Фантастика, 1984 год - Сборник

Беглов посмотрел документы Ивана, нашел их приемлемыми и тут же за ужином у костра написал чернильным карандашом в блокноте приказ о зачислении Ивана Дудкина временным рабочим геологоразведочной партии.

…Первый помощник капитана хмыкнул.

– Выходит, похожи наши истории, - сказал он Беглову. - И ко мне он пришел поработать на время и документы отменные показал… Но при чем здесь созвездие Лебедя?

– Погодите, будет и созвездие, - ответил Владимир Петрович. - Но сначала послушайте про обычного лебедя. Я закурю, можно? Бросил уже с год, а вот сейчас опять потянуло.

– Курите, - сказал Чесноков, - вот сигареты!

Беглов раскурил сигарету и жадно, глубоко затянулся дымом.

– Так вот, - проговорил он, - случилось это через неделю пребывания в партии нового рабочего. Иван Дудкин всем пришелся по душе, может быть, за исключением Долбояка - Стрекозова, которого, впрочем, никто у нас симпатией не жаловал, а тому на это было наплевать! Шурфы он бил исправно, а что до воспитания в нем нравственных начал, то на это не было у нас времени, да и вышел уже Долбояк из того возраста, когда пристало время сеять доброе в его душе.

Сам Дудкин неприязни к Стрекозову не испытывал, а когда Долбояк задирал его, то либо отшучивался, либо отвечал на выпады шурфовщика обезоруживающей улыбкой.

Работал Иван куда как исправно, понимал все с полуслова, будто не первый сезон вышел с партией в поле. А потом случилось это… Устроили мы банный день, постирушку затеяли коекакую, словом, вроде выходного дня с бытовыми нуждами.

Я вымылся и сидел в своей палатке, разбирая записи в полевых дневниках. Сами знаете, как мягчеет душа после бани, настроение у меня было отменное, работы шли в графике, результаты доисков обещали быть куда уж лучше… И вдруг грянул выстрел. Я разом отбросил все - стрелять попусту в зоне жилья категорически запрещалось, - выскочил наружу. Неподалеку от обрыва, за которым клокотал и булькал обширный Бормотуй, стоял ухмыляющийся Долбояк с двустволкою в руках. А в небе беспомощно кувыркался лебедь. Пытаясь удержаться на перебитом крыле, он звонко кричал, призывая на помощь. Но лебедя неудержимо тянуло вниз, и было видно, что упадет он в воды Бормотуя… Молча смотрели мы на Долбояка, а тот ухмылялся, поводя плечами. “Хорош закусь, - сказал он, мерзко осклабясь и подмигивая мне. - Жаль только, что рыбам на корм пошел…” Тут лицо Стрекозова вдруг исказилось. Он задрожал, свиные глазки его забегали, челюсть отвалилась, и этот звероподобный детина плаксиво произнес: “Мама…” Я повернулся. От банной палатки на Стрекозова медленно шел Иван Дудкин. Лицо его было бесстрастным, скорее задумчивым, взгляд тем не менее не отрывался от впавшего неожиданно в детство шурфовщика. И вдруг Долбояк оживился, закивал головою, вскинул ружье - я в ужасе закрыл глаза. Раздался металлический звук, но это не было щелканьем курка.

Я увидел, как Стрекозов переломил ружье и разрядил его. Затем он закрыл стволы, схватился за них руками, размахнулся и расщепил приклад о камень.

Иван прошел к обрыву, махнул рукой, и шурфовщик упал на коле(ни, склонил голову к земле.

А лебедь тем временем был у самой воды. И тогда Иван разбежался и прыгнул с обрыва…

Геолог перевел дыхание, вздохнул и потянулся за сигаретой. Раскурив ее, он продолжал: - Не может остаться в живых человек, если он прыгнет с высоты в сто метров, пусть даже и вода окажется под ним…

Потом меня мучило даже не это. Я никак не мог забыть, как падал Дудкин в Бормотуй… Он разбежался и прыгнул. В тот же миг он исчез за обрывом, но тут оцепенение покинуло меня.

