Последняя бригада - Морис Дрюон

Вдруг в лесу показались люди в серо-зеленой форме. Шарль-Арман молниеносно прицелился и выпустил по лесу длинную очередь. Ему ответила такая же очередь, и люди в форме побежали по полю, прижимаясь к земле.

«Как же так?» — спрашивал себя Шарль-Арман, вхолостую нажимая на гашетку. Он разрядил целую обойму.

И мотоцикл снова покатил среди лугов.

—   Вот видите! — крикнул Шарль-Арман.

—   Дайте-ка мне карабин! — попросил сержант, протянув взамен свою палку.

Первый же поворот дороги контролировали немцы. Они услышали шум мотора и поджидали мотоцикл, но тот пробился огнем, оставив двоих врагов лежать на дороге.

— Браво! — крикнул Ленуар, воодушевленный этой опасной игрой. Он стрелял сбоку, с одной руки.

Но как только местность вокруг снова стала мирной, мотоцикл остановился. Гийаде получил пулю в икру, и по гетре начало растекаться красное пятно. Но он не кричал, а крепко сжал зубы. Ламбрей помог другу выбраться из-за руля, пересадил его в коляску и занял его место. Машина снова тронулась.

—   Поворачивайте сразу налево, уверяю вас, так будет лучше, — крикнул сенмаксенец.

—   Да, наверное, вы правы, — одобрил Ленуар.

По мере того как руки Шарля-Армана ощущали каждую выбоину на дороге, как его тело вписывалось в каждый поворот, а ноги сжимали бока мотоцикла, он все больше укреплялся в своем решении. Вопросы трусости и смелости его больше не волновали. Он был точно игрок к концу ночи, который настолько вымотан нервным напряжением, что уже не в состоянии отличить реальную возможность от безумной идеи.

Шарль-Арман сделал Гийаде знак перезарядить обойму.

— Держись, мы уже близко!

Трое других, напрягшись кто от страха, кто от боли, кто от неудобной позы, молчали в ожидании близкого мартингаля. [19]

Шарль-Арман вовсе не лишился рассудка, сказав: «Мы уже близко». Он имел в виду бригаду Луана, которая находилась всего в нескольких сотнях метров, на ферме Бодри.

Сейчас там было спасение, и, оказавшись на гребне холма, возвышавшегося над Бодри, Шарль-Арман прибавил газу. Внизу они увидели строения по обеим сторонам дороги и воздвигнутую курсантами баррикаду, но никакого движения на ней не наблюдалось.

Шарль-Арман еще издали стал махать руками, чтобы им открыли шлагбаум. Он уже начал потихоньку сбавлять скорость, как вдруг крикнул:

— Огонь!

Слишком поздно. Неприятель занял Бодри и первым открыл огонь с большого расстояния. Шарль-Арман понял, что надо разворачиваться, но на большой скорости, на спуске, да еще при перегруженном мотоцикле это было невозможно. Тогда, увидев, что шлагбаум открыт, он, отчаянно моля Бога, нажал на акселератор.

Сенмаксенец взял револьвер, и на мотоцикле начали отстреливаться с трех сторон сразу. В рядах противника возникло секундное замешательство, и немцы отпрыгнули в сторону, чтобы машина их не смяла. Ленуар и Гийаде зажмурились, уверенные, что мотоцикл сейчас врежется в баррикаду из телег и тачек, а пехотинец пригнулся.

В последний момент Шарль-Арман притормозил. Он не видел перед собой ничего, кроме узкого проезда, и снес на ходу шлагбаум; кругом свистели пули.

— Прорвались! — заорал он.

Он не услышал, как сзади упало тело пехотинца. В этот момент лопнула покрышка, руль выбило из рук, и Шарля-Армана выбросило в траншею.

Какое-то время он ничего не воспринимал, но, когда смог приподняться и сесть, голова гудела, а перед глазами все плыло. Ему казалось, что он потерял память, но никак не удавалось понять, ранен он или нет. В нескольких метрах, нависая над траншеей, вверх колесами лежал мотоцикл, а под ним — два тела. Гийаде еле шевелился, глаза его были закрыты, он держался за грудь, как человек, у которого сломаны ребра…

«Если мотоцикл переворачивается, больше всего достается пассажиру… Это верно, но за рулем-то был я…» — сказал себе Шарль-Арман.

Он нащупал в траве вылетевший из кобуры пистолет и протянул руку, но на пистолет тут же наступил тупой носок черного сапога. Шарль-Арман увидел, как четверо немцев окружили его, наставив на него автоматы.

Он сделал над собой усилие, чтобы выпрямиться и отправиться в плен с достоинством. Глаза словно запотели, их заволокло легкой дымкой, отчасти от шока, отчасти от морального унижения.

