Праздник подсолнухов - Иори Фудзивара

— Ах, смоделировать?! И что же вы поняли?

— Что вы совершенно не испытываете привязанности к деньгам. Редкое качество в наше время. Кроме того, вам недостает бойцовских качеств. Если вы отдаетесь чему-либо в полную силу, то готовы даже идти на резкие перемены, только бы довести дело до конца. Вот таким мы вас увидели.

— Не думал, что в этом возрасте стану объектом тестирования да еще получу такую нелицеприятную оценку.

— Вероятно, в ваших глазах наш поступок выглядит интригой. Приношу свои искренние извинения.

— Думаю, если учесть усилия, затраченные вами на создание декораций, овчинка не стоила выделки.

Он покачал головой:

— Вы не правы. Кое в чем мы добились определенных успехов. Взять хотя бы ваш визит к Иноуэ. Некоторые моменты оказались очень эффективными для ваших воспоминаний.

— Ты имеешь в виду Мари Кано?

Он кивнул:

— Именно ее. Девушка добилась даже лучших результатов, чем мы ожидали. Думаю, она заслужила высокой оценки.

— После того, как я покинул казино, она направилась за мной. Это было твое указание?

— Нет, ее личная инициатива. Тем не менее, ее незапланированный поступок принес в итоге положительный эффект. Хотя во всей этой ситуации она лицо постороннее.

— Где ты откопал бейсболку стрелкового клуба? Откуда узнал, что я разбираюсь в этой теме?

— Думаю, вы уже догадались. Сведения о вашем пребывании на американском Среднем Западе и приобретенном там хобби мы почерпнули у Иноуэ. Нам стало известно содержание вашего письма к нему. Признаюсь, я был глубоко тронут совпадением в наших судьбах. Я ведь и сам член этого клуба. Как и вы, стажировался за границей, и там у меня появилось то же самое хобби. Эта бейсболка — моя память о той эпохе. Вам это кажется сентиментальным?

— Сентиментальным… Ты читал Генри Миллера?

Он вскинул на меня удивленный взгляд:

— Это тот, что писал об отношениях между полами?

Похоже, юный курьер все же умолчал о событиях прошлой ночи.

— Не бери в голову, — ответил я. — Ты поручил девушке передать визитную карточку, в ней было послание. Только что ты сказал, что вашей целью было пробудить во мне воспоминания. Примерно то же самое говорилось и в твоем послании. В этой связи на ум приходит один человек. Он каким-то образом связан с вами?

— Ваш шурин? — спросил Харада. — Да, у нас с ним определенные отношения. Вы, конечно же, знаете о его небезупречном прошлом. Одно время он был связан и с нами.

— Тогда я задам тебе вопрос: для чего вы провели всю эту огромную и тщательную подготовку? Что это за экстремальные условия, о которых ты говорил? Почему ты вообще сидишь здесь со мной?

— Естественно, из-за Ван Гога. Он и есть те самые экстремальные условия. Восьмые «Подсолнухи» существуют.

13

Внезапно меня начал душить смех. Ситуация вдруг показалась мне страшно забавной. Привидение из прошлого века. Призрак «Подсолнухов». Спустя мгновение я хохотал в голос.

Повернувшись ко мне, Харада терпеливо ждал, когда я успокоюсь.

— Я сказал что-то смешное?

— Тебя удивляет, что я смеюсь над бредовой идеей?

— Мы вовсе не считаем эту идею бредовой.

В ответ я взглянул ему в глаза. Улыбка в них погасла, уступив место холодному блеску. Пожалуй, даже слишком холодному.

— Раз ты такой образованный, то не мог не слышать о Яне Хульскере.[47]

Я всего лишь повторил имя, однажды услышанное от Эйко, но он со знающим видом кивнул:

— Исследователь, пронумеровавший все работы Ван Гога. Тем не менее, полнота составленного им каталога вызывает сомнения, в нем есть пропуски. Во всяком случае, ему далеко до каталога Кёхеля[48] с полной нумерацией произведений Моцарта.

Только сейчас я заметил, что все это время он называл его Ван Гогом, а не Гогом. Совсем как Эйко.

— Ты долго изучал Ван Гога?

— В университете я специализировался на истории искусств. Тема дипломной работы была скучной — постимпрессионисты. Вообще-то у меня есть корочки музейного работника. Правда, хвастаться тут особенно нечем — получить их еще проще, чем диплом педагога. Одно время я мечтал работать в музее, но не смог устроиться. Слишком узкий рынок.

— Наслышан, — произнес я.

