Князь. Записки стукача - Эдвард Радзинский

Она ответила: «Не пишите эти письма. Я и так все понимаю… Но как ужасно – всем все известно… Я не смогу больше приезжать в Петергоф.

Как видите, я, тайная жена для нас двоих, стала явной любовницей… для всех!»

Чтобы как-то уберечь ее, решил отправить ее за границу. Сделал это деликатно. Итальянка, жена ее брата, упросила ее поехать вместе с нею…

Она уехала. Проклятие!.. Уже к вечеру понял, что не могу без нее.

Мне было необходимо отправиться в Париж.

Ситуация в Европе грозила кровавой кутерьмой… Дядя Вилли (прусский король) всерьез решил пообедать Францией. Сам дядя Вилли – добрейший человек. Мы с ним дважды родственники (мать Александра Второго – родная сестра короля Вильгельма, а жена дяди Вилли – его тетка)… И я люблю его… Говоря правду, со времен, когда Государь Александр Павлович уговорил Наполеона сохранить корону моему прусскому деду, мы вели себя с прусскими родственниками, как со слугами. Особенно (что греха таить!) в этом преуспел папа… Но как все поменялось нынче! И надо признать, сделал это один человек – Бисмарк.

Когда Бисмарк потребовал у прусского парламента создания огромной армии (то бишь огромных затрат), Парламент пришел в ярость. Делегации буржуа, не желающих раскошелиться, явились к дяде Вилли – угрожать. Ситуация в Берлине стала близкой к революции. Его пугали судьбой Людовика Шестнадцатого, и моя тетка на коленях молила его уступить… Я послал ему письмо, где просил о том же – напоминал, что Европа лишь недавно успокоилась после ужасных революций сорок восьмого года… Дядя Вилли согласился. Но тогда к нему пришел Бисмарк… И как поведала королева нашему послу (она делает это регулярно), Бисмарк сказал дяде Вилли буквально следующее:

– Ваше Величество! Перед вами задача – создать великую армию, чтобы собрать всех немцев под крыло вашей династии… Вы не можете уступить Парламенту, хотя бы это было и сопряжено с опасностью для жизни. Ваше Величество, вы обязаны бороться за священное право истинного монарха – решать все самому!

Чем дольше он говорил, тем более оживлялся дядя Вилли…

Добрый дядя Вилли – идеальный тип прусского офицера, который при исполнении служебного долга пойдет на смерть с одним словом: «приказано». После беседы с Бисмарком, к ужасу двора и королевы, он тотчас понял свою роль – ему приказано удержать позицию любой ценой… И он начал (честно скажу – пугающе удачно) ее исполнять.

С печалью могу подвести итоги его побед при нашем непростительном благодушии. Создав громадную армию, генералы дяди Вилли беспардонно отвоевали у бедной Дании Шлезвиг и Голштинию… К сожалению, я никак на это не отреагировал. После чего стремительно напали на Австрию и выгнали ее из Союза германских государств… Пока мой старый друг Бисмарк и дядюшка Вилли успокаивали меня сладкими речами, их генералы в это время сожрали все независимые немецкие земли вокруг Пруссии.

И вот теперь при моем благодушии возникла новая Пруссия с одиннадцатью миллионами подданных.

Но и на этом не хотят остановиться – следующей жертвой Бисмарк и дядя Вилли собрались сделать Францию… Они всерьез нацелились забрать Эльзас и Лотарингию и стать сильнейшим государством в Европе…

Я не мог этого допустить. Как мне ни противен император французов, следовало поспешить и поддержать его.

Я решился поехать во Францию – на открытие Всемирной выставки, где собирались все европейские монархи. И там продемонстрировать дяде Вилли нашу поддержку Парижу.

Я умолил мою милую приехать ко мне в Париж.

За вечерним чаем Маша устроила сцену. Она объявила, что не спит, ей снятся страшные сны, – она умоляла меня не ехать.

– Париж наводнен польскими эмигрантами. Это дети тех, кто недавно восставал против вас. Они полны желания мстить!

Конечно, она понимала истинные причины моего особого желания отправиться в Париж.

Я был непреклонен. Повторил ей: «Будущая наша безопасность требует, чтоб я поехал во Францию. Всемирная выставка – удобный повод поговорить с обоими драчунами…»

Она позволила себе посмотреть на меня и саркастически усмехнуться.

Давние слова моей матушки: «Каждая новая страсть – тотчас на твоем лице!»

20 мая 1867 года

В Париже, на Северном вокзале, мой поезд встречал Император (Наполеон Третий), с пиками усов очень похожий на таракана.

Моя резиденция была в Елисейском дворце, где когда-то жил мой дядя Александр – победивший его великого дядю.

