Штурмовая группа. Взять Берлин! - Владимир Першанин

Перестрелка не могла длиться долго. Фрицы их прикончат, хотя стрелков стало меньше. Но три автомата и «МГ-42» продолжали рассыпать пучки пуль, а помощник пулеметчика выпускал ракету за ракетой, освещая все вокруг довольно ярким светом. Он потерял осторожность, этот солдат в массивной блестящей каске. Поднялся для очередного выстрела со своей ракетницей слишком высоко. Грач и Вишняк поймали его в прицел одновременно. Звякнула пробитая каска.

У русских автоматов сильные «маузеровские» пули, вылетающие из ствола со скоростью пятьсот метров в секунду. На расстоянии двухсот шагов она пробивает прочную немецкую каску и арийскую черепную кость.

Звяканье пуль о каску было отчетливо слышно. На несколько секунд установилась тишина. В ночном небе, шипя, догорала ракета. Когда подступила темнота и снова заработал пулемет, Вишняк, пригибаясь, побежал во фланг немецкой группы.

Сержант понимал, что уйти под пулеметным огнем при свете ракет, которые взлетят через минуту-две, они не сумеют. «МГ-42» с его плотностью огня догонит их. Оставался один выход — прикончить или оглушить расчет.

Немецкий пулеметчик не обладал достаточным опытом. Он снова открыл огонь, не дожидаясь, когда взлетят ракеты, и толком не видел цели. Длинные очереди шли веером, наугад, перегревая ствол и давая возможность сержанту Вишняку забежать во фланг.

Помогая ему, Савелий Грач бил частыми очередями, стараясь прижать немцев к земле. Когда менял очередной магазин, очередь хлестнула по брустверу воронки, а комья земли брызнули в лицо. Перед глазами плясали огненные круги. Лейтенант сполз пониже и осторожно ощупал глазницы.

Пальцы стали влажными, но это были слезы от сильного удара, а не кровь.

Тем временем Сергей Вишняк, бросившись на землю, выдернул кольцо из «лимонки» и, провожая взглядом взлетевшую ракету, швырнул гранату в сторону преследователей.

Они были довольно увесистые, эти «Ф-1», с чугунной осколочной «рубашкой». До немцев оставалось шагов семьдесят, и первая граната взорвалась с большим недолетом.

Две других Сергей бросил, делая секундную задержку. Они рванули в воздухе. Мгновенная, как отблеск, не слишком яркая вспышка. Треск, шлепки наиболее крупных осколков о землю, о что-то мягкое, податливое, и звяканье о металл. Сержант Вишняк выждал, когда погаснет ракета, и побежал прочь, насколько хватало сил.

Пятеро немцев возвращались к своим. Тело убитого камрада они оставили на пустыре. Тащили под руки тяжело раненного, еще двое получили легкие осколочные раны.

Но свой долг они выполнили. Уничтожили русскую разведывательную группу, погиб фельдфебель, их командир. Забрать его тело не смогли, к русским подоспела подмога, пришлось отступить.

Так доложил прибывшему командиру роты пулеметчик, старший стрелок по званию. Он был перепачкан кровью, шинель изодрана осколками. Так же выглядели его подчиненные, принявшие неравный бой.

— Сейчас придет фельдшер, окажет помощь, — сказал командир роты, молодой обер-лейтенант. — Остальным привести оружие в порядок.

Тяжелораненого отнесли в лазарет. Поредевшая группа передового охранения приходила в себя, набивали ленты и магазины автоматов. Ночь никак не кончалась, хотя в конце апреля светает рано.

Но что принесет рассвет? Хорошего никто не ждал.

Санинструктор Шура, рыжеволосая, небольшого роста, осторожно промывала теплой водой глаза командиру разведки Савелию Грачу. Шура пришла в группу вместе с пополнением и двумя санитарами. Савелий ощущал на лице теплое дыхание девушки. Это немного смягчало боль в левом глазу, затянутому пеленой.

— Кривым не останусь? — усмехнулся старший лейтенант. — Говорят, девки одноглазых не любят.

— Вы любой девушке по вкусу придетесь, — вежливо ответила Шура, а Савелий слегка хлопнул ее по бедру и засмеялся.

Шура на его вольность никак не отреагировала. Зато покосился Ольхов, которому девушка сразу понравилась.

— Ты поменьше граблями тянись, куда не надо, — сказал капитан своему заместителю.

Он не спал всю ночь, замотался и хотел вздремнуть хоть часок. Но требовалось закончить допрос пленного и решить еще какие-то мелкие дела. А в шесть утра назначено наступление штурмовой группы совместно с пехотной ротой.

Фельдфебель, плотный, широкий в груди, сидел на стуле, вытянув раненую ногу. Она ныла и наливалась тяжестью. На просьбу отправить его в санчасть, небольшого роста кучерявый лейтенант — еврей, сказал, что к врачам его отведут после допроса.

