Ящик водки - Альфред Кох

– Типа, так дальше жить нельзя.

– Ну. У Андропова интонации были живые, а этот еще и смысл вложил какой-то человеческий. Вот, мол, вы на кухнях треплетесь, а я вам о том же с трибуны скажу. Надо работать, не пудрить мозги никому, ставить вменяемых людей на должности…

– А не позже ли это все началось? Надо разобраться. О, вспомнил, я же генерального секретаря вот практически как тебя видел!

– Ну-ка с этого места подробнее.

– Слушай. В Питере есть такая площадь Восстания. Там раньше стоял памятник Александру III (скульптор Паоло Трубецкой), который сейчас во дворе Русского музея. Такой основательный всадник на основательном же першероне. Помнишь?

– Ну. В шапочке такой круглой, аська называется.

– А напротив была церковь, которую потом снесли, и на ее месте поставили станцию метро «Площадь Восстания». В эту церковь ходил академик Павлов. Даже в советское время он, лауреат Нобелевской премии, ходил туда молиться каждый день. Ему, как человеку заслуженному, не возбранялось молиться. А как только он помер, церковь и снесли.

– Вот интересно как! Глянь, формальности соблюдены, политкорректность налицо.

– Старику не мешали! В этом гуманность Советской власти проявилась.

– Во-во. А сейчас, кстати, отметили шестидесятилетие со дня смерти Вавилова – и в Питере на том месте, где он хранил образцы элитного зерна, теперь ставят резиденцию дорогого вождя и любимого руководителя.

– Да-да! Говорят, коллекция миллиарды долларов стоит.

– Ее даже в блокаду не съели.

– А сейчас уничтожат.

– Лучше бы Арманду Хаммеру продали. Как мы любим.

– Так он помер давно.

– А…

– А еще в 85-м году было сорок лет Победы. И в ее честь на ватрушке – ну, на клумбе, где был раньше памятник Александру III, – воткнули такой обелиск.

– Фаллический.

– Ну, он больше на стамеску похож.

– Которая тоже, в общем, является фаллическим символом. С элементами совершенно порнографической точности: там есть некоторая нофаллическая сплюснутость.

– Короче, обелиск наподобие того, что на Пляс де ля Конкорд. Не египетский, но тоже из монолита. Так вот, на открытие этого памятника, на майские, в Питер приехал Горбачев. Он как раз тогда начал ходить в народ. И тут появился собственной персоной на углу Лиговского и Невского. Там еще аптека была… А я как раз мимо прошел! Я только подстригся на Суворовском и шел пешочком в институт. И вижу – Горбач идет ровно на меня! Так я…

– Не томи! Ну что ты ему сказал?

– Да ничего. Я был в десяти метрах от него. Можно было при проворстве определенном подойти и потрогать рукой. Но вместо этого я забрался на фонарный столб. И смотрел оттуда.

– А зачем ты на столб залез? Типа, ты выше его?

– Нет-нет! Чтоб получше разглядеть!

– А поближе-то ты почему все-таки не подошел?

– Ну… Мне, собственно, его не о чем было спрашивать.

– А теперь, задним числом, представь, что ты сегодняшний говоришь с ним тогдашним – и?…

– Мне сегодняшнему с ним тогдашним говорить тем более не о чем. Ну посуди сам. Если я ему расскажу, что случится дальше, после 1985 года, то он мне не поверит, а его тогдашнего слушать мне сегодняшнему – уволь. Все эти его благоглупости.

Давай я тебе расскажу, что я тогда испытал, – мы же говорим об ощущениях эпохи! Так вот, я испытал ровно те чувства, которые испытал Петенька Ростов, увидев государя. Помнишь это место в «Войне и мире»?

– Нет. Ну-ка давай, освежи мне это в памяти!

Комментарий Коха (вернее, Л.Н. Толстого)

Итак, Л.Н. Толстой, «Война и мир», книга третья, глава 21.

«…За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:

– Народ все еще надеется увидеть ваше величество.

Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ с Петей в середине бросился к балкону.

– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастья. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как бы боясь опоздать, опять закричал «ура!» уже охрипшим голосом.

Государь ушел, и после этого большая часть народа начала расходиться.

– Вот я говорил, что еще подождать, – и так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.

Как ни счастлив был Петя, но ему все-таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось…»

– Короче, Петя Ростов испытал монархический восторг. И я, и я испытал! Я, двадцатичетырехлетний аспирант, испытал монархический восторг… И долго-долго еще был под впечатлением. Толпа рассосалась, я пошел к институту. И что-то во мне такое происходило: я любил царя. Потом я такого больше никогда уже не испытывал. Даже когда с Ельциным разговаривал… или с Путиным…

– Я тебя вполне понимаю. Я это помню! Казалось – вот страна, родина, сейчас мы сделаем что-нибудь для России… Помню, получил письмо от знакомой девушки, которой незадолго до того излил свои верноподданнические восторги. Она была удивлена моим пафосом, который ранее мне был совершенно не свойствен. А еще помню, как мы с товарищем смотрели ТВ в апреле 85-го и бухали, а там Горбач. Я подумал – а далеко ли он зайдет? Не демонтирует ли он, часом, коммунизм?

– Ну, в 85-м этого еще не было видно. Еще ситуацию описывали на уровне социализма с человеческим лицом.

– Это да, но мне мечталось, что он такой же, как мы!

– А, гримаса истории! Общались как-то. Хотя… он же учился в университете в одной группе со Зденеком Млынаржем, одним из авторов Пражской весны. Они ж, наверное, что-то там обсуждали. Хотя в моем представлении Горбачев – достаточно бессистемный человек. Мыслил он тогда по части образами. Например, социализм с человеческим лицом – хорошо звучит! И чтоб компартия сохранилась, и чтоб ее народ любил, и все работали, и каждый на своем месте. И чтоб никого не сажали и в психушке уколы не делали.