С момента прибытия Бобби в Шеневе ничего не изменилось. Все с тревогой прислушивались к стихающим звукам боев. Два-три отбитых вражеских патруля особого сопротивления не оказывали. Курсант-связной, посланный к капитану с известием об исчезновении Сен-Тьерри, не вернулся. Двое механиков возились с броневиком, пытаясь починить заклинившую башню. Все продолжали выполнять указания, оставленные Сен-Тьерри, и не столько по необходимости, сколько из суеверия. Каждый понимал, что бригада окружена и, скорее всего, о ней позабыли.

Боеспособных осталось четырнадцать человек, то есть меньше половины.

Усталость после боев заглушала тревогу, и они принимали свою участь с грустной покорностью.

Проходя мимо свежих могил, курсанты качали головами:

— Бедные ребята!

Бегство Фонтена с поста не вызвало никакой реакции. У группы, которая охраняла вход в парк, он спросил, словно потеряв чувство времени:

—   А сколько нас осталось?

—   Двадцать, — объяснил ему Бернуэн.

— Надо же! А завтра будет лето! — заметил Фонтен.

Ответом ему было молчание. Его слова вызвали тягостное чувство неловкости. Для этих парней не то что лето, даже следующая неделя была где-то далеко, в туманной перспективе. Никто из них не был уверен, что доживет до завтра.

Потянулись самые длинные в году дни и нескончаемые вечера. Трава свежела, запахи канонады остывали в воздухе.

Перед замком расположились с полдюжины курсантов. Бруар и Монсиньяк хлопотали вокруг раненых, Бобби, сидя на ступеньке, скатывал бумажный шарик. Он бросил шарик Месье, но тот как лежал, так и остался лежать. Бобби поморщился, как от дурного предчувствия.

— Ну и кто теперь будет командовать? — спросил вдруг Мальвинье.

Бруар удивленно обернулся. Для него сама постановка вопроса не имела смысла. Лейтенант назначил взводным его — значит, ему и командовать. К тому же он считал, что вполне доказал свою пригодность.

Он не понял, что его товарищи до сих пор, вопреки всякой логике, ждали возвращения Сен-Тьерри. Не понял он и того, что молчание после слов Мальвинье и устремленные в одну точку глаза ребят означали молчаливый отказ от этой надежды. Но он почувствовал, что не заслужил доверия товарищей и его командование было просто вынужденной мерой.

Бобби пожал плечами. Он сейчас был в таком состоянии, что ему было все равно, командуют им или нет. Он-то как раз, в отличие от других, трезво смотрел на сложившуюся ситуацию. Да и к тому же потерял лучших друзей: Лервье-Марэ погиб, Шарль-Арман бог знает где — может быть, тоже убит…

— Давай, Бобби, принимай командование, — в один голос заявили Монсиньяк и Мальвинье.

И остальные тоже загудели:

— Точно, давай, Дерош! Давай!

На этот раз уже Бобби удивленно поднял голову. Он потерял лейтенанта, он вывел из строя броневик. Это он должен был спрашивать, какие будут распоряжения. Вот только спрашивать было не у кого.

— Правильно, давай, Дерош, — повторил Бруар вслед за другими.

Он слишком устал, чтобы ссориться из-за первенства.

— Поскольку командира у нас нет, — сказал, вставая, Бобби, — лично я предпочел бы, чтобы все так и оставалось, но если вы так хотите… — Он окинул взглядом товарищей и обернулся, словно надеялся, что за спиной зажжется свет, и добавил: — Только вот Бруар гораздо более сведущ, чем я. — И, обратившись к Бруару, сказал: — Слушай, старина, если хочешь, давай командовать вместе! Посмотрим, что можно сделать.

Из Бобби и вправду мог бы выйти неплохой командир, поскольку он, просто положив Бруару руку на плечо, как бы компенсировал ему все, что тот потерял.

«Он один воздал мне по справедливости», — подумал Бруар и совершенно искренне ответил:

— Если бы Сен-Тьерри знал, что не вернется, то непременно назначил бы тебя.

Что же такое было в Бобби? Что успокаивало и обнадеживало остальных? С самого возвращения он ничем не занимался: просто пинал ногами булыжники, рассеянно ломал веточки и чистил автомат. Он, правда, стоял выпрямившись тогда, когда другие ползли на животе, но не по причине особого героизма, а просто потому, что, привыкнув находиться под защитой брони, он порой забывал применять к себе общие правила безопасности.

Ребята любили Бобби, а потому у всех засветились глаза и бригада, хоть и поредевшая наполовину, обрела былую бодрость. Да им и не приказы были нужны, а немного человеческого тепла и веселой шутки.

Сидя бок о бок за броневиком перед широкой панорамой местности, Бобби и Бруар принимали решение по организации постов на ночь.