Миры Айзека Азимова. Книга 9 - Айзек Азимов

— Но… ты нашел его, Голан?

— Нет. Не нашел. Нашел бы — наверное, сумел бы его поломать.

— А ты бы узнал его, если бы нашел?

— В том-то и загвоздка! Я могу не узнать его по виду! В принципе, я представляю себе, как должно выглядеть гиперреле, но ведь это корабль последней модели, и тут его могли так хитро запрятать, что ни за что не догадаешься, где оно.

— Но ведь, с другой стороны, ты мог его не найти именно потому, что его просто нет.

— Не знаю. Пока не уверюсь, что его действительно нет, о Прыжке даже и думать не хочу.

— А-а-а… Так вот в чем дело! А я-то думал, почему это мы все плывем и плывем в пространстве, и все не прыгаем… Я, знаешь ли, слыхал о Прыжках. Признаться, немного побаивался и все ждал, когда ты скажешь мне, что надо пристегнуться, или таблетку какую-нибудь дашь… ну или что-то в этом роде.

Тревайз не смог сдержать улыбки:

— Бояться нечего. То, о чем ты говоришь, — страшная древность. На таком корабле, как у нас, все предоставлено компьютеру. Нужно только дать ему соответствующие инструкции, а все остальное он сделает сам. Даже не почувствуешь, что что-то произошло, только картина в иллюминаторе изменится, вот и все. Если ты видел когда-нибудь слайд-шоу, то представляешь себе, как это бывает, когда кадры быстро сменяют друг друга. Вот так примерно выглядит Прыжок.

— Бог мой! Я ничего не почувствую? Правда? Это даже как-то обидно, знаешь ли.

— Ну я, по крайней мере, никогда ничего не ощущал, а ведь я летал не на таких современных кораблях, как наша малютка… Но Прыжок мы пока не совершили не только потому, что я не нашел гиперреле. Нам нужно улететь подальше от Терминуса и от его солнца. Чем дальше мы будем находиться от любого объекта с большой массой, тем легче проконтролировать Прыжок и произвести выход в обычное пространство в заданных координатах. В экстренных случаях можно, конечно, пойти на риск и совершить Прыжок, находясь всего в двухстах километрах от поверхности планеты, но тогда приходится положиться на удачу и надеяться, что все сойдет благополучно. Правда, пустого пространства в Галактике гораздо больше, чем занятого, но всегда есть вероятность, что после Прыжка окажешься где-нибудь поблизости от крупной звезды, а то и в самом центре Галактики. Тогда и глазом моргнуть не успеешь, как заживо изжаришься. Чем дальше держишься от крупных объектов, тем меньше такая вероятность.

— Что ж, тогда я целиком полагаюсь на твою осторожность. Насколько я понимаю, торопиться нам особо некуда.

— Вот именно… В особенности потому, что я бы сейчас душу отдал на заклание, чтобы найти гиперреле до первого Прыжка… либо я должен убедиться, что его здесь нет.

Тревайз снова глубоко задумался, и Пелорат осторожно, но довольно громко поинтересовался:

— И долго ты будешь искать? Сколько времени это займет?

— Что именно?

— Я хотел спросить… когда бы ты совершил Прыжок, если бы не искал гиперреле?

— Ну… при нашей скорости и траектории… скажем, на четвертый день после старта. К концу четвертого дня. Точное время определю с помощью компьютера.

— Значит, на поиски у тебя еще целых два дня. Можно, я выскажу предложение?

— Валяй высказывай.

— В своей работе мне часто приходилось сталкиваться… конечно, у меня совсем другая работа, не такая, как твоя… но все-таки что-то общее всегда есть. Словом, когда зацикливаешься на чем-то одном, постоянно об этом думаешь — толку мало. Но стоит расслабиться, отвлечься, заняться чем-то другим — и твое подсознание, освободившись от гнета раздумий, сможет решить твою проблему.

Тревайз зажмурился и рассмеялся:

— Действительно, а почему бы и нет?!.. Скажи-ка мне, Профессор, почему тебя так интересует Земля? И почему вообще затеян этот странный поиск конкретной планеты? Этой прародины человечества?

— А, понятно… — Пелорат радостно покивал головой. — Это было давно. Лет этак тридцать назад. Я, знаешь ли, собирался выучиться на биолога, когда поступал в колледж. Особенно меня интересовало разнообразие биологических видов в различных мирах. Хотя… разнообразие — не совсем верное слово. Вариаций, как тебе известно… хотя, наверное, неизвестно, — очень немного. Все формы жизни по всей Галактике — как минимум известные нам на сегодняшний день, — обладают белково-водно-нуклеиновой структурой.

— Я учился в военном колледже, — сказал Тревайз, — и там больше внимания уделялось ядерной физике и гравитации, но не такой уж я узкий специалист. О химических основах жизни я кое-что знаю. Нас учили тому, что вода, белки и нуклеиновые кислоты — единственная возможная основа для биологической жизни.

— Несколько поспешное заключение, знаешь ли. Правильнее было бы сказать, что до сих пор не найдено других форм жизни. Гораздо более удивительно то, что индигенные, эндемичные формы жизни — виды, которые бы обнаруживались только на одной планете, удивительно немногочисленны. Большинство из существующих видов, включая и Homo sapiens, расселены по всем или, по крайней мере, большинству обитаемых миров Галактики и весьма сходны между собой биохимически, физиологически и морфологически. Индигенные виды же, с другой стороны, резко отличаются по межвидовым и внутривидовым признакам.

— И что из этого следует?

— Вывод таков: какой-то один мир в Галактике — один-единственный — отличается от всех остальных. Десятки миллионов миров в Галактике развили жизнь — простейшую, примитивную, хрупкую, трудно сохраняемую, не слишком разнообразную, не легко распространяемую. И единственный мир, только один, развил жизнь миллионов видов, да-да, именно миллионов, и некоторые из этих видов были высокоспециализированными, высокоразвитыми, с громадными способностями к размножению и распространению, включая нас. Мы оказались настолько разумны, что создали цивилизацию, разработали технику космических полетов и колонизировали Галактику. А распространяясь по Галактике, мы всюду брали с собой и распространяли другие виды, другие формы жизни, связанные между собой и с нами.

— Не понимаю, что тут такого удивительного, — равнодушно сказал Тревайз. — Все разумно. Да, в итоге мы имеем «человеческую» Галактику. Если предположить, что начало этому было положено в одном-единственном мире, то он действительно должен был отличаться неким многообразием видов. А почему бы и нет? Вероятность столь бурного развития жизни ничтожно мала, один против миллиона, следовательно, такое могло случиться в одном из сотен миллионов миров. Вполне может быть, что такой мир действительно был только один.