Алиса - Элейн Каннингем

Это заставило меня призадуматься о той женщине, которая была моей женой. Возможно, несколько минут - я имею в виду минуты смертельной схваткой двух отпетых и безжалостных мерзавцев - не самое подходящее и удачное время для подобных размышлений, но тогда мне показалось, что эти минуты - последние в моей жизни, что уже делало именно этот временной отрезок более, чем подходящим. А смысл заключался в том, что я совершенно не знал женскую натуру и не понимал её, то есть, покидал Божий свет, в определенном смысле, с пустыми руками. Ни солоно хлебавши. Этот вывод, пожалуй, даже отвлек меня от мыслей о ближайшем будущем. Впрочем, говоря по правде, я думал не только об Алисе - как я ни старался, мои мысли все возвращались и возвращались к другой женщине, которая в ту минуту сидела в каюте вместе с моей дочуркой.

Я не мог вспомнить, почему именно женился на Алисе. Постепенно, в виде отдельных фрагментов, нанизанных на веревочку, словно четки, эти воспоминания возвращались ко мне: да, мы оба были страшно одиноки и нуждались друг в дружке. Я был вынужден задать себе вопрос - а была ли это любовь? Нет, романтической любви, считающейся многими едва ли не единственным ключиком к счастью, между нами не было и в помине. Да и счастья-то особого я припомнить не мог, хотя временами нечто подобное мы испытывали. В моей ниточке четок тут и там возникали прорехи: были периоды, когда Алисы как бы и не существовало - причем уже после нашей свадьбы; было множество мест, где она представлялась лишь символом, бумажной вырезкой, неясным силуэтом.

Вот и все. Я так и не узнал её. Предметы, по которым я хуже всего успевал, обучаясь в колледже, и то представлялись мне с неизмеримо большей ясностью, чем эта женщина, с которой я прожил целых восемь лет. Я её так толком и не порасспросил.

Обрывочные сведения из её прошлого, которые я узнавал из разных источников уже в брачный период, скорее докучали, нежели заинтересовывали меня. У меня никогда не было ни времени, ни желания расспросить Алису о её мечтах и стремлениях; я вымещал на ней все свои неудачи и огорчения. Что бы ни случилось, расплачивалась она: терпела мое нытье, гладила по головке, всячески пыталась поднять мне настроение и вообще - была скорее матерью, нежели женой. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, она самоотверженно заштопывала и латала ветшающее одеяло нашей совместной жизни.

А вот взамен, как я ни силился вспомнить, Алиса не получала от меня ничего. Я даже понятия не имел, о чем она мечтает. Спросил ли я хоть раз, чего она хочет? Нет, я довольствовался тем, что старался обращаться с ней по-доброму, и гордился тем, что не изменяю ей и не хамлю, как другие мужья своим благоверным. И ещё - в отличие от других мужчин, я никогда не обращался со своей женой как со служанкой; нет, она была для меня не служанкой, а костылем, тростью и Стеной Плача.

За кого же она вышла замуж? Неужели она сразу не поняла, что я за человек? И что, кстати говоря, во мне нашла Ленни? Какими бы пороками не обладала Ленни, умом её Господь не обидел. Чем можно объяснить её предложение бросить жену с ребенком и отправиться в свадебное путешествие с красавицей-шлюхой? Помешательством? Нет, Ленни безусловно пребывала в здравом уме. Когда же она успела изучить меня? Во время обеда в консульстве?

Словом, обе они меня знали; Алиса, пожалуй, получше, чем Ленни - но ведь Алиса и прожила со мной восемь лет.

