Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя - Сергей Демченко

Он «охранял», видите ли, как он мне заявил. Хотя да, — мало ли какая пакость животная их попортит… Я прибью здесь Славика гвоздями за ботинки! Чтоб не оставлял «мясной пост». Сабир, как самый большой знаток обработки шкур, занимался их снятием и натягивал на прутья для дальнейшей выделки. Остальные свободные от других дел мужики разделывали туши прямо на снегу.

Мясо, жир и шкуры, да ещё столь питательные и ценные! Ещё одна, ну две таких охоты — и дополнительных несколько лет мы смогли бы держать наши щёки в сыто — надтреснутом состоянии. Но, как говорится, и на том спасибо, если больше не выгорит… Не думаю, что каланы настолько уж дураки, чтобы дожидаться, — когда же мы соизволим съездить за новыми, сухими патронами…

Кстати, появилась другая новость, — стали возвращаться понемногу голуби. Теперь скоро можно будут приманивать их несколькими зёрнами и бить из пневматических винтовок. Или ставить силки. Почти курица. Вот только предварительно придётся их вымачивать сперва в известковой воде, а затем — в слабом растворе марганца. И жарить до хруста. Чтобы наверняка избавиться от паразитов и некоторых болезней, переносимых птицами.

Шкуры же — это просто бесценные приобретения. Такая обувь и куртки практически не промокают и не промерзают. Климат же еженедельно сходил с ума и капризничал хуже помирающей старухи-миллионерши. Чередуясь с внезапными оттепелями, оскорблённая зима вновь налетала на коне ветров и наказывала нас морозами и обильными снегопадами.

Уже иногда целыми сутками за пеленою падающего снега мы не видели окрестностей и гор, а по утрам то надрывались за разгребанием завалов, то по уши утопали в талой воде и скользили по вновь подмерзающей к вечеру грязи. Наш родной климат боролся, как мог, за право существовать и властвовать, но не удержался, получил под дых и сдал позиции трескучим морозам.

Глядя на градусник, мы озадаченно крякали и украдкой крестились при мысли, что Бог не оставил нас в тапочках на земляничной поляне строить себе из цветочков иглу. По ночам морозы нередко достигали в середине февраля минус тридцати. В то время, как ранее в этих краях среднемесячная температура этого самого холодного месяца составляла плюс один, два градуса по Цельсию.

Благо, что по таким погодам даже голожопые недруги, будь такие в пределах досягаемости, сидят по норам, у кого уж какая есть. Поэтому База получила небольшую передышку. Можно сказать, отпуск. Хотя часовые по ночам до рези в глазах всматривались в завесу пороши, изо всех сил стараясь не расслабляться и не успокаивать себя отсутствием посягательств. Иногда нам казалось, что далеко-далеко сухо потрескивают выстрелы. Тогда мы гадали, — кто кого там добивает за суровым снежным саваном?

Снег старательно глушил звуки и путал нам их направления. И всё чаще я подумывал о том, — не промёрзли ли языки воды между нами и хребтом настолько, что смогут пропустить в последнюю для кого-то атаку лёгкие, стремительные тела? Последний раз бухта замерзала более полувека назад. Было такое чудо. Храни нас, грешных, Господи….

За этот период мы не спеша и очень удачно переселили наших соседей в насосную, снабдили необходимыми средствами связи, и договорились обо всех нюансах сосуществования.

В эти же дни на нас свалился и нежданный «подарок». Как только разразилась катастрофа, после собак почти тут же исчезли и кошки. Их попросту, как видимо, съели. Оставшаяся часть, не будь дурой, сдриснула, задрав хвосты, куда-то в неизвестном направлении. Говорят, иногда в лесах некоторое время ещё слышали их вой и драчливое мяуканье. Но потом и оно как-то стихло.

Голод наступал и на людей, и на животных. Первые манили и караулили вторых; вторые от голода, плюнув на гордость и опаску, выходили на зов или к засаде, и становились весьма нелёгкой, но добычей.

Ранним утром мы проснулись от стука входной двери и пронзившего помещение истошного мяуканья, больше похожего на вой. Лондон притащил в ободранных руках молодого кота, почти котёнка.

Ошалев от запахов крови и готовящегося впрок мяса, несчастный забрёл на двор и полтора часа играл в прятки и догонялки с часовыми. Упрев и вдоволь наматерившись, мужики загнали хитрюгу под поленницу и «повязали». Слегка одичав без жилья, кот вначале устроил форменную истерику, но затем как-то обмяк и жалобно замяукал, жалуясь на худобу и несладкую волю. Оно и понятно, — крысы живут там, где безопасно. Но при этом их стало так до чёрта, что они, видимо, иногда закусывали и неосторожными котами. Благодаря моим мерам у нас в помещениях их не было. А тех, что бегали по двору и округе, мы ради пользы и развлечения поручали отстреливать детворе и женщинам из воздушных ружей. И тренировка, и охрана своей спокойной жизни и запасов.

