласилась мама. Она сама присутствовала при этой заключительной стрельбе, и я при ней первый раз тоже попал в кружок.

— Молодцы, молодцы! — похвалила мама. — Идите ужинать, а то всё простынет.

ПЕРВАЯ ДИЧЬ

Только три дня осталось до первого сентября — до этого страшного дня, с наступлением которого я считал, что моей привольной жизни придёт конец, И это было особенно обидно именно теперь, когда мы нашли самое чудесное занятие, какое только бывает на свете, — стрельбу из ружья. Ещё денёк мы постреляли в кабинете Михалыча в цель, а потом все трое решили пойти на настоящую охоту.

— Только вот что, ребятки, — сказал перед выходом Михалыч, — зря, без цели убивать никого не нужно. Это бессмысленная жестокость, а неохота. Но я уже заранее всё обдумал и вместе с ружьём просил привезти мне из Москвы вот эту книжицу.

И Михалыч взял со стола какую-то тонкую книжку в сером бумажном переплёте.

— Это руководство к набивке чучел зверей и птиц, — пояснил Михалыч. Оно-то нам теперь как раз и потребуется. Мы будем стрелять птиц и сами же делать из них чучела. Вот у нас и будет тогда две коллекции; одна насекомых, а другая — птиц.

Предложение Михалыча мы приняли с горячим одобрением. Теперь у нас была ясная цель, для чего мы будем стараться застрелить какую-нибудь птицу.

— Пойдёмте за город, — сказал Михалыч. — Там скорее всего и галок и ворон разыщем, а может, и ещё какую дичину подстрелим.

Мы пошли.

Вот и брёвнышки, на которых мы с Михалычем отдыхали однажды ранней весной, когда ещё только начинал таять снег. Теперь всё кругом было совсем другим: серая, завядшая трава, а на деревьях — жёлтые поредевшие листья.

Выглянуло из-за низких облаков солнце, и всё кругом сразу повеселело. Особенно хороши и прозрачны сделались дали. Отчётливей вырисовались на горизонте лесочки, деревни и жёлтые пятна убранных хлебных полей.

Михалыч сел на брёвнышко, снял шляпу, подставляя голову ласковым, нежарким лучам осеннего солнца, и закурил.

— Хорошо, друзья мои! — сказал он. — Очень хорошо! А помните, как вот про такой же денёк в стихах у Тютчева говорится:

Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера…

Как это тонко подмечено: «Весь день стоит как бы хрустальный…» Ведь действительно: будто через голубое хрустальное стекло вдаль глядишь. Посмотрите внимательно: воздух так и переливается, так и сверкает.

Всё это было верно, и действительно воздух вдали как будто блестел и струился. Было очень красиво. Но мы не слишком всматривались в окружающую нас красоту осеннего дня. Нам хотелось поскорее заполучить ружьё, которое Михалыч в задумчивости положил себе на колени, и начать подкрадываться к галкам и воронам.

Несколько этих птиц спокойно, не чуя беды, сидели на берёзах, другие неторопливо бродили тут же по земле, что-то разглядывая и склёвывая.

— Михалыч, ну как насчёт охоты? — нерешительно намекнул я.

— Ох, братцы! Я про ружьё и забыл, — всполошился Михалыч. — Уж больно здесь хорошо солнышко пригревает. — Он зарядил ружьё и спросил: — Ну-с, кто первый?

Решили тянуть жребий. Он достался мне.

С замиранием сердца я в первый раз в жизни шагнул по дорожке, держа в руках ружьё. «Ах, если бы меня сейчас увидела Катя, что бы она сказала?» Но это была только случайная, мимолётная мысль. Всё внимание было сосредоточено на двух галках, которые спокойно сидели на верхушке берёзы.

Я подошёл под самое дерево, прицелился как можно лучше и выстрелил.

Галки даже не пошевелились. В чём же дело? Отдал ружьё Серёже. Теперь его очередь стрелять. Серёжа вложил новый патрончик и тоже прицелился в тех же самых галок. Выстрел — и птицы опять на месте.

