Собрание сочинений в десяти томах. Том девятый. Ave Maria - Вацлав Михальский

– Ну как же, Адась? У Александры дочь Катя, а дети очень любят черную икру. Это наши заелись.

Скоро поезд остановился на полустанке Чирюрт. Когда-то, тринадцатилетним, Адам сбегал из дома и дошел до этого полустанка в степи. Причины сбегать из дома не было никакой, если не считать жажду странствий, а это в тринадцать лет очень веская причина. Так что и маленький Адам сбегал в Китай не случайно, получается, что это было у них наследственное, как сказали бы сейчас, генетически предопределенное. До полустанка от города было километров восемнадцать, и, придерживаясь как ориентира железнодорожного полотна, Адам топал себе и топал.

Тогда у всех нормальных людей деньги лежали в тумбочке, и потому, что их было в обрез на житьебытье, и потому, что так было удобно: надо – взял. Адам взял из тумбочки у матери совсем немного денег, меньше чем третью часть, а из тумбочки у отца – две пачки папирос «Наша марка». До тех пор он не курил, но, выходя на самостоятельный путь, решил попробовать. Попробовал уже далеко, в открытой, пахнущей чабрецом и полынью вольной степи. Он слышал, что пацаны говорили: «Надо затягиваться». Он и затянулся, да так, что аж в затылок стрельнуло, а из глаз посыпались искры и полились слезы. Задохнувшись табачной вонью, он долго отплевывался, а потом выбросил обе пачки папирос в придорожный бурьян и навсегда закончил с курением, даже на фронте не курил.

Дело было летом, неяркое, большое солнце над степью садилось медленно, и было видно вокруг так далеко, что, казалось, и горизонта почти нет, а есть одна бескрайняя даль и воля. В этот день Адам впервые в жизни почувствовал себя один на один с миром, это было поразительное чувство, которое он запомнил на всю жизнь.

Когда стемнело, он стал идти по шпалам, потому что так было гораздо надежнее в потемках. Взошел остророгий месяц «молодик», и Адам подержался за денежки – мама всегда так делала, чтобы деньги водились. Накатанные до блеска рельсы вели вперед и вперед. Иногда проносились товарняки, и Адам сходил со шпал между рельсами в полосу отчуждения. Товарняки обдавали ветром и грохотом и напоминали о том, что он, Адам, все же не одинок в этом мире, что мир огромный и возят по нему всякую всячину из конца в конец, сплошь и рядом одно и то же, только в противоположные стороны. Когда солнце уже зашло, но еще мерцал над землей жемчужный прозрачный свет, на глазах Адама прогрохотали два длинных железнодорожных состава с платформами, груженными песком: один – в сторону Баку, а другой – в сторону Ростова.

Он шел долго, ноги устали скакать по шпалам, наконец, замерцали вдали огоньки полустанка, на котором Адам надеялся взять билет до Ростова. И тут, откуда ни возьмись, его окружили огромные волкодавы, так называемые кутанские собаки, охраняющие овец на кутанах – летних пастбищах. Собак было восемь, и они уселись вокруг Адама, застывшего посередине железнодорожного полотна на шпале. Когда-то, где-то он слышал, что главное в таких случаях не двигаться с места, и он не двигался. Минуту, две, три, пять… Сколько прошло еще минут, он не знал и не помнил. Он видел перед собой только добродушные морды огромных кавказских овчарок, способных разорвать его за секунды. Когда он переминался с ноги на ногу, собаки подвигались к нему поближе и чуть слышно рычали. Страха не было, была только леденящая душу скованность. И вдруг он увидел самое страшное: светлый глаз стремительно приближающегося поезда. Колеи было две, но Адаму показалось, что поезд идет именно по его колее, значит, спасенья нет никакого.

– Гхайт! Гхайт! Гхайт! – раздался призывный клич чабана и щелкающий звук бича. Все восемь собак тут же снялись с места и бросились в черную степь. Адам успел сойти на полосу отчуждения, а поезд с железным свистом и грохотом действительно прошел по его колее.

До утра Адам продремал среди нескольких других пассажиров в помещении станции, на скамейке. А когда утром открылось окошко кассы, он тут же попробовал купить билет.

– Мальчик, а ты в сандаликах? – почему-то спросила кассирша.

Адам утвердительно кивнул головой.

– Сейчас, сейчас, подожди, – сказала кассирша и тут же вышла из своей крохотной комнатки куда-то в глубину помещения.

Через две-три минуты к Адаму подошел откуда-то сзади милиционер и спросил, читая бумажку:

– Ты Домбровский?

Случилось так, что от страха за своего единственного сыночка его мама забыла все, кроме того, что на нем сандалии из свиной кожи – их купили ему позавчера. Так что в телеграмме, разосланной по всей линии, и было сказано только про сандалии и про то, что на вид мальчику 12–13 лет.

