Полночная месса - Пол Боулз

Долгое время Рамади искал своей кобыле подходящую пару. Однако ни одного жеребца, которых он смотрел в соседних деревнях, нельзя было назвать равным ей. Принять же он мог бы только одного — великолепного черного жеребца, на котором ездил сам Сиди Бухаджа, только и речи быть не могло о том, чтобы просить святого о такой услуге.

Многие считали, что Сиди Бухаджа умеет разговаривать со своим конем. Верили в это, поскольку он сам объявлял прилюдно несколько раз, что в миг его смерти именно конь решит, где следует его похоронить. Он просил, чтобы его тело посадили верхом и привязали, а коня отпустили куда глаза глядят. Где он остановится, там и закапывать. Люди поэтому и сомневаться не смели, что у старика и его коня есть свой тайный язык.

Среди местных жителей ходило много разговоров, какой деревне повезет: кто увидит такое важное событие, — однако, толкам пришел конец, когда сам Сиди Бухаджа как-то днем рухнул без чувств, сидя у мечети в Тамлате.

В тот самый день святой проехал через Изли мимо дома Рамади. Кобыла стояла перед домом, в тени старой оливы. Жеребцу хотелось остановиться, и Сиди Бухаджа с большим трудом уговорил его идти дальше. Рамади наблюдал за этим разговором, почесывая бороду и размышляя: замечательно было бы, если б жеребец вдруг встал на дыбы вместе со святым да и покрыл кобылу. Но, устыдившись, Рамади отвернулся.

Под конец того дня Рамади оседлал кобылу и поехал в Тамлат. В одном уголке рынка там он заметил знакомого излийца — заклинателя змей из аисцев — и присел с ним поговорить. Тот-то и рассказал ему новость о смерти Сиди Бухаджи.

Рамади выпрямился и замер. Аисец добавил, что святого скоро будут привязывать к коню.

— И куда, по-твоему, он пойдет? — спросил Рамади.

— Наверное, сюда, на рынок зерна, — ответил аисец.

— А у тебя змеи с собой?

Аисец удивился.

— Да, с собой, — сказал он.

— Отнеси их вон к тому повороту — пусть жеребец их увидит, — велел ему Рамади. — Он должен спуститься с горы.

А сам встал, прыгнул в седло и уехал.

Аисец сбегал в фондук, где оставил корзину с гадюками и кобрами, и поспешил к перекрестку, где дорога отворачивала с главной улицы и начинала спускаться по склону.

Поскольку все тамлатцы наблюдали, как старейшины привязывают тело Сиди Бухаджи к спине жеребца, Рамади на своей кобыле проскакал незамеченным по деревне и галопом спустился в Изли. Добравшись домой, оставил кобылу под оливой и начал ждать.

А в Тамлате аисец сидел на обочине дороги со своей корзиной. Наконец, перед ним показался жеребец с привязанной к спине священной ношей. Легким галопом он направился по улице к заклинателю; старейшины следовали за ним в отдалении. Аисец открыл корзину, вытащил пару змей покрупнее и взял по одной в каждую руку. Когда жеребец подскакал поближе, он встал и заставил змей извиваться в воздухе. Жеребец дико повел глазом и свернул направо, вниз по дороге из деревни.

Аисец упрятал змей в корзину и как ни в чем не бывало вышел из кустов, за которыми старейшины его до сих пор не видели. Они и теперь не обратили на него никакого внимания, а он зашагал себе в Изли. Впереди он видел черный силуэт жеребца, галопом мчавшегося с горы, и белый куль на конском крупе, что подскакивал под лучами солнца. Пройдя еще немного, аисец обернулся. Старейшины по-прежнему стояли на перекрестке, прикрывая глаза от яркого света, и вглядывались в долину.

Пока Рамади сидел себе на пороге и ждал, жеребец ворвался в деревню, остановился на мгновение и рысью направился прямиком к его дому. Кобыла стояла спокойно под оливой, отгоняя хвостом мух. Не успел никто из соседей подбежать, как жеребец встал на задние ноги, поднявшись до огромной высоты, и ремни, державшие Сиди Бухаджу у него на спине, лопнули. Труп в белом селаме шмякнулся на землю в тот миг, когда жеребец покрыл кобылу. Рамади подбежал и оттащил тело в сторонку, чтобы не мешало. И вернулся на порог — смотреть.

Чуть погодя примчались соседи, внесли Сиди Бухаджу во двор к Рамади, не переставая возносить Аллаху хвалы.

К тому времени, как в Изли подоспели тамлатские старейшины, жеребец и кобыла уже тихо стояли под оливой, а излийские толба тянули свой напев в доме Рамади.

