Рихард Штраус. Последний романтик - Джордж Марек

«Ванамейкерз», один из крупнейших в то время универмагов Нью-Йорка, предложил Штраусу огромный гонорар, сумму в тысячу долларов, за два дневных концерта в зале магазина. Штраус согласился и немедленно был осужден немецкой прессой за то, что продал музыку, «выступив в торговом заведении». Штраус ответил, что истинное искусство облагораживает любой зал, а зарабатывать деньги для семьи — не позор для артиста.

Предпоследний концерт Штрауса состоялся в Вашингтоне (26 апреля), где чета Штраус была принята президентом Теодором Рузвельтом и его супругой. Рузвельт был поклонником кайзера и всего немецкого. Можно предположить, что президент проявил к Штраусу просто учтивость, не испытывая никаких чувств к его музыке.

После прощального концерта в Нью-Йорке Штрауса вновь осадили журналисты. Штраус как-то пожаловался, что они приписывают ему мнения и заявления, которые он никогда не высказывал. В то время при публикации интервью со знаменитостью еще меньше заботились о достоверности сведений, чем сейчас. Дешевых шуток насчет какофонии в музыке Штрауса хватало с избытком. Один журналист назвал «Домашнюю симфонию» «Адской жизнью». «Музыкальный курьер» опубликовал следующее, скорее всего, вымышленное интервью:

Место действия: Артистическая в Карнеги-Холл.

Действующие лица: Рихард Штраус и репортер.

Репортер: Действительно ли имела место история, которая дошла до нас из Филадельфии?

Штраус: Нет.

Репортер: Значит, вы не гипнотизировали мадам Штраус, заставив ее снова запеть после обморока?

Штраус: Нет.

Р.: Но обморок с ней все же случился?

Ш.: Да.

Р.: Отчего?

Ш.: От голода.

Р.: Но это правда, что вы резко говорили с мадам Штраус на сцене?

Ш.: Да.

Р.: Что вы ей сказали?

Ш.: Шницель по-венски и спагетти будут после концерта. Это ее любимое блюдо.

Глава 9

«Саломея»

Оскар Уайльд пережил и взлет и падение. Взлет был триумфальным. Его комедиям восторженно рукоплескало высшее общество. Его афоризмы «Втроем в семейной жизни весело, а вдвоем скучно»[165] или «Женщине, которая признается, сколько ей лет, нельзя доверять»[166] взахлеб передавались из уст в уста. Его культ красоты и философия наслаждения обсуждались в затененных гостиных; и не один денди в сером цилиндре и серых перчатках воображал себя Дорианом Греем. Но вслед за славой на Уайльда обрушился скандальный судебный процесс. Он был заклеймен таким позором, облит такой грязью, с какой редко кому из известных людей приходилось сталкиваться. И только спустя несколько лет после того, как Уайльд, покинутый и опороченный, умер в Париже, смелость его произведений утратила остроту, а справедливость обвинений подверглась сомнению. Скандал уже не имел значения. Человек, проповедник и педераст стал историей. Остались труды: Уайльд становился классиком. Удивительно, как быстро все произошло. Минуло всего около десяти лет с тех пор, как в Лондоне состоялась премьера комедии «Веер леди Уиндермир», а за эти десять лет и эта пьеса, и «Женщина, не стоящая внимания», и «Идеальный муж», и «Как важно быть серьезным» прочно вошли в репертуар не только английских театров, но и театров других стран, особенно Германии. Даже в небольших немецких театрах с успехом шли «Идеальный муж» и «Веер леди Уиндермир». Интерес немецкой публики к пьесам Уайльда никогда не угасал, и даже в наше время они идут в Германии чаще, чем в Англии, за исключением пьесы «Как важно быть серьезным», которая не сходит с подмостков лондонских театров.

Но самая смелая пьеса «Саломея» не была поставлена в Англии ни при жизни Уайльда, ни много лет спустя после его смерти. Однако в Германии ее можно было увидеть. В 1902 году она появилась в Бреслау, а в 1903 году — в Берлине. Продюсером выступил молодой актер Макс Рейнхард, начавший свою долгую творческую карьеру с этой пьесы, главную роль в которой исполнила молодая яркая актриса Гертруда Эйзольдт. Она проработала с Рейнхардом многие годы, блистая в пьесах Ибсена, Метерлинка и Шоу.