К вечеру следующего дня поезд остановился на станции Ростов-Дон, и было объявлено по радио, что он простоит двадцать восемь минут. В Минводах в купе к Адаму подсела пожилая женщина, едущая в Москву нянчить внуков. Так что Адам надел поверх тренировочного костюма брюки, пиджак, обул туфли и смело вышел на перрон подышать почти родным донским воздухом. Воздух был здесь, как везде, пристанционный, чуть-чуть морозный, напоминающий о том, что на дворе хотя и бесснежная, но все-таки зима.

Да, много веселого и радостного было у него здесь, в Ростове, одних невест пять, а то и семь, как считать. Но в те времена он панически боялся жениться, боялся возможных детей, а «это, оказывается, как хорошо!» – подумал он о Ксении и о своих детях, вообразив хитрую мордашку Глафиры Адамовны. В Ростове девушки красивые на загляденье – это никто не может взять под сомненье. Не грешит тот, кого не соблазняют, а он грешил в студенчестве много и с наслаждением, притом грешил не просто так, а каждый раз горячо влюблялся. «Блажен, кто смолоду был молод» – это прямо про него сказал классик. Да, он был молод, горяч, умен и глуп одновременно. Но тяжких грехов на нем не было – это факт. За всю его сорокапятилетнюю жизнь не было ни одного: не предавал, не убивал, не насиловал… «не расстреливал несчастных по темницам».

На другой день после отъезда Адама в Москву к вечеру в квартире Александры Первой раздался мощный, прерывистый зуммер междугородней. Как водится, трубку первой цапнула Екатерина.

– Ма, Мачачкала!

– Не Мачачкала, а Махачкала, – поправила дочь Александра, выходя из ванной комнаты и вытирая полотенцем мокрые руки.

– Какая-то тетя Ксеня, на, – сунула матери трубку Екатерина.

– Ксения, здравствуй, что случилось? – тревожно спросила Александра.

– Ничего, все нормально. Это я звоню сказать, что Адам поехал в Москву, завтра будет. Он на курсы в институт усовершенствования врачей, может, ты знаешь, а он ведь в Москве ничего не знает, я в этом смысле и звоню.

– Ксения, что ты мелешь? Как я могу не знать, где институт усовершенствования? Какой вагон, какой поезд?

– Встречать его необязательно, я в смысле вообще. Привет Анне Карповне!

– И я в смысле вообще. Как твои детки?

– Растут. Адька и Сашка уже большие, Глафира тоже в школу ходит. Вот приедем когда-нибудь в Москву и познакомим их с Катей.

– Обязательно. Ксе… – и тут связь прервалась, и следом телефонистка сказала: «Разговор окончен».

– А кто такая эта Ксения? – спросила Екатерина.

– Очень хорошая тетя.

– А кто такой этот Адам?

– Ее муж – очень хороший дядя.

– Если они такие хорошие, чего у тебя все лицо красное стало?

– Лицо? Н-не знаю.

– А я сначала подумала, мой папа звонит.

– Папа еще не доехал до Севастополя, он сейчас в поезде.

– Катерина, иди свои мультики смотреть, – вошла в коридор из столовой Анна Карповна.

– Мультиков еще нет.

– Иди, иди, – подтолкнула дочь в худые лопатки Александра, – нам с бабушкой поговорить надо.

Екатерина, тяжело вздохнув, отправилась смотреть телевизор в гостиную, а Анна Карповна и Александра остались наедине.

– Я все слышала, – сказала Анна Карповна, – хотя глуховатенькая стала, но слышала.

– Ксеня привет тебе передавала.

– Спасибо. Молодец – у нее трое детей.

– Как бы да.

– Что значит как бы?

– Ну, в смысле, пока трое. Она ведь еще молодая.

– Да. Она совсем молодая. Ей можно рожать и рожать.

– Тем более с таким мужем.

– У тебя тоже муж – слава богу!

– Теоретически, это правда.

– Александра, – тихо, с нажимом сказала мать.

В молчании прошла минута, другая…

– Что, ма? – наконец, откликнулась дочь, – я тридцать девятый год Александра.

– Я в курсе, – насмешливо проговорила Анна Карповна. – Держи себя в руках. Ксения, конечно, большого ума женщина, она не оставляет тебе никакого шанса и правильно делает. У нее трое детей.

– Да, Ксения умница, тут не поспоришь, но не сказала, во сколько приходит поезд и какой вагон. Придется звонить в справочную.

Так называемый «мягкий» вагон скорого поезда «Москва – Севастополь», в котором ехал Иван Иванович, плавно покачивался на стыках. Вагон был комфортабельным по всем временам. В купе, помимо двух спальных мест (одно над другим), стояло мягкое велюровое кресло, удобный столик перед окном и еще была забранная в верхней половине толстым узорчатым матовым стеклом дверь в соседний отсек, где помещались туалет и душ.