Белый квадрат. Захват судьбы - Олег Рой

– Так ведь мы работаем не с контингентом ночлежек, – горячо возразил Ощепков. – Тех к нам калачом не заманишь. Мы работаем с молодежью! Пойми! Раньше им одна дорога была – на ту же биржу, а с помощью ГТО…

– Ага, – ёрнически усмехнулся Спиридонов, сминая в пальцах мундштук давным-давно докуренной папиросы. – Конечно, ГТО из шпанюка сделает сознательного гражданина!

– А вот и сделает! – с азартом воскликнул Ощепков, но тут же вновь стал привычно кротким и, заглянув в глаза Спиридонову, сделал свой мягкий выпад: – Ну и что плохого в том, что мы делаем подростков сильнее, выносливее, здоровее? Им же в армию потом идти! Так лучше, если…

– Лучше. – Спиридонов встал с лавки и похлопал Ощепкова по плечу. Его злость внезапно исчезла по причинам столь же непонятным, как появилась. – Может, и лучше… Говоришь, в Совнаркоме одобрили?

Ощепков кивнул.

– Ну, раз в Совнаркоме… – задумчиво уронил Спиридонов и, не закончив фразы, вздохнул: – Пойду я, брат. Что-то у меня голова разболелась, знаешь же, не люблю я водки.

– Зато смалишь, как пароход, – с тихой укоризной ответил Ощепков, глядя, как Спиридонов подкуривает в дверях кухни очередную папиросу. – Бросал бы ты это, только здоровье гробишь.

– Кому какое дело до моего здоровья? – огрызнулся Спиридонов, но через секунду смягчился: – Ты извини, брат, я правда пойду. Будь счастлив! Как говорится, совет да любовь.

– И тебе того же, – невпопад ввернул Ощепков, но, по счастью, Спиридонов не заметил его оплошности. Он старательно гнал от себя мысль, что ошибся в Ощепкове, однако мешало воодушевление того относительно ГТО и злорадная фраза, брошенная беззубой старухой своей столь же дряхлой товарке…

До дома Спиридонов решил пройти пешком по Большой Дмитровке. Он любил ночную Москву, но редко когда мог по ней прогуляться – свободного времени у него было категорически мало. Сейчас же он просто не мог отказать себе в удовольствии, да и была потребность выветрить алкоголь и охладить голову.

Но не успел он в приятном своем предвкушении начать путь, как из-за ограды темного Страстного парка наперерез ему вышли трое. Это были почти подростки, лет шестнадцати-восемнадцати. Спиридонов не сразу обратил на них внимание – мало ли кто по ночам гуляет? Но один из них окликнул его:

– Гражданин хороший, папиросочкой не угостите? А то так есть хочется, что и заночевать негде.

Товарищи балагура сдержанно загоготали.

Спиридонов тоже улыбнулся:

– Отчего же, угощу, – дружелюбно ответил он, доставая из галифе пачку «Люкса» и разглядывая парней. Одеты они были приблизительно одинаково – серые толстовки, серые парусиновые штаны (у одного с большой заплатой на бедре), серые дерюжные картузы. На ногах у двоих – стоптанные квадратные ботинки, помнящие, если судить по заношенности, штурмовые ночи Спасска и волочаевские дни, у заводилы – лаковые штиблеты, некогда щегольские, а ныне пришедшие в не лучшее здравие – левый откровенно просил каши, так что в дыре просматривались босые пальцы.

Зато Виктор Афанасьевич с удивлением заметил у него значок ГТО третьей степени. Пока он доставал папиросы, заводила что-то шепнул корешам.

Но Спиридонов услышал:

– «Московской» тянет, тепленький… и «Люкс» духачит, надо мочить лебедя.

Виктор Афанасьевич обучал эркаэмовцев едва не со времен основания этой почтенной организации, а в былые годы практиковался с учениками, разгоняя воровские малины, и смысл сказанного, и обстановку уловил мгновенно. Но как ни в чем не бывало поплотнее запахнулся в пиджак, скрывая значок ОГПУ.

– А нет ли у тебя, дядя, чего поосновательнее, вроде фантиков с портретом Ильича? – полез по нарастающей заводила. – А то ты, я вижу, отдохнул уже, а нас-то трое, и нам тоже бы отдохнуть…

Пока он все это лепил, двое его напарников обходили Спиридонова справа и слева. «Ровно волки на охоте», – подумалось Спиридонову. На слове «бы» подпевалы бросились вперед… и в следующее мгновение улеглись на брусчатке, качественно об нее приложившись. Поскольку Виктор Афанасьевич был не на татами, он не особенно заботился о сохранности бренных тел нападавших, а столкновение человеческой физиономии с брусчаткой вызывает характерные нарушения здоровья в виде разбитого лба, носа, губ…

Шпанюки приложились отменно, обильно обрызгав галифе Спиридонову кровушкой. Один совсем отключился, другой откатился на бок, стеная, и прикрыл руками лицо. По его пальцам струилась кровь.