Фельдфебель неплохо говорил по-русски, научился за два года пребывания на Восточном фронте. Но предпочитал этого не показывать и отвечал через переводчика-еврея. Так можно было лучше обдумать правильный ответ и не ляпнуть лишнего.

Он понимал, что играть в молчанку и выпячивать верность присяге глупо. Обстановка такая, что его просто шлепнут. Об этом говорил мрачный взгляд долговязого офицера-разведчика с повязкой на левом глазу. Он потерял в поиске одного из своих солдат, его беспокоил глаз, а во взгляде проскальзывала неприкрытая злость.

Когда фельдфебель запнулся и даже слегка запутался, отвечая на один из вопросов, долговязый подошел со спины и, как клещами, оттянул кожу на загривке.

— Еще раз соврешь, глотку раздавлю. Что, не понял? Все ты понимаешь, урод.

И хохотнул булькающим простуженным горлом. Светловолосый капитан, старший среди присутствующих, словно ничего не заметил.

— Я отвечаю на ваши вопросы, а вы обещаете меня убить. Я хочу получить гарантии, что меня не расстреляют.

Капитан усмехнулся и обменялся взглядами с долговязым разведчиком.

— Гарантии требует. Яков, спроси у него, что расположено в этом доме.

Он ткнул пальцем в крупномасштабную карту. Вопрос о гарантиях остался без ответа.

Фельдфебель перечислил вооружение, которое он видел: противотанковые пушки, минометы, «фаустпатроны». На верхних этажах и крыше много пулеметных точек, дежурят снайперы. Ответ был стандартный, ничего нового немец не сообщил.

— Улица не заминирована?

— Насколько мне известно, мины не ставились.

— А фугасы?

— Саперы возились вот в этом месте и здесь тоже, — показал на карте две точки фельдфебель. — Фугасы, наверное, установили.

— Послушай, смелый воин, — устало и с долей иронии проговорил светловолосый капитан, глядя в лицо фельдфебелю и не обращаясь к переводчику. — Через пару часов мы выступаем, а я хочу отдохнуть.

У меня нет времени с тобой возиться. Говори по делу, или закончим эту волынку.

Нервничая, злясь на себя, капитана, этого недобитого переводчика-еврея, фельдфебель, имевший несколько наград, торопливо заговорил.

Фугасы наверняка имеются, они натыканы по всему городу. В некоторые закладывают столько взрывчатки, что при срабатывании будут разрушены подземные коммуникации, а ямы перегородят улицы. В домах много снайперов. Три-пять и больше. Они держат под прицелом все подходы и стреляют даже по своим, когда кто-то самовольно отступает.

— За одним из домов находится тяжелый танк, кажется, «тигр». Ночью устанавливали бронеколпаки, они расположены где-то в конце улицы. Бронеколпаки очень прочные, рассчитаны на попадание танкового снаряда. Внутри — крупнокалиберные пулеметы.

Фельдфебель поморщился от боли в ноге, кажется, она опухла. Долговязый офицер-разведчик чувствовал себя в повязке неуютно и сорвал ее с глаза.

— Товарищ лейтенант, — с укором покачала головой рыжая медсестра. — Не надо бы снимать.

Но разведчик широко улыбался и моргал покрасневшим глазом.

— Вижу… ей-богу, вижу. Чего пялишься, фриц? Ножка болит? Спасибо скажи, что кости уцелели. Пожалел тебя. Водки хочешь?

— Хочу, — с усилием выдавил фельдфебель.

— Не возражаешь, Василий Николаевич, — с запозданием спросил согласия у Ольхова Савелий Грач, обрадованный, что глаз уцелел.

— Налей, только немного. Ладно, пойду вздремну. Разбудишь, если что. Закончишь разговор с фрицем, отправишь его в штаб дивизии.

Фельдфебель выпил пол-кружки разбавленного спирта, отдающего резиной, пожевал кусочек хлеба с салом и закурил сигарету. Он ненавидел русских. За то, что рушат его жизнь, благополучие. Сколько-то месяцев придется провести в плену.

Ходили слухи, что в лагерях проверяют всех на причастность к расстрелам и насилию над людьми. В освобожденных советских городах вешают на площадях предателей и эсэсовцев. Придется несладко, если докопаются до его прегрешений.

Фельдфебель не считал себя жестоким человеком. Из памяти вроде бы ушли два — три расстрела, в которых он принимал участие. Однажды ликвидировали группу евреев. Стреляли украинские полицаи. Фельдфебель из-за нехватки эсэсовцев лишь следил со своим отделением, чтобы все было организовано, как положено.

Полицаев-украинцев нельзя было оставлять без присмотра. Им разрешалось забирать одежду обреченных людей. Многие евреи носили добротные вещи, имели неплохие часы, портсигары, авторучки. Однако требовалось сдавать найденное золото, валюту, изделия из меха.