Поль Верлен - Пьер Птифис

Наконец торжествующий Верлен пишет: «Приезжайте скорее, дорогой друг, вас ждут с нетерпением». К письму прилагались деньги на дорогу, собранные общими усилиями членов кружка «Озорных чудаков»[184]. Рембо ответил, что выезжает.

В назначенный день и час, в середине сентября, Верлен и Шарль Кро отправились встречать поэта на Восточный вокзал (в то время Страсбургский), но ни один человек не походил на юного поэта, каким они его себе представляли.

Утешившись глотком вина, они вернулись домой. Там их ожидал сюрприз в виде Рембо, расположившегося в малой гостиной г-жи Моте в компании хозяйки дома и ее дочери. Все трое явно скучали. Поэт вовсе не выглядел страдальцем, он скорее походил на чересчур быстро выросшего ребенка с глазами цвета незабудок и безмятежным лбом. В «Воспоминаниях» Матильда описывает его как крестьянского паренька с красной физиономией. На всем его облике лежал отпечаток небрежности: волосы взлохмачены, галстук завязан кое-как, одежда мятая. Движения его были неловки, словно собственное тело ему мешало. Как скажет впоследствии Форен, он напоминал большого неуклюжего пса.

Речь Рембо была отрывиста, он легко краснел, словно от смущения. Его тягучий акцент сразу выдавал в нем провинциала[185].

Верлен и Кро попытались перевести разговор на поэзию, но гость оказался неразговорчив. Он ограничивался односложными ответами в несколько ворчливом тоне. Когда беседа в который раз замерла, в комнату вошел пес Гастино[186], который, по словам Делаэ, походил на льва. Зверь вознамерился положить свою лапу на колено Рембо. Тот объявил, что «все собаки настоящие либералы», желая этим сказать, что либералы, как все домашние твари, стараются лестью заслужить расположение хозяев.

Подали ужинать. Гость воздал должное супу, но так и не оттаял и, съев последнюю ложку, поднялся к себе в комнату, под предлогом, что сильно утомился с дороги. Прибывший не имел с собой никакого багажа, что вызвало всеобщее удивление.

— Не слишком общительный молодой человек, — единодушно заключили дамы.

Но Верлен был удивлен больше всех. Он никак не мог представить, что столь страшные и жестокие стихи, написанные столь неожиданным размером, могли родиться в голове этого школьника, у которого только начинал пробиваться первый пух над губами. Взгляд его голубых глаз внушал смутное беспокойство: иногда в них сверкал какой-то странный свет; Матильда, из снисходительности, относила это на счет застенчивости.

В течение следующих дней Верлен показывал гостю Монмартр, Большие Бульвары, Латинский квартал. Во время этих прогулок, прерываемых многочисленными остановками в пивных, молодой человек поведал свою историю. Он родился в Шарлевиле, пошлом городишке на излучине Мааса, где жил вместе с матерью, женщиной чрезвычайно властной, скупой, к тому же еще и ханжой, у которой слово «долг» не сходило с уст. Отец его, капитан пехоты, умер довольно рано. Брат Фредерик, двумя годами старше Артюра, законченный идиот, на пять лет записался в армию. Обе младшие сестры, скучные и никчемные девчонки, воспитанные монашками, были такими же святошами, как и мать, и тратили свое время на разные глупости. Он задыхался среди них и теперь чувствовал себя совершенно счастливым. У него не было ни малейшего желания возвращаться обратно, раз уж ему удалось сбежать. Там он был все время одинок, безнадежно одинок! У него было только два друга: первый — милый, но несколько поверхностный юноша по имени Эрнест Делаэ, и второй — весьма примечательная личность, папаша Бретань, который снабжал его табаком.

В одной из школ городка он изучал латынь и греческий, затем поступил в коллеж, где вместе с обычными школьниками учились семинаристы. Благодаря им он на всю жизнь возненавидел Бога, столь почитаемого мамочкой. Его последний учитель, Жорж Изамбар, человек молодой и легко увлекающийся, казался более продвинутым, чем остальные, но скоро выяснилось, что он обычный серый обыватель.

Осенью 1870 года занятия в школах не возобновились, и Рембо, продав книги, которые получил в награду за отличную учебу, на поезде уехал в Париж. Но сразу по приезде его схватили полицейские и отправили в тюрьму Мазас. Изамбар, который в тот момент находился в Дуэ, вызволил его, однако, как выяснилось, лишь для того, чтобы снова отправить к матери.

Когда было установлено перемирие, занятия возобновились. Правда, проходили они в местном театре. Рембо снова сбежал, но в Париже не встретил никого, кто бы ему помог. Исключение составил художник Андре Жиль, который при первой встрече указал юноше на дверь, но потом изменил свое отношение. В Париже все говорили только о еде, было противно до тошноты.

Рембо снова вынужден был вернуться в Шарлевиль. На этот раз занятия должны были начаться как положено, и тогда Артюр решил жить в лесу, как отшельник, и обязательно так и поступил бы, но в марте началось восстание, которое снова погнало его в Париж: там, вместе с людьми, вставшими на защиту своей свободы с оружием в руках, было его место. В надежде на участие в сражениях он примкнул к отряду вольных стрелков Революции, но побывать в бою ему так и не довелось. В Вавилонских казармах, куда он угодил, царил полный хаос. Когда началось самое ужасное, Рембо уже вернулся в Арденны. Именно тогда он решил, что станет «ясновидящим», то есть Поэтом, Похитителем божественного огня. Он мужественно принял тот мученический венец, надеть который требовало подобное решение. Если нужно стать чудовищем и циником, короче говоря, «негодяйствовать изо всех сил», — он сделает это, если именно так рождается и формируется Поэт. Он понял наконец, что истинная поэзия — это не цветистая риторика Теодора де Банвиля, но погружение в неизмеримые, зачастую отвратительные и тошнотворные глубины Неизведанного. У него хватит на это мужества. Он никому не позволит заткнуть себе рот, никогда не унизится до грубой работы. Он призван совершить революцию в заведенных порядках как поэзии, так и общества, да и самой Вселенной. Для начала он добьет александрийский двенадцатисложник и примкнет к анархистам. Коммуна, по его мнению, повела себя слишком скромно: надо было взорвать собор Парижской Богоматери, Триумфальную арку и Национальную библиотеку в придачу. Все подлежало разрушению: семья, образование, армия, буржуазия и религия, и тогда на гнилых обломках старого мира взрастет новое прогрессивное братское общество, лишенное религиозных предрассудков. Поэзия станет новой Гармонией, она упразднит первородный грех, создаст нового человека, новый язык, новый мир, новые цветы и новые звезды!