Ченслер - Жюль Верн

Кто это сказал? Я оборачиваюсь. Это негр Джинкстроп.

Боцман стоит возле меня.

— Эта нога… — спрашиваю я у него. — Вы думаете, что они, эти несчастные…

— Нога?.. Ах да! — как-то странно отвечает боцман. — Впрочем, это их право!

— Их право?! — кричу я.

— Сударь, — говорит мне боцман, — лучше съесть мертвого, чем живого.

Я не знаю, что ответить на эти холодно сказанные слова, и ложусь в конце плота.

Часов в одиннадцать случилось, однако, счастливое событие.

Боцман, который еще с утра закинул свои удочки, на этот раз поймал трех рыб — крупные экземпляры трески, длиною в восемьдесят сантиметров каждая. Эта рыба в сушеном виде известна под названием «stokfish».

Едва боцман вытащил свою добычу, как матросы накинулись на нее. Капитан Кертис, Фолстен и я бросаемся, чтобы их удержать, и вскоре нам удается установить порядок. Три рыбы на четырнадцать человек — это немного, но, как бы то ни было, каждый получит свою долю. Одни пожирают рыбу сырой, можно даже сказать живой, и их большинство. У других — Роберта Кертиса, Андре Летурнера и мисс Херби — хватает силы воли подождать. Они зажигают на углу плота несколько кусков дерева и обжаривают свою порцию на вертеле. У меня для этого слишком мало выдержки, и я глотаю сырое, окровавленное мясо!

Летурнер-отец проявил такое же нетерпение, как и другие, он набросился на свою порцию рыбы, точно голодный волк. Не могу понять, как еще может жить этот несчастный человек, так долго лишенный пищи.

Я сказал, что боцман очень обрадовался, вытащив рыбу. Его радость была так велика, что походила на бред.

Если такие уловы будут повторяться, то они могут спасти нас от голодной смерти.

Я вступаю в разговор с боцманом и предлагаю ему повторить попытку.

— Да! — говорит он. — Да… Конечно… я попытаюсь… Попытаюсь!..

— Почему же вы не закидываете удочек? — спрашиваю я.

— Не теперь! — отвечает он уклончиво. — Крупную рыбу удобнее ловить ночью, да и насадку надо беречь. Дураки мы, ничего не сохранили, чтобы приманивать рыбу!

Он прав, и возможно, что эта ошибка непоправима.

— Однако, — говорю я, — раз вам удалось без насадки…

— Насадка была.

— И хорошая?

— Отличная, сударь, раз рыба клюнула!

Я смотрю на боцмана, а он на меня.

— И у вас осталось еще что-нибудь для заправки удочек? — спрашиваю я.

— Да, — тихо отвечает боцман и уходит, не прибавив ни слова.

Скудная пища, которую мы проглотили, придала нам силы, а вместе с силами явился и проблеск надежды. Мы говорим об улове боцмана и не можем поверить, чтобы нам не удалось наудить еще рыбы. Может быть, судьба, наконец, устанет преследовать нас?

Мы начинаем вспоминать о прошлом — доказательство того, что на душе стало спокойнее. Мы живем уже не только мучительным настоящим и тем ужасным будущим, которое нас ожидает. Отец и сын Летурнеры, Фолстен, капитан и я вспоминаем обо всем, что случилось с нами после катастрофы. Погибшие товарищи наши, подробности пожара, кораблекрушение, островок Хэм-Рок, погружение «Ченслера» в воду, ужасное плавание на марсах, постройка плота, буря — все эти эпизоды, которые кажутся нам теперь такими далекими, проходят перед нами. Да! все это было, а мы еще живем!

Живем! Разве это называется жить! Из двадцати восьми человек осталось только четырнадцать, а скоро нас, может быть, будет только тринадцать!

— Несчастливое число, — говорит молодой Летурнер, — но нам будет трудно подыскать четырнадцатого!

Ночью с 8 на 9 января боцман снова закидывает удочки с заднего конца плота, и сам остается, чтобы следить за ними, никому не доверяя этого дела.

Утром я подхожу к нему. День едва забрезжил. Боцман старается проникнуть своим горящим взглядом в самую глубину темной пучины. Он не видит меня, даже не слышит моих шагов.

Я слегка дотрагиваюсь до его плеча. Он оборачивается.

— Ну как, боцман?

— А так, что эти проклятые акулы проглотили мою наживку! — отвечает он глухим голосом.

— И у вас больше не осталось ее?

— Нет! И знаете ли вы, что это доказывает, сударь? — прибавил он, сжимая мое плечо. — Что не надо делать ничего наполовину!

Я закрываю ему рот рукой! Я понял!..

Бедный Уолтер!

42. С ДЕВЯТОГО ПО ДЕСЯТОЕ ЯНВАРЯ

Сегодня опять наступил штиль. Солнце пылает, ветер спал, и ни малейшей ряби не видно на гладкой поверхности моря, которое едва заметно колышется. Если здесь нет какого-нибудь течения, которое мы все равно не можем определить, плот, вероятно, находится на одном месте.

Я уже сказал, что жара стоит нестерпимая. Поэтому и жажда причиняет нам еще большие муки, чем голод. У большинства из нас от сухости стянуло рот, горло и гортань; вся слизистая оболочка затвердевает от горячего воздуха, вдыхаемого нами.

По моим настояниям капитан на этот раз изменил порядок выдачи воды. Он удвоил нам рацион, и мы кое-как утоляем жажду четыре раза в день. Я говорю «кое-как», ибо оставшаяся вода слишком тепла, хотя бочку и покрыли куском парусины.

Словом, день выдался тяжелый. Матросы под влиянием голода снова впали в отчаяние.

Вечером взошла почти полная луна, но ветра по-прежнему не было. Все же прохладная тропическая ночь приносит некоторое облегчение. Но днем температура невыносима. Жара все усиливается, и мы из этого заключаем, что плот сильно относит к югу.

Мы уже перестали искать глазами берег, и нам кажется, что на земном шаре нет ничего, кроме соленой воды. Всюду и везде лишь бесконечный океан!

Десятого — тот же штиль, та же температура. С неба падает огненный дождь, и мы дышим раскаленным воздухом. Жажда становится нестерпимой, она так терзает нас, что мы забываем муки голода, алчно ожидая минуты, когда Роберт Кертис выдаст каждому его рацион — несколько жалких капель воды. Ах! Только бы напиться всласть, хотя бы после пришлось умереть, исчерпав весь запас воды!

Сейчас полдень! Один из наших спутников вдруг закричал от боли. Это несчастный Оуэн; лежа на передней части плота, он корчится в ужаснейших судорогах. Я иду, пошатываясь, к Оуэну. Как ни расценивать его поведение, надо из чувства человечности облегчить его страдания.

Вдруг матрос Флейпол тоже испускает крик. Я оборачиваюсь.

Флейпол стоит, прислонившись к мачте, и указывает рукой на какую-то точку, появившуюся на горизонте.

— Судно! — кричит он.

Все вскакивают. На плоту — полное безмолвие. Вслед за другими встает, сдерживая стоны, и Оуэн.

В самом деле, в направлении, указанном Флейполом, виднеется белая точка. Но движется ли она? Парус ли это? Какого мнения на этот счет моряки, обладающие таким острым зрением?