– Ну вот, вымазали мне красивые новые синие галифе, – укоризненно проворчал Спиридонов, распахивая пиджак, под которым на кармане рубахи-френча взблеснул значок НКВД. – А еще нормы ГТО сдаешь.

– Да я тебя сейчас на ремни порежу, мусор! – взвизгнул заводила, как от ожога, и выхватил откуда-то выкидной нож, уже не называвшийся навахой, но еще не ставший финкой. Впрочем, порезать он успел только себе пальцы – Спиридонов точным приемом заломил ему руку назад.

– Ночь-то какая хорошая, – лирически проворковал он, удерживая в полусогнутом положении вооруженного ножом задиру. – Пойдем-ка пройдемся тут неподалеку…

– Куд… куд… кудку… тьфу… куда? – заикаясь, завыл урка.

– В отделение, куда ж еще. – Не выпуская задержанного, Виктор Афанасьевич двумя пальцами поднял с земли нож и сунул в карман пацану. – Это пока ты поноси, мне без надобности. Да не трусь ты. В отделении быстро разберутся, где тебе лучше будет постигать науку пролетарской сознательности – в Мордлаге или еще где…

– Дяденька, не губите!!! – на высоких октавах запричитал хулиган. – Я ж молодой совсем, мне на крытку попасть – это ж совсем пропасть…

– А вот об этом надо было раньше думать, – назидательно заключил Спиридонов. – Кстати, заодно и разберемся, откуда у тебя значок. Поскольку знак ГТО – советская символика, носить его кому ни попадя запрещено законом. Так что, если ты нормы не сдавал, то тут, брат, светит тебе что похуже, чем два-три года перевоспитания несознательного элемента.

– Сдавал, крест на пузе, сдавал! – истерически заблажил шпанюк. – Мамкой клянусь! У нас в клубе нормы принимают, все хотят значок получить! Со значком-то бабы на тебя лучше глядят! Вот только не больно просто сдать-то его, холера!.. Ну отпусти ты меня… Я больше не буду!!!

– Идем-идем, «больше не буду»… – почти ласково, словно родной батька сынка журит за незначительную провинность, проговорил Спиридонов. – Скоро выясним, на законных основаниях бабы на тебя лучше глядели или же нет…

Глава 9

Прикосновенье

1934

Остановив машину у гаража, Спиридонов пошел открывать гаражные ворота. На скрип петель вышел Михалыч, кутаясь в неизменную шинель – снимал он ее только тогда, когда наступало календарное лето.

– Виктор Афанасьевич, здравия желаю, – поздоровался он. Михалыч здоровался всякий раз, как видел Спиридонова, даром, что это могло быть три раза на дню.

– И тебе, Михалыч, не хворать, – ответил Спиридонов, садясь за руль. Он загнал машину в гараж, вышел из нее и привычно передал ключи завгару. – Будет время, загляни под капот моему коню. Что-то постукивает, а что – ума не приложу.

– Да, верно, палец, – тоном знатока отозвался Михалыч. – Гляну, конечно. Штука неприятная, не ровен час, клин поймать. А вы откуда так рано?

– С кладбища, – невесело отвечал Спиридонов.

– Что, опять? Вы ж в том еще году все уладили…

– Да нет, я с Красной площади, – усмехнувшись, уточнил Спиридонов. – Ты ж газеты читаешь, не знал, что ли, что сегодня Менжинского хоронили?

Со дня свадьбы Ощепкова прошел год. За это время Виктор Афанасьевич ни разу его не видел, но слышал о нем постоянно. Ощепков развил бурную деятельность: кроме работы в ЦСКА и Институте физического воспитания он еще курировал спортивное общество «Авиахим». Ощепков рос, но нельзя сказать, что Спиридонов при том умалялся.

Просто у Виктора Афанасьевича год выдался действительно тяжелым, и Михалыч знал почему. Собственно, он-то невзначай и сообщил Спиридонову, что Дорогомиловские кладбища – еврейское и купеческое – власти Москвы решили снести, а кладбищенское место застроить. У Спиридонова все внутри оборвалось – застроить место, где нашли покой его родители, тесть с тещей и, самое главное, Клавушка?

Он бросился в горисполком, чтобы решить вопрос перезахоронения, но наткнулся на уйму препятствий. Во-первых, пробиться к нужному начальнику было очень сложно – тысячи граждан ежедневно «висели на аппарате», осаждая чиновников своими проблемами. Когда же Спиридонов все же пробился, выяснилось, что «перед советскими законами все граждане равны, и вопрос об эксгумации и перезахоронении будет решаться общим порядком».

Что означало «общим порядком» в Советской России, обросшей Аппаратом, как старый осокорь омелой? Это значило, что «вопрос должен пройти все инстанции согласования». И все бы ничего, но снос кладбищ, в отличие от куда менее физически трудоемкого вопроса согласования, шел с завидным опережением сроков…