Пока мы туда ехали, из толпы, собравшейся по обеим сторонам улицы, доносилось, и не раз: «Да здравствует Польша!» Отвратительно!

Вечером пошел смотреть в «Опера Комик» новое представление, которое так рекомендовали газеты. Оказалось, это неприличная опера-буфф о прабабушке Екатерине. Весело обыгрывали похождения прабабки, похожие на приключения Мессалины. Ушел со второго действия.

Вернувшись во дворец, к полному изумлению и страху Адлерберга (министра двора) объявил, что хочу прогуляться по Парижу. И гулять желаю в одиночестве.

Он не посмел перечить…

Правда, граф Петр (Шувалов – глава тайной полиции) попытался заговорить о парижских поляках, но я решительно прервал его.

После чего попросил Адлерберга дать мне денег.

– Сколько желает Ваше Величество?

– Немного, – сказал я небрежно. – Тысяч… сто или даже сто двадцать.

Забавно было наблюдать: он побледнел, хотел что-то сказать, но опять не посмел. Принес портфель с этой действительно очень солидной суммой. И я отправился…

Граф Петр все-таки тайно послал за мной агента, но я вмиг распознал его и строго повелел ему оставить меня в покое.

Великолепный французский звучал повсюду на улице, доставляя истинное наслаждение после ужасного акцента Адлерберга.

Я взял фиакр и велел везти на рю Бас-дю-Рампар. Фиакр довез за три минуты. Как я и приказал, снятый для нее особняк находится в двух шагах от Елисейского дворца…

Я заплатил (видимо, слишком щедро), возница посмотрел на меня с испугом. Уже войдя в ворота дома, я понял, что перепутал. Мне нужен был соседний особняк. Но выйти уже не сумел. Ворота захлопнулись и не поддавались. Позвать на помощь консьержку не смог, ибо дверь внутрь дома тоже не открылась. Бросив на землю портфель с деньгами, я тщетно боролся с воротами. Я оказался в дурацкой западне…

И тут я заметил человека на той стороне улицы, украдкой бросавшего на меня быстрые взгляды. Это был высокий мужчина в надвинутом на глаза котелке. Неужели поляк?.. Укрыться было негде. Запертый в этом треклятом узком дворике, я представлял собой самую легкую мишень в мире…

Озираясь по сторонам, человек медленно шел в мою сторону…

Мысли метались. Газеты, конечно, выяснят обстоятельства того, почему я застрелен в этом дворе. Нелепая смерть вызовет вал статей пересмешников-французов. И еще одну оперу-буфф! Все отвратительные французские газеты будут писать…

Между тем человек приблизился вплотную к воротам, я сжался – приготовился броситься в сторону от выстрела. Я следил за его рукой… Но он… поклонился (!) и сказал почтительно:

– Соблаговолите, Ваше Величество, дернуть за цепочку, привешенную справа.

И тут я увидел маленькую цепочку на столбике у ворот. Дернул за нее, и ворота тотчас открылись…

– Я счастлив оказать вам и дальнейшие услуги, Ваше Величество, – сказал человек.

Выяснилось, что это французский агент, следивший за моей безопасностью. Я наградил его, и, кажется, опять слишком щедро. Он тоже был испуган, не захотел брать.

– Моя задача, Ваше Величество, наблюдать секретно, не выдавая себя… Я не имею права взять. Меня выгонят с работы…

Но денег не возвращал, сумма явно оказалась сильнее приказа его начальства.

Я его окончательно успокоил:

– Все происшедшее, мой друг, останется, безусловно, между нами…

Наши интересы совпадали.

Он, счастливый, удалился.

И вот я вошел к ней.

Бросились друг другу в объятия… И я… (далее вычеркнуто).

Взяли экипаж… ездили до рассвета… Балконы домов – в цветах… Сад Тюильри через решетку – белые статуи в листве. Рассвет на площади, где когда-то казнили несчастных короля и королеву… Стоя на эшафоте, они могли видеть свой дворец и этот сад, который так любили… Эшафот и царственная кровь… Толпа мочила в ней платки… Я слышал, нынче можно купить у потомков черни эти ссохшиеся грязно-коричневые комочки… Она поняла мои мысли – сжала мне руку. «Настанет год, России страшный год, Когда царей корона упадет; Забудет чернь к ним прежнюю любовь…» Это написал наш поэт! Донесли отцу, и я прочел донос… на его столе…

Вернулся к себе под утро. Елисейский дворец был весь освещен. Никто не спал.

Граф Петр Андреевич (Шувалов) встретил меня со слезами. Они уже меня похоронили, а я как-то забыл о них.