Пошли за разъяснением к Михалычу.

— Они слишком высоко сидят, — ответил тот. — Пульки до них не долетают. Вот они и не боятся.

Пришлось искать дичину поближе.

Я попробовал подкрасться к вороне, которая расхаживала невдалеке по скошенному жнивью, но ничего не вышло. Ворона и на сто шагов к себе не подпустила, снялась и улетела.

Дело осложнялось. Оказывается, подкараулить и убить даже такую птицу, как галка или ворона, совсем не пустяк.

В тщетных поисках дичи мы с Серёжей проходили почти до обеда. Михалыч всё это время сидел на брёвнышках, курил или прогуливался неподалёку.

Наконец счастье как будто улыбнулось: одна из галок слетела с берёзки на дорогу и стала там что-то раскапывать. Это был удобный момент. Серёжа, держа ружьё наготове, подкрался к галке шагов на двадцать. Присел па одно колено и стал целиться.

— Да что же он не стреляет? — волновался я. — Сейчас ведь улетит.

Наконец раздался желанный выстрел. Галка как-то неловко подскочила, потом ткнулась носом в землю и затрепыхала крыльями.

Когда мы к ней подбежали, она была уже мёртвая.

— Отлично! — похвалил Михалыч. — Поздравляю с первой дичиной! — И он протянул Серёже руку.

— Да я, собственно, уже летом грача убил, — ответил тот, однако с явным удовольствием пожал Михалычу руку.

— Ну, Юра, теперь дело за тобой, — сказал мне Михалыч.

Мы с Серёжей опять начали выслеживать дичь, но ничего больше подстрелить не смогли.

— А всё-таки одна птица есть! — весело сказал Михалыч, когда мы, расстреляв все взятые с собой патрончики, возвращались домой. — Сейчас придём, пообедаем и прямо за работу: шкурку с галки снимать и набивать чучело.

МАСТЕРСКАЯ ПРИНИМАЕТСЯ ЗА РАБОТУ

— Ну, наша мастерская сейчас принимается за работу, — объявил Михалыч, отправляясь после обеда в кабинет.

Мы освободили место на письменном столе, постелили газетную бумагу, чтобы не испачкать стол кровью, а на газету положили галку вверх брюшком.

Михалыч надел очки, взял в руки скальпель, пинцет и приступил к делу.

Он сделал продольный разрез сверху вниз посреди грудки птицы, потом аккуратно подцепил пинцетом тоненькую кожицу и стал её осторожно отделять от туловища.

Я хорошо знал, что кожа есть у диких зверей и у домашних животных тоже есть. Снаружи она покрыта шерстью. Из неё делают меховые шубы, шапки, воротники.

Но какая же кожа у птиц? У них ведь перья. Они растут прямо на теле. Но на самом деле оказалось иначе. Оказывается, и у галки тоже имеется кожа, и её можно снять вместе с перьями с самого тел а птицы, так же как можно снять шкурку с убитого зайца, только у птицы это сделать куда труднее. Кожица у неё тоненькая и прозрачная, как папиросная бумага, — чуть потянул сильнее, сразу лопнет, и из дыры полезут перья, пух.

Как Михалыч ни старался осторожно снимать шкурку с галки, всё-таки в двух местах немножко кожу порвал. Впрочем, он этим не огорчился, сказал, что дело поправимо: возьмём иголку, нитку и мигом зашьём.

Особенно трудно было снимать шкурку с ног, крыльев и с головы. Собственно, в этих местах Михалыч только отскоблил пинцетом всё мясо, а кости оставил при шкурке, отрезая их в суставах. И череп оставил, аккуратно вынув из него весь мозг. Глаза тоже вынул.

— Вот первая операция — снятие шкурки — закончена, — сказал он. — Сейчас покурим и приступим к другой, самой интересной, — к набивке чучела.

Снятую с птицы кожицу Михалыч смазал кисточкой, опустив её в какой-то состав.

— Это для того, чтобы наше чучело потом не съела моль, — пояснил он. — А теперь можно вывернуть шкурку, так сказать, налицо.