Бурелом - Станислав Прокопьевич Балабин

А когда осталось полчаса — совсем забоялась. «Хоть бы Нестер сказал что-нибудь напутственное, а он знай себе налопался и на боковую», — не находит себе места Анна. Выбежала во двор. Зачем, и сама не знает. Постояла у калитки, пока не промерзла. Возвратилась домой, глянула на часы. Без десяти минут семь. Снова выбежала во двор.

По улице гурьбой прошли девчата, свернули к клубу. Анну они не видели, зато она не отрывала от них глаз, пока те не скрылись в клубе. Клуб отсюда виден, как на ладони. «Не пойду, совсем не пойду, — испуганно подумала Анна. — Девки зубастые, еще насмехаться станут, как то пацанье… Ух ты, ну и попала с этим руководством!..»

— Анна Васильевна, опаздываешь!

«Кто это? — вздрогнула женщина. — Ну да, это Вязов, стоит на дороге, шевелит усищами и на часы поглядывает».

— Я сейчас, быстренько. Забегалась по хозяйству. — Анна оторвалась от калитки, вбежала в дом. Нестер уже храпит, ему нет заботы до Анны, до ее переживаний.

Женщина прошла к вешалке, потянулась было рукой к дохе, но вдруг отдернула, как обожглась. Снова запустила пальцы в мех, вздохнула и как-то робко надела свое старенькое пальто, подшитые валенки, повязала голову шерстяным платком. Потом собрала в узелок все свои вышивки, пяльцы, по карманам рассовала цветные нитки и мышкой выскользнула из дома. Идет Анна к клубу, а в коленках дрожь, прижимает к груди узелок с вышивками. «Ох, до чего же страшно-то!» — от волнения Анна чуть не постучалась в дверь. Робко потянула ее на себя, робко переступила порог. В зале пусто, на сцене пусто, только у стены гудит печь. «Зачем дрова на ветер пускать, — Анна подошла к печи, прикрыла поддувало. — Так и дров меньше и жарче будет… Но где же эти самые занятия-то? — Осмотрелась, нет никого. Поднялась на сцену. — Наверно этот стол для меня приготовили, — присела на стул, сбросила на плечи платок. — Ничего, мы люди не гордые, подождем, — решила Анна. Развязала узелок, разложила по столу свои вышивки. — А ведь и верно, ничего получается! — словно не своими, а чужими глазами посмотрела она на свое рукоделие. — А может, и никудышно совсем?»

— Девчата, глянь, Анна Васильевна здесь, — выглянула из дверей круглолицая Дуся. Девчата гурьбой вывалили из комнаты, дружно рассмеялись. Посыпали на сцену, окружили стол.

«Ну, началось, — подумала Анна. — Разве я с ними совладаю…»

Смех оборвался, как увидели девчата вышивки.

— Да неужто вы сами вышивали?! — восхищенно глазея на вышивки, спрашивали девчата.

— Поди не тетя, — осмелела Анна. — Вот эту только вчерась закончила. — Ей было приятно, что девчатам пришлось по вкусу ее рукоделие. Точно вдруг осознав себе цену, Анна выпрямилась за столом, стала рассказывать и как нитки надо подбирать, чтобы рисунок живее получился, и как чтобы крест правильно лег. Сама того не заметила, как проговорила целый час. А девчата все это время не отходили от стола, слушали, как завороженные.

— Вот, пожалуй, на сегодня и все, — сказала Анна.

— Еще минуточку, — защебетали девчата.

— Потом, потом, завтра и мне и вам на работу. — Она собрала вышивки в узелок, зашагала к выходу.

— Спокойной ночи, Анна Васильевна, — заговорили ей вслед девчата.

Анна вышла из клуба. Морозный ветер резанул по щекам. Легко, по-молодому понесли ее ноги домой. О деньгах с Вязовым поговорить вовсе забыла.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Ели обросли снегом. Ели, как снежные бабы, скатанные по берегам реки озорными мальчишками, бросали продолговатые тени на белый покров реки. По нему ровными нитями тянулась лыжня. Тянула ее Рита. На девушке синий спортивный костюм, на голове меховая шапка. За ней пристроились Виктор Сорокин, Тося, Сашенька Вязова, Дуся-библиотекарша и еще несколько ребят и девчат. Платон шел замыкающим. Парню врезались в плечи лямки вещевого мешка. В него предусмотрительный Виктор натолкал съестного по меньшей мере на неделю, а здесь еще то и дело приходилось останавливаться и поправлять крепление. «Чтоб ему!..» — Платон изо всех сил налегал на палки, догоняя группу. Из головы не выходили слова, слышанные им вчера от рабочих, проживающих в общежитии. Говорили, будто бы Заварухин украл простыни, продал и пропил их. Завхоз Наливайко жаловался участковому…

«Чёрт его знает, что такое!» — думал Платон.

До ближнего села не более двенадцати километров. На лыжах по реке час ходьбы. Около часу шла группа по реке. Густой ельник, росший по берегу, вдруг расступился. Ребята увидели село. Единственная улица его резво бежала по склону сопки. К ней тесно прилепились рубленые домики. Искрились под солнцем большеголовые сугробы. Накатанные ветром, они подпирали плетни огородов. В огородах торчали из-под снега палки давних подсолнухов. Заячьи следы кружевом оплетали их.

Еще за околицей группу встретили детвора и собаки. Ни те, ни другие не отставали до самого клуба. А клуб хоть и бревенчатый, но просторный, такому клубу не грешно позавидовать. «Здорово, однако, живут», — отметил про себя Платон.

Сашенька Вязова уже распоряжалась на сцене. Тося обтирал запотевший баян. Платону тоже нашлась работа — внести лыжи в гримировочную комнату, протереть их насухо тряпкой. Корешов, усевшись прямо на полу, занялся делом. Заодно он решил починить крепление на своей лыже.

— Вам помочь? — услышал он над головой Ритин голос. Она сбила на затылок шапку, присела на корточки. «Обойдусь без помощников», — так и подмывало Корешова сказать.

— Платон! Кто вам дал такое имя?

— Древние греки, — отшутился он.

— Говорят, вы закопались в книгах, даже в клуб перестали ходить?

— Я в этом ничего не нахожу плохого, — Платон яростно тер тряпкой полоз лыжи. — И вам бы советовал в них почаще заглядывать.

— Спасибо за совет, — тряхнула головой Рита, бросила тряпку. — Вы бы лучше о своем деде рассказали, а то Витька такого наговорил… — Она круто повернулась и, гремя тяжелыми лыжными ботинками, ушла на сцену.

Платон опешил.

В гримировочную заглянула Наденька. Она была нарядная, как новогодняя елка.

— Наденька, позови Виктора, — попросил Корешов.

— Сейчас, — живо откликнулась девушка. Ох, как приятно, наверное, исполнять просьбу человека, которого любишь. «Он такой большой, такой серьезный, — часто думала по ночам Наденька. Думала и плакала в подушку, даже кусала ее от обиды… Думала, мечтала, представляла себя красивой. За ней убиваются все парни в поселке и, конечно, Платон»… А приходило утро — и все рассеивалось. Причесываясь, она критически рассматривала себя в зеркале, а оттуда смотрела на нее все та же Наденька — хрупкая, нос в веснушках…

Вошел Виктор. У Виктора в руках листок бумаги. На листке от руки написана программа концерта. Он спешит, у него уйма дел…

— В чем дело, старина? — нетерпеливо говорит он.

— Это ты сказал Волошиной