Моцарт - Борис Кремнев

«Писать поэтично — не могу: я не поэт. Не могу распределить слова столь искусно, чтоб они создали свет и тени: я не живописец. Даже не могу жестами и пантомимой выразить свои чувства и мысли: я не танцор. Но все это я могу сделать с помощью звуков: я музыкант».

Это было воплощено им в жизнь.

Приехав в Маннгейм, Вольфганг подружился с Каннабихом и стал завсегдатаем в его доме. Он давал уроки музыки дочке Каннабиха, тринадцатилетней Розе. Эта красивая и умная, грациозно-изящная и мечтательно-задумчивая девушка настолько заинтересовала Вольфганга, что он написал для нее клавирную сонату.

В Розе Вольфганга увлекла сложность и причудливость характера ребенка, который вот-вот станет взрослым человеком, угловатость подростка, на глазах превращающегося в очаровательную девушку. Раскрыть этот характер в звуках и решил Вольфганг. Соната, написанная для Розы Каннабих, явилась ее музыкальным портретом. Недаром люди, знакомые с Розой, прослушав сонату, тотчас же узнали в ней черты девушки.

«На второй день по приезде сюда, — пишет Вольфганг, — я уже задумал первое аллегро сонаты, следовательно, видел мадемуазель Каннабих всего лишь один раз. Тогда же молодой Даннер спросил меня, каким я задумал анданте?

— Я хочу, чтобы оно полностью выражало характер мадемуазель Розы.

Когда я сыграл его, оно необыкновенно понравилось. Молодой Даннер потом говорил:

— Так и есть — она точно такая же, как анданте».

Возможности музыки неисчерпаемы. Развитие искусства бесконечно и безгранично. Всей практикой и всеми своими размышлениями приходит Вольфганг к этой мысли. Он, поздравляя отца с днем рождения, высказал ее изящно, в шутливой форме, но совершенно определенно: «Желаю вам стольких лет жизни, сколько понадобится для того, чтобы дожить до поры, когда в музыке уже больше ничего нового не придумаешь».

Без устали ищет Вольфганг это новое в искусстве и в поисках, в безостановочном движении черпает силы для борьбы со скаредной на радости жизнью. А жизнь в Маннгейме складывалась неважно. Немало времени провел Моцарт при дворе пфальцского курфюрста Карла Теодора, а твердого заработка все еще не было. Напрасно Анна Мария, целые дни просиживая в тесной комнатке захудалой гостиницы, по многу раз пересчитывала тающие, как снег, деньги и прикидывала, какие расходы можно еще урезать, на чем еще сэкономить. Напрасно уменьшала и без того скудные трактирные обеды, напрасно Вольфганг, чтобы сберечь несколько монет, ходил обедать к знакомым. Те небольшие средства, с которыми Моцарты приехали в Маннгейм, исчезали с угрожающей быстротой.

Наконец друзьям Моцарта удалось устроить его концерт, так называемую «академию», при дворе. Анна Мария, приехавшая вместе с сыном во дворец, так описывает это выступление: «Была большая академия. Вольфганг исполнил концерт, а напоследок, перед заключительной симфонией, импровизировал и сыграл сонату. Он имел огромный успех у курфюрста, его жены и всех, кто его слушал». А сам Вольфганг с надеждой прибавляет следующее:

«После академии Каннабих устроил так, что я смог поговорить с курфюрстом… Он мне сказал:

— Я слышал, ты написал в Мюнхене оперу?

— Да, ваша светлость, и я предлагаю свои услуги вашей милости. Моим самым большим желанием было бы написать здесь оперу. Прошу не забывать меня. Слава и благодарение господу, я могу писать и по-немецки, — и усмехнулся.

— Это легко может случиться…»

Но этого не случилось. Карл Теодор курфюрст пфальцский был типичным для своего времени феодальным князьком. Стремясь подражать Людовику XIV, «королю-солнцу», он жил в роскоши, расточительно сорил деньгами, в то время как подданные его прозябали в нищете. Княжеская резиденция поражала великолепием, между тем по улицам Маннгейма можно было пройти, лишь зажимая нос, — сточные канавы годами не вычищались. Карл Теодор, желая идти в ногу с эпохой, выдавал себя за поборника просвещения и покровителя искусств. На деле же он ничего не смыслил ни в науке, ни в искусстве. Политическими и государственными наставниками его были иезуиты, эстетические же вкусы формировали любовницы, которых он менял чаще, чем перчатки. Нет ничего удивительного в том, что Моцарт пришелся ему не ко двору. Как ни старались Каннабих и сам Вольфганг, службу в Маннгейме получить не удалось. Моцарт не получил даже плату за выступления при дворе. Сам Вольфганг, невесело пошучивая, рассказывает о княжеских милостях, которыми он был осыпан:

«Вчера пошел с Каннабихом к господину интенданту графу Савьоли за подарком. Все произошло точно так, как я себе представлял, — никаких денег, красивые золотые часы. Я бы часам, стоящим вместе с цепочкой и брелоками 20 каролинов, предпочел 10 каролинов. В дороге нужны деньги. Итак, с вашего позволения, у меня пять пар часов. Я твердо решил сделать на каждых штанах по карманчику для часов. Отныне, отправляясь к какому-нибудь высокопоставленному господину, я буду носить две пары часов (как это и без того сейчас в моде), чтобы никому больше не взбрело в голову одаривать меня часами».

Материальное положение Моцартов становилось все тяжелее. Пришлось перебраться из гостиницы на частную квартиру. Вольфганг и мать поселились в маленькой, полутемной комнатенке, все преимущества которой заключались в том, что она не стоила денег. В уплату за жилье, освещение и дрова Вольфганг должен был обучать хозяйскую дочку игре на клавесине.

Квартирохозяин оказался не особенно тароватым: он экономил на дровах, и в морозные дни в комнате было особенно холодно.

Целыми днями пропадал Вольфганг в городе, добывая уроками жалкие гроши. А мать в это время сидела в нетопленной комнате, не вылезая из постели, обложившись подушками и по горло укрывшись одеялами. Она то читала книгу, то вязала чулок, то раскладывала пасьянс. Карты сулили блестящее будущее, а настоящее с каждым днем становилось все труднее. Вольфганг вконец извелся в поисках средств. «Часто я не вижу его по целым дням, — печально сообщает Анна Мария мужу. — Большей частью сижу дома одна, ибо не могу выходить из-за холодов и непогоды. Идет снег либо дождь, а у меня нет зонтика».

Пожалуй, никогда еще не приходилось Вольфгангу работать с таким напряжением. Письма к отцу дают полное представление о тяжелой трудовой жизни в Маннгейме.

«Пишу это ночью, в одиннадцать часов, — больше нет времени. Раньше восьми часов мы вставать не можем, ибо в нашей комнате светает лишь в полдевятого: живем мы в подвале. Затем я быстренько одеваюсь. В десять сажусь сочинять музыку и работаю до двенадцати — половины первого. Потом иду к Вендлингу, там еще немного пишу — до полвторого, и мы отправляемся к столу. Между тем наступает три часа, я должен следовать в «Майнцский двор», к голландскому офицеру, обучать его галантерейному обхождению и генерал-басу. За что получу, если не ошибаюсь, 4 дуката за 12 уроков. В четыре часа должен идти домой, обучать дочку. Раньше половины пятого мы никогда не начинаем, ибо ожидаешь, пока зажгут свет. В шесть часов отправляюсь к Каннабиху, учить мадемуазель Розу. Там остаюсь до ужина, беседуем, музицируем, а потом я вынимаю из кармана книжку и читаю, как это делал всегда в Зальцбурге».