Несмотря на появление в последние годы множества художественных музеев, в том числе региональных, поговаривали, что пробиться туда можно по-прежнему только через связи в среде политиков или местной администрации. Эйко тоже изрядно помыкалась, прежде чем нашла работу. Помню, какой подавленной она выглядела, но ни в какую не хотела обсуждать эту тему. Такой уж у нее был характер.

— Даже если, — я внимательно наблюдал за выражением его лица, — я подчеркиваю, если восьмые «Подсолнухи» действительно существуют, тебе не приходило в голову, что они могут оказаться подделкой? История знает случай, когда фальшивки, написанные бывшим танцовщиком кабаре, признал подлинными лучший искусствовед того времени.[49]

— Скандал Вакера, — пробормотал он. — Отто Вакер в двадцатые годы действительно подделал более тридцати работ Ван Гога. Несколько крупных деятелей, среди них де ла Фай,[50] разыграли целый фарс то ли с целью сохранить собственный авторитет, то ли вследствие профессиональной несостоятельности. И все же это лишь красочный эпизод, вносящий дополнительный колорит в историю искусств.

— А еще поговаривают, что знаменитая картина в одном французском музее также является подделкой.

— Поговаривают. Я видел ее в Париже, но затрудняюсь сказать что-либо определенное. Тема гения и подделки стара как мир. И все же, господин Акияма, вам наверняка известно, что основная масса подделок Ван Гога приходится на его двухлетний парижский период.

— Да, я слышал нечто подобное. Поскольку в те годы он жил вместе с братом Тео, писем практически не осталось и упоминаний о произведениях крайне мало. Наверное, в этом и кроется основная причина.

Харада кивнул с видом учителя, вызвавшего к доске ученика:

— Вы абсолютно правы. Сам собой напрашивается вывод: неужели кто-то отважится на такой эксцентричный ход — подделать известнейшую серию «Подсолнухов» арльского периода?

— Именно благодаря тесной связи Ван Гога с братом, которому он отправлял почти все свои работы, они не растерялись по миру. И «Подсолнухи» не исключение.

Он снова кивнул:

— Да, произведениям Ван Гога выпала счастливая судьба — куда более счастливая, чем другим гениальным полотнам, — чего не скажешь об их авторе. И все же мы знаем немало примеров, когда он дарил портреты своим моделям.

Я снова почувствовал, как меня начинает душить смех. Да что со мной такое?! Может, всему виной ощущение нереальности, исходящее от Харады? Или меня околдовал призрак «Подсолнухов»?

— Я забыл задать главный вопрос.

— Какой же?

— Сам-то ты видел эти восьмые «Подсолнухи»?

Он медленно покачал головой и внимательно посмотрел на меня:

— Господин Акияма, вам ведь знакомо имя Натали Ришле, вдовы Фредерика Ришле?

— Да, я слышал о ней, — ответил я. — Кажется, ей принадлежит знаменитая коллекция фовистов.

Было и еще кое-что, о чем рассказала мне Эйко осенью восемьдесят восьмого года, за год до смерти.

В тот год их музей готовился к выставке, которая открывалась через два года. Подготовка — выбор центральных произведений, переговоры с музеями и частными коллекционерами об условиях предоставления картин, страховка, схема доставки туда и обратно — как правило, начинается за два-три года и полностью ложится на плечи музейных работников. В октябре, после общения с Ришле по телефону, Эйко отправилась к ней в гости для окончательных переговоров. По возвращении она сообщила, что, хотя Ришле и проживает в Пенсильвании, по происхождению она француженка, что видно уже из ее имени. Да что там может быть видно из ее имени?! Помнится, я ответил, что для меня все иностранные фамилии звучат примерно одинаково — как язык суахили. Я не задавал вопросов, а Эйко лишь загадочно улыбнулась:

— Когда ты будешь посвободнее, я расскажу тебе потрясающую историю. Но это долгий разговор.

Времени для этого разговора в итоге у нас так и не нашлось. Виной тому была не только моя занятость — почти сразу после ее возвращения нам позвонили из полиции и сообщили, что у Хироси, брата Эйко, неприятности.

Харада вопросительно взглянул на меня.

— Так что там с этой Ришле? — опомнился я.

— В конце прошлого года она скончалась в возрасте семидесяти шести лет. Они с Нисиной были ровесниками.

— Вот как? Никогда не интересовался возрастом стариков и детей, но на сей раз, признаюсь, удивлен.

— Все удивляются. Кстати, Ришле оставила завещание, что, в общем-то, естественно. Поскольку у нее не осталось родственников, по завещанию вся ее коллекция переходит к Художественному музею Филадельфии. В японской прессе эта новость не нашла отражения, но местные газеты много писали об этом, ведь в ее знаменитой, как вы справедливо заметили, коллекции есть работы таких редких авторов, как Вламинк[51] и Дерен.[52]