Тамлатцы подавили досаду и приняли волю Аллаха. Конь пришел в Изли и остановился здесь — стало быть, здесь Сиди Бухаджи и следует хоронить. Они помогли излийцам вырыть могилу, весть разлетелась по всем окрестным деревням, и полба из многих мест пришли отпеть покойника.

И сразу же паломники начали стекаться в Изли, взыскуя бараки у могилы Сиди Бухаджи. Вскоре потребовалось снести дом Рамади и на его месте выстроить приют, где паломники могли бы ночевать. Тогда же у оливы, над местом последнего упокоения святого, возвели куббу под куполом, а вокруг нее — высокую стену. А Рамади дали другой дом, поблизости.

Все паломники запасались водой из источника, и слава о ней вскоре разнеслась повсюду, а источник стал очень знаменит. Даже те, кто не почитал Сиди Бухаджу, приходили пить эту воду и набирали ее с собой. Взамен они оставляли в святилище приношения — еду и деньги. Год и закончиться не успел, как Изли стала богаче Тамлата.

Только Рамади и аисец знали, как навели они удачу, отчего деревня их преобразилась, — однако даже не задумывались об этом, поскольку на все воля Аллаха. Для Рамади главным была красота того черного жеребенка, что ходил теперь всюду за кобылой, куда бы хозяин ни выезжал на ней — вниз, в долину, или наверх, на тамлатский рынок.

1976

Сглаз

Десять или двенадцать лет назад приехал в Танжер человек, которому лучше было бы держаться подальше. То, что с ним произошло, ни в коей мере не было его виной, о чем бы там ни шептались англоязычные обитатели города. Зачастую реакция у этих людей — будто в каких-то примитивных племенах: когда беда настигает одного, остальные по общему согласию не предлагают ему помощь, а просто избегают его и наблюдают, уверенные, что он сам накликал на себя несчастье. На него наложено табу, и помощь ему не положена. Вот и этого человека никто особо не утешал, и молчаливое неодобрение, порожденное его неудачами, наверняка еще больше отравило последние месяцы его жизни.

Звали его Дункан Марш, и говорили, что он приехал из Ванкувера. Я его никогда не встречал и не знаю ни одного человека, который бы утверждал, будто видел его. К тому времени, когда историю принялись обсуждать на коктейлях, он был уже мертв, и безответственные жители чувствовали, что вправе тешить свою страсть к мифотворчеству.

В Танжер он приехал один, снял обставленный дом на склоне Джамаа-эль-Мокры — в те времена отыскать жилье там было нетрудно, к тому же недорогое — и нанял ночным сторожем марокканского подростка. Владелец дома предоставлял жильцу кухарку и садовника, но оба сразу лишились мест: кухарку сменила женщина, которую рекомендовал сторож. Вскоре после этого Марш почувствовал первые симптомы желудочного недомогания, которое с каждым месяцем становилось сильнее. Танжерские врачи посоветовали ему уехать в Лондон. Два месяца он провел там в больнице, и ему вроде бы стало лучше. Точный диагноз однако не поставили, и, вернувшись, он оказался прикован к постели. В конце концов, его отправили в Канаду на носилках, и там он вскоре скончался.

Во всем этом не было ничего необычного; все предположили, что Марша, как и прочих, медленно травила местная прислуга. За пять десятков лет, которые я провел в Танжере, было еще несколько подобных случаев. И всякий раз говорили, что жертва из Европы сама виновата, поскольку не соблюдала дистанции в отношениях с прислугой. Стороннего человека поразит, что никто ни разу не взялся разобраться и не принялся искать злоумышленника, но при полном отсутствии доказательств расследование проводить нет смысла.

Историю дополняют две детали. В какой-то момент во время своей болезни Марш рассказал приятелю о том, как он финансово обеспечил сторожа на случай своего отъезда из Марокко; он дал мальчику заверенное письмо, но тот, похоже, так и не заявил о своих правах. Другое сообщение поступило от доктора Холси, врача, который организовал доставку Марша из дома в аэропорт. То был последний фрагмент информации — для меня, во всяком случае, — чтобы история облеклась плотью. По словам доктора, на подошвы ног Марша не раз наносились насечки в виде грубых рисунков; порезы были недавние, но некоторые уже нагноились. Доктор Холси вызвал кухарку и сторожа: они изобразили удивление и испуг, увидев ноги хозяина, но не смогли объяснить происхождение ран. Через несколько дней после отъезда Марша кухарка и садовник, работавшие там прежде, вернулись в дом, а новые слуги его покинули.