Искатель. 1976. Выпуск №4 - Хассо Грабнер

Тугой холодный ветер быстро загнал экскурсантов за стенку павильона. Только Кастикос все ходил по-над обрывом, разглядывал дали в морской бинокль.

— Взгляните на эту гору, — говорила переводчица. Она показывала рукой вверх, а сама все время настороженно и удивленно посматривала на Сидоркина. — На этой горе в войну стояла легендарная батарея, которая одна в течение десяти дней сдерживала натиск фашистов, не пуская их через перевал. Батарею поставили моряки-артиллеристы всего за несколько дней до того, как фашисты прорвались к горам. Еще не были закончены эти работы, когда рота вражеских автоматчиков просочилась туннелями сквозь гору. Их пропустили и в несколько секунд расстреляли из скорострельных пушек.

— Расстреляли?! — с деланным испугом воскликнул Кастикос по-русски.

Переводчица сбилась.

— То ж были фашисты.

— Солдаты подчиняются приказу.

— Они захватчики!..

По лицу переводчицы бегали пятна, и видно было, что она еле удерживает слезы.

— Хозяин дома и вор, забравшийся в дом, не могут считаться равноправными, — сухо сказала Евгения Трофимовна. И повторила то же самое по-английски.

— Точно. — Сидоркин сплюнул окурок на дорогу и скривил губы в злой усмешке. — Вчерась кобель соседский во двор заскочил, за курой погнался. Так я его поленом по морде. Сразу понял, кто тут хозяин…

Грустно улыбаясь, переводчица принялась пересказывать экскурсантам слова Сидоркина. У нее выходило что-то вроде детской сказочки о злой собаке, которая чуть не задушила невинную курочку, и о добром хозяине, прогнавшем собаку.

— А потом по дороге пошли танки, — быстро заговорила переводчица, словно боясь, что ее снова перебьют. — А дорога через перевал одна. Сколько танков прошло, столько на дороге и осталось…

Когда тронулись с перевала по ухабистым дорогам дальше в горы, Кастикос подсел к Сидоркину, расстегнул баул.

— Виски?

Сидоркин поглядел этикетку, понюхал пробку и сморщился, возвращая бутылку.

— Керосином пахнет.

Не обратив внимания на это замечание, Кастикос открутил пробку, налил в пластмассовый стаканчик. Отказываться было рискованно, приходилось играть роль до конца. Сидоркин выпил, расплескав половину виски, брезгливо понюхал пальцы.

— Самогон лучше…

Автобус дернулся на очередном ухабе и остановился.

— Дальше не проедем, — сказала Евгения Трофимовна. — Посмотрим здесь, а потом будем возвращаться.

— Почему? — забеспокоился Кастикос. Он сунул бутылку в баул и пошел вперед между креслами. — Мы хотели пешком.

— Можно, только холодно.

— Найдем чем согреться…

Склон горы был изрезан параллельными полосами пахоты. Плитки слоистого песчаника, выбеленные дождем и ветром походили на разбросанные кости, раздробленные, иссушенные. Пониже по склону на таких же полосах покачивались на ветру мелкие сосенки.

Беспорядочной толпой экскурсанты побрели по неровной каменистой тропе. То и дело кто-нибудь останавливался и, отвернувшись от ветра, делал вид, что любуется панорамой. Внизу за низкорослыми лесочками белели высоченные обрывы. По ущелью тянулась железная дорога, ныряла в черную дыру туннеля. Крыши города походили на большой пестрый ковер, а суда в порту были как детские модельки. За ними, за тоненькой черточкой мола, отрезанная от берега белой полосой прибоя, поднималась синева моря. Ее край терялся где-то в необозримой дали, затянутой белесой дымкой, и незаметно переходил в распахнутую небесную синь.

Экскурсанты брели неохотно, жадно поглядывали на хорошо видную с горы красную крышу Интерклуба. Кастикос лез как локомотив, отдувался, вытирая пот со лба, улыбался во весь рот, балагурил, норовил обнять смущенную переводчицу.

На самую вершину рискнули выбраться немногие. Кастикос вспрыгнул на большой камень, лежавший наверху, раскинул руки.

— Хорошо! Россия!

Ветер шумел, сталкивал его с камня. Город лежал внизу весь, от порта до дальних виноградников. Неподалеку, на вершине соседней горы, топорщились конструкции стройки, тянулись к небу решетчатой арматурой. Под ней серебристо поблескивали выпуклые купола.

Сидоркин насторожился, когда Кастикос вынул бинокль и принялся бесцеремонно разглядывать стройку.

И не выдержал, взобрался на камень, протянул руку к биноклю.

— Дай глянуть?

Разглядел забор до дощечки и не нашел ничего интересного. Разве только рифленые алюминиевые секции куполов, ослепительно сверкавшие на солнце.

Стараясь не менять равнодушного выражения лица, он сплюнул и, повернувшись, стал разглядывать город. Нашел горотдел, свой дом. По улицам, словно муравьи по лесным тропам, сновали автомобили. И весь порт со всеми складами и грузами на пирсах был как на ладони.

«Какой идиот разрешает такие экскурсии? — подумал он. — Мало ли что в городе нет военных объектов. Черт их поймет, иностранцев, чего им надо?..»

Сидоркин снова перевел бинокль на горы и вдруг увидел в распадке плотного пожилого мужчину, по лицу и по одежде явно иностранного моряка. Он медленно шел по склону, наклонялся, что-то подбирал с земли и клал в большую желтую сумку. Потом из-за камня появилась женщина, тоже пошла, согнувшись, выискивая что-то. Когда она выпрямилась, Сидоркин с удивлением узнал хорошо знакомую по беседам в милиции даму, известную в городе под кличкой «Шантаклер».

— Хороший русский девочка, — захохотал Кастикос.

— Ты чего?

— Такое дело. Дай любоваться.

Сидоркин отдал бинокль и с удивлением увидел, что улыбка на лице Кастикоса перекосилась в гримасу, что он с неотрывным вниманием смотрит не на женщину вовсе, а на мужчину, и понял, что человек этот греку совсем не безразличен…

Потом они согревались содержимым баулов, сидя под скалой.

— Как понравилась экскурсия? — любезно спрашивала Евгения Трофимовна.

Экскурсанты сердито и быстро говорили что-то, пожимая плечами и то и дело прикладываясь к бутылкам.

Кастикос веселился.

— Холодно. Италия — тепло…

И протягивал Сидоркину очередной наполненный стаканчик…

V

Прапорщик Соловьев шел по улице и все поглядывал на далекие горы, над которыми клубились легкие белые тучи. Соловьев знал, что тучи эти будут тяжелеть с каждым часом, пока не превратятся в сине-багровый вал, сползающий по склону все ниже и ниже, что вскоре обрушится на город упругий ветер или даже ураган, который может выбить окна, сорвать крыши, бросить на берег тяжелые суда. Шел норд-ост. Штормовое предупреждение всегда было для пограничников как сигнал тревоги, потому что в норд-ост и особенно в часы, предшествующие ему, работы на КПП было впятеро больше, чем обычно.