Как получилось, что Уайльд отошел от комедий, местом действия которых были гостиные, и написал вакханальную поэму на библейский сюжет, к тому же не на своем блестящем английском, а на благоуханном французском?[167] Идея осенила его, когда он был в Париже. В то время он был под большим впечатлением от романа Флобера на эту библейскую тему и картины Густава Моро. На этой роскошной картине, превзошедшей романтизм Делакруа, чьим учеником был Моро, изображена почти нагая женщина. Ее расшитое драгоценными камнями покрывало откинуто назад, открывшееся тело устремлено к голове Йоканаана, которая, как ей кажется, окружена кровавым нимбом. Уайльд загорелся желанием рассказать историю иудейской принцессы по-новому, историю, которую в течение веков описывали или изображали бесчисленные художники. Он уже видел себя поэтом запретной темы, своего рода ирландским Бодлером. Сюжет он изменил. У Флобера Саломея не испытывает влечения к Йоканаану, она лишь — орудие мести своей матери. У Уайльда она одержима эротическим желанием, которое она не вполне осознает. Это девственница, снедаемая порочным целомудрием. Ибо по Уайльду нет ничего более греховного, чем невинность.

Прежде чем написать пьесу, Уайльд по заведенному обычаю рассказал о своем замысле парижским друзьям, среди которых было несколько молодых писателей. По мере того как он рассказывал, пьеса обретала в его сознании конкретную форму. Вернувшись в отель, он взялся за перо и писал долгие часы, не замечая наступившей темноты, не прерываясь, чтобы поесть. И только в полночь, почувствовав, что ослабел от голода, он пошел в кафе напротив, где играл цыганский оркестр. Заказав еду, подозвал руководителя оркестра. «Я пишу пьесу, — сказал он ему, — о женщине, танцующей в крови мужчины… Сыграйте мне что-нибудь, соответствующее моим мыслям».[168] Цыгане заиграли. Уайльд выслушал, вернулся в отель и продолжал писать, пока к утру пьеса не была закончена.

Она не стала шедевром и сейчас не была бы востребована, если бы не музыка Штрауса. Несмотря на всю вычурность метафор, они откровенно надуманы, несмотря на всю красочность языка, автор не убедил нас в том, что это — высокая трагедия. Пьеса кажется перегруженной и перезрелой, как корзина с тропическими фруктами, о которой забыли. После гранатов, фиников и манго хочется обыкновенного яблока. С другой стороны, фантазия Уайльда в этой пьесе так же безудержна, как и в «Портрете Дориана Грея». Автор неуклонно ведет своих героев к краху, и они гибнут под чахлой луной. Ирод, Иродиада и Саломея зачаровывают нас, потому что они отвратительны, а череда жизней и смертей проходит так быстро, что отвращение не успевает перерасти в скуку. Короче говоря, пьеса обладает захватывающей силой, какой бы чудовищной и греховной она ни казалась.

Несмотря на то, что пьеса была написана на волне эмоций, Уайльд, который был человеком, искушенным в театральных делах, безусловно преследовал определенную цель, а именно: написать драму для Сары Бернар, в которой Божественная Сара могла бы блеснуть перед английской публикой. Уайльд прочитал ей пьесу, и она с восторгом согласилась в ней сыграть. Вскоре начались репетиции. Премьера должна была состояться в лондонском «Палас-театре». И декорации и костюмы были уже готовы, когда лорд Чемберлен вдруг отказался дать разрешение на постановку пьесы под предлогом (используемым во все времена), что библейские персонажи в упомянутой пьесе показывать нельзя.

Уайльд был вне себя. Как посмел лорд Чемберлен выступить против него, «апостола красоты», любимца английского общества? Он пригрозил, что откажется от британского подданства, навсегда покинет Англию и поселится во Франции. Но ничего подобного он не сделал. Было решено поставить «Саломею» в Париже, в собственном театре Сары Бернар, «Порт-Сен-Мартен». Но теперь засомневалась Бернар, опасаясь, что даже в Париже общественное мнение может осудить ее за такую скандальную роль. Саломею она так и не сыграла,[169] хотя в Париже пьеса в конце концов была поставлена (1896). В Англии же запрет на нее был снят только в 1931 году.

Штраус впервые прочитал пьесу в адаптации венского писателя Антона Линднера. Она его заинтересовала, но адаптированный вариант его не удовлетворил, и он решил прочитать полный текст, переведенный на немецкий Гедвигом Лахманом. Именно этим переводом и воспользовался Рейнхард. Штраус отправился в театр посмотреть пьесу. Первая же фраза: «Как прекрасна сегодня вечером принцесса Саломея!» — так и просилась на музыку. А когда кто-то из друзей сказал, что «Саломея» может стать хорошим либретто для оперы, Штраус признался, что уже работает над ней.