Потому на кота я вначале глянул критически… Шкура у паршивца никуда, а с голодухи не пухнем. Но, рассудив, понял, что просто прибить его не смогу, — жалко, а добром эта гадина теперь попросту не уйдёт. И махнул рукой.

Рыжая сволочь, словно застоявшийся без работы бульдозер, ломанулась на брошенные ему кем-то кишки и требуху котика, при этом пожирало всё подряд нещадно и в диких количествах, урча и воя, прижав уши к дурной башке. И издавая при этом ещё массу диких утробных звуков, словно пирующий Минотавр.

Услышь такое в ночи — недолго и штаны не успеть снять. Я потрясённо покачал головой и подкинул Гадюкину ещё. Что-то в его морде и поведении напоминало мне мультик про шпиона Гадюкина. Так и буду звать рыжего шалопая с порванными вдрызг ушами.

— И попробуйте только мне закормить «кису»…, - буркнул я, закуривая.

Сожрав и проглотив с полведра, кот вывалился на подгибающихся ногах на улицу, шагнул пару шагов…и попросту рухнул на бок под навесом, где и отрубился обморочным сном.

— Ишь ты, плесень, — потрясённо протянул Юрий. — Жрать же ты горазд…

— Будет воровать — прибью, — Шур даже не обернулся на клоунаду «хвостатого полосатого».

В этот момент раздался свисток. Справа подавал условный сигнал Лондон. Рядом с ним уже пристраивал «Тигра» сын.

— Человек. Идёт, не скрываясь. — Голос моего пострела слегка напряжён, но в нём нет страха. Молодец.

Кого ж ты, котяра, ещё к нам в гости в этот день с собой привёл?! Вроде и умыться сил у тебя не оставалось. Всматриваюсь вперёд. Действительно, что-то вроде движется. Поднимаем на всякий случай стволы. Из помещения выскакивают остальные, — одеты, вооружены, готовы.

Вампирище, как всегда, «довооружён» ещё и куском чего-то съестного во рту. Броневик на дозаправке, ни дать, ни взять!

Из белесой мглы выступила и окончательно сформировалась фигура. Лицо почти целиком закрыто тряпьём. Ноги — в подобии тканевых онучей. На человеке намотано и одето столько, сколько в состоянии натянуть пара человеческих рук без посторонней помощи. Оружие тянет за ствол по снегу. Человек явно один. И знает это место преотлично. Метров за двадцать до забора, пошатываясь, он останавливается.

Роняет в снег оружие. Поднимает голову кверху и просто измученно кричит:

— Босс! Боо-о-осс!!!

Точнее, не кричит. Донельзя хриплый, осипший рёв раненого зверя трудно назвать криком человека.

Человек хронически, насмерть простужен. И полностью лишён сил. Падает на колени; не удержавшись, он опускается уже на четвереньки. Чёрные, растрескавшиеся от мороза, руки с трудом сжимаются в кулаки, ломая и загребая непослушными пальцами всё прирастающий морозной крепостью наст.

— Босс… — он раскачивается и мотает головой, словно медведь.

Спускаюсь со стены, мимоходом бросив:

— Гришин. Откройте ворота и затащите его.

… Супруга тихо притворила за собой дверь. Зябко передёрнув плечиками, повыше натянула наброшенную на плечи куртку. На секунду от неё пахнуло медикаментами, как в старые, добрые времена её тогдашней работы. Мороз тут же украл эти непривычные ему запахи, брезгливо подкинул и развеял по тихому воздуху.

Я стою под мелким, «крупяным» снежком с сигаретой. Он молотит по носу. Едва видимый сизый дым растворяется торопливо и легко. Кавалькада мыслей носится в моей голове. Хорошо.

— Как он?

Помолчав, жена удивлённо мотает головой:

— Поражаюсь, как он жил. Чем жил? В его организме нет почти ни одного не простуженного или не отмороженного органа. Ухо оторвано или отрезано. На спине резаная рана, ноги в гематомах. На ранах корки приподнялись, гной просто рвётся… Лицо чёрное и всё в трещинах. Сукровица постоянная. И вдобавок он, очевидно, не в себе. Только в таком душевном состоянии можно протянуть, живя лишь на износ.

Молчу, обдумывая сказанное.

— Будет жить? Или…?

— Если переживет ночь, то кажется, что встанет уже чуть не завтра. У него какой-то внутренний жар. Всего трясёт, бредит. Мечется. Ужас какой-то… Как зомби.