* * *

Шлакман приблизился к каюте. Ганс Шлакман, сын бывшего коменданта концлагеря. Сверхчеловек, пробивавшийся в жизни с помощью кувалд-кулачищ. Безгубый, как у древнего ящера, рот, истекающий кровью и забитый осколками сломанных зубов, радостно скалился: вот оно, ещё одно торжество высшей расы. Он в очередной раз сумел доказать свое превосходство. Клочья окровавленной рубашки свешивались почти до колен, брюки пропитались кровью; кровь ручейками струилась из бесчисленных рваных ран и порезов на теле, лице и могучих руках. И прежде безобразное и отвратительное лицо монстра окончательно утратило подобие человеческого облика - губы и нос были разбиты, левая щека - сплошная кровавая рана - располосована до кости, правая щека в синяках и кровоподтеках, ухо разодрано в клочья.

Шлакман стоял, покачиваясь, но силы его ещё отнюдь не были на исходе. Он выглядел куда опаснее и устрашающее, чем могло пригрезиться даже в кошмарном сне. Насчет исхода боя я ни малейших иллюзий не питал - за всю жизнь я дрался всего пару раз. Оба раза - в детстве. В этом смысле я не отличался от подавляющего большинства американцев, главное развлечение которых состоит в том, чтобы наблюдать - на телеэкране, ринге или ещё где-то, - как одни мужчины молотят других до бесчувствия.

Словом, глядя на окровавленного Шлакмана, я был полумертв от страха. Душа у меня ушла в пятки, но я не пытался бежать или прятаться.

- Кэмбер! - проревело чудовище. - Кэмбер, сукин сын, где ты?

Я отважно выступил из темноты каюты на палубу. За спиной Шлакмана я разглядел лицо Алисы, мертвенно-бледное при лунном свете. Оно отчетливо говорило мне: "Теперь ты один, Джонни. Я молю за тебя Бога, но ты сам виноват в случившемся".

Да, я сам во всем виноват. Страх начал покидать меня.

- Посмотри на меня, Кэмбер, - горделиво ухмыльнулся Шлакман. Посмотри на меня, ублюдок! Я заслужил этот ключ. Давай его сюда.

Молясь, чтобы мой голос не дрожал, я мужественно произнес:

- Ключа нет, Шлакман.

- Ах ты, сволочь! Гони ключ, свинья!

- Шлакман, - заорал я. - Нет у меня ключа! Ни здесь, ни - где бы то ни было еще! Нет - у - меня - ключа!

- Ты же сказал, что он у твоей дочки!

- Я соврал! Я соврал, Шлакман!

- Подлый ублюдок! Уйди с дороги, Кэмбер! Я разорву эту девчонку на части! Я разберу её по косточкам, но выну из неё ключ!

- Нет!

- Прочь с дороги, Кэмбер!

Я кинулся на него, но великан одним небрежным движением окровавленной руки отшвырнул меня прочь, как котенка. В тот миг, как он наклонился, чтобы войти в каюту, я оттолкнулся от палубы и прыгнул ему на спину. Сцепив руки вокруг его окровавленного лица, я слепо лягал его по бокам ногами. Шлакман, пытаясь удержать равновесие, поскользнулся в собственной крови, взмахнул руками и тяжело рухнул навзничь. Я нащупал его глаз и, подковырнув пальцем, изо всех сил надавил. Меня в это мгновение больше не существовало, мое интеллектуальное "я" растворилось в безудержной, слепой, звериной ярости. Я приготовился к смерти, но хотел дорого отдать свою жизнь.

Шлакман дико заверещал и попытался смахнуть меня рукой, но я по-звериному вонзил зубы в его пальцы и сомкнул челюсти, чувствуя, как отделяются одна от другой фаланги, а в горло устремляется теплый поток чужой крови.

Шлакман отшвырнул меня, как взбесившуюся кошку, и я распростерся на палубе в луже чужой крови. Моя вытянутая рука нащупала незнакомый предмет, твердый и холодный. Узнав медный кастет Энджи, я без секундного промедления натянул его на пальцы и встал на четвереньки, кашляя шлакмановской кровью. Окровавленный монстр высился перед дверью каюты, прижав обе ладони к глазу, который я уничтожил. Шлакман ревел от боли и вдруг, заметив меня, кинулся на меня, как бык.