Я выбежал на край и увидел, как мой новый рабочий медленно, понимаете, медленно опускается к водам Бормотуя.

Вспоминая эту -потрясшую меня картину, я объяснил это тем, что в моем мозгу как бы застопорилось время и падение Ивана предстало воображению подобием замедленной киносъемки. А что же мне еще оставалось делать? Рассудок всегда старается объяснить непонятное земными, естественными аналогиями. И если сознанию заведомо известно, что люди не могут парить в воздухе, то сознание скорее усомнится в собственной нормальности, нежели отвергнет такую очевидную, проверенную опытом истину.

Конечно, в те минуты мне было не до абстрактных умствований. Вся партия была взбудоражена случившимся. Кто-то бессмысленно кричал и махал уже плывшему к лебедю Ивану, другие бежали к пологому берегу, куда должен был выгрести Дудкин, коллектор Зоя подбежала к поднявшемуся уже на ноги Стрекозову и отвесила ему звонкую оплеуху, но шурфовщик все так же бессмысленно таращился, испуганно озирался и на пощечину Зои внимания не обратил.

Иван со спасенным лебедем благополучно выплыл на берег, и удивительным было то, что никому и в голову не пришло изумиться, поразмыслить о его фантастическом прыжке.

– А потом он исчез, - сказал Владимир Петрович.

– Лебедь? - спросил Чесноков.

Беглов поморщился.

– При чем здесь лебедь? Пропал Иван Дудкин… Честно признаться, сильно грешил я тогда на Стрекозова, не подстерег ли он парня. Но у Долбояка было “железное алиби”, и мы решили: ушел Дудкин в родную деревню, поработал у нас две недели и ушел…

– Две недели” говорите? - спросил помполит. - ЗабавноСегодня ровно столько же с того времени, как Феликс пришел ко мне в каюту на острове Диксон.

– Вася Амстердам проработал в лаборатории Мухачева такое же время, - заметил Владимир Петрович. - Видимо, это у него цикл определенный, двухнедельный…

– Это какой еще Мухачев? У меня есть друг в Москве с такой фамилией. Художник…

– Это другой, - сказал Беглов. - Мы учились с ним в горном. А сейчас он заведует лабораторией в одном из московских НИИ, и это уже другая история…

Их было трое. Девочка, мяч и собака.

Всем троим было весело, они от души забавлялись игрой, которую придумала девочка. Она громко смеялась и хлопала в ладоши, мяч самоотверженно ударялся о землю, чтобы взмыть в выцветшее от солнца июльское небо, а пес дурашливо лаял, он был еще очень молод, но уже понимал, что звонким голосом своим радует доброе сердце маленькой хозяйки.

Именно по молодости лет пес утратил собачью осторожность, и, когда мяч неудачно приложился к земле и выкатился на мостовую, Шарик, самозабвенно лая, бросился следом.

Девочка бежала за ним. Так они и оказались все трое под колесами бешено мчавшейся кареты “скорой помощи”.

– Нет, - сказал Беглов, взглянув в напряженное лицо Чеснокова, - несчастья не случилось… Произошло нечто новое, неожиданное, не поддающееся объяснению. Мы с Мухачевым только что вышли из его института и шли по этой улице к станции метро. На этот раз у меня был свидетель… Мы увидели, как с противоположной стороны выбежала за мячом собака, потом девочка, как сбились они вместе, замерли, беспомощные, перед радиатором ринувшейся на них “Волги”. Я хотел зажмурить глаза, чтоб не видеть того страшного, что должно было сейчас произойти, и тут передо мной мелькнуло лицо Ивана Дудкина. Потом все исчезло… И машина, и эта обреченная троица на мостовой. Иван Дудкин, одетый в модный джинсовый костюм, стоял на обочине мостовой. Я оцепенело смотрел на него… Вдруг между нами с громким воем промчалась “скорая помощь”. Едва она скрылась, на мостовую выкатился мяч, его догнала на середине собака и обхватила лапами, задержала. Затем появилась девочка, подхватила с асфальта мяч, другой рукой схватила собаку за ошейник, и все трое отправились в сквер.