Прекрасная Натали - Наталья Горбачева

Интересно свидетельство Екатерины Гончаровой по поводу «ссоры» Натальи Ивановны и ее старшего сына. Еще летом 1832 года она писала Дмитрию: «Ты меня спрашиваешь, чему приписать молчание, которое Маминька хранит в отношении тебя; ничему, конечно; может быть, у нее нет времени тебе ответить; я уверена, однако, что она не замедлит это сделать. Что касается вопроса, который ты мне задаешь, чтобы узнать, не сердится ли она немножко за то, что ты ей сказал об управляющем, конечно, на это труднее ответить. Хотя она часто говорит, что больше не сердится на тебя, все она часто к этому возвращается и не очень спокойно смотрит на то, что ты ей сказал, я даже нахожу, что она несколько язвительна в этом вопросе, и с тех пор, как ты ей показал дела с другой стороны, чем она привыкла их видеть раньше, у нее нет к тебе того хорошего расположения, как раньше. Она говорит, что ты слабохарактерен и находишься под влиянием Дедушки и Тетушки; может быть, наступит время, когда она сможет оценить все, что ты ей сказал, и тогда, конечно, она полностью вернет тебе свою дружбу, однако она далека от того, чтобы тебя ее лишить, но ты понимаешь, что это может быть с каждым; никто не любит, когда ему говорят, что его грабят, так как это всегда свидетельствует о слабости характера, вещь, в которой не любят признаваться…» Екатерина проявляет необыкновенную сдержанность и такт в разборе домашней ситуации; эти качества свойственны всем сестрам Гончаровым, особенно Натали. «Ты так тиха, так снисходительна», — умиленно говорил Пушкин своей жене.

Нет, нет, не должен я, не смею, не могуВолнениям любви безумно предаваться;Спокойствие мое я строго берегуИ сердцу не даю пылать и забываться;Нет, полно мне любить; но почему ж поройНе погружуся я в минутное мечтанье,Когда нечаянно пройдет передо мнойМладое, чистое, небесное созданье,Пройдет и скроется?… Ужель не можно мне,Любуясь девою в печальном сладострастье,Глазами следовать за ней и в тишинеБлагословлять ее на радость и на счастье,И сердцем ей желать все благи жизни сей,Веселый мир души, беспечные досуги,Всё — даже счастие того, кто избран ей,Кто милой деве даст название супруги.

1832

Вообще 1832 год отмечен малым количеством произведений Пушкина, основное из них — роман «Дубровский». Нащокин в Москве рассказал ему о процессе бедного дворянина Островского с состоятельным соседом. Пушкин добыл подлинное судебное дело о селе Новопанском; по прочтении его тотчас явилась идея повести, о чем он немедленно сообщает жене в письме к ней из Петербурга. И действительно, вернувшись домой, Пушкин увлекся новой работой и, как всегда, писал «запоем»: 21 октября начата первая глава, к концу года их было уже 15, январь 33-го довел повествование до 19-й главы, и на том оно оборвалось. В третьей части романа, по одной из версий, Дубровский приезжает в Москву и, выданный предателем, оказывается в руках полиции… При жизни автора роман не был напечатан.

11 декабря Вяземский писал Жуковскому: «Пушкин собирался было издавать газету, все шло горячо, и было позволение на то, но журнал нам, как клад, не дается. Он поостыл, позволение как-то попризапуталось или поограничилось, и мы опять без журнала».

В конце года Пушкин пишет другу Нащокину: «К лету будут у меня хлопоты. Наталья Николаевна брюхата опять и носит довольно тяжело. Не приедешь ли ты крестить Гаврила Александровича? Я такого мнения, что Петербург был бы для меня пристанью и ковчегом спасения…» В это же время мать Пушкина пишет своему любимцу — младшему сыну Льву, которого между тем в Варшаве «выключили» из полка за дисциплинарные упущения: «Александр болен, маленькая тоже, Натали брюхата». Несколько месяцев Пушкин страдал сильнейшим ревматизмом, который «разыгрался у него в ноге еще до выезда из Москвы, и, судя по письму, Александр страдает ужасно. Снаружи нога как нога: ни красноты, ни опухоли, но адская внутренняя боль делает его мучеником, говорит, что боль отражается во всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и неразборчивый, который насилу изучил, читая более часа довольно длинное, несмотря на болезнь сына, послание. Не может он без ноющей боли ни лечь, ни сесть, ни встать, а ходить тем более, отлучаться же из дома Александр был принужден и ради перемены квартиры, и ради других дел, опираясь на палку, как восьмидесятилетний старец. Жалуется, что Наташа дала, во время его отсутствия, слишком большую волю прислуге, почему и вынужден был по приезде, несмотря на болезнь, поколотить хорошенько известного вам пьяницу Алешку за великие подвиги и отослать его назад в деревню. Алешка всегда пользовался отсутствием барина, чтобы повеселиться по-своему» (С. Л. Пушкин, отец поэта, — дочери).

С декабря молодые Пушкины жили на новой квартире «на проспекте Гороховой улицы, состоящей из 12 комнат и принадлежащей кухни, и при оном службы: сарай для экипажей, конюшня на четыре стойла, небольшой сарай для дров, ледник и чердак для вешания белья… За наем 3300 рублей ассигнациями в год».

«Пушкин больше роется теперь по своему главному труду, т. е. по истории, да, кажется, в его голове и роман колышется. Впрочем, редко видясь с ним, особенно в последнее время, когда ревматизм поразил его в ногу… совсем потерял и нить его занятий» (П. А. Плетнев — В. А. Жуковскому, декабрь 1832 г.).

Зимой 1832/33 года, когда ревматизм перестал сильно его беспокоить, Пушкин «каждое утро отправлялся в какой-нибудь архив, выигрывая прогулку возвращением оттуда к позднему обеду. Даже летом пешком с дачи он ходил для продолжения своих занятий» (Плетнев).

Тем не менее записи друзей Пушкина начала 1832 года свидетельствуют о том, что поэт слишком увлекся светской жизнью.

«Пушкин волнист, струист, и редко ухватишь его. Жена его процветает красотою и славою. Не знаю, что он делает с холостою музой своей, но с законной трудится он для потомства, и она опять с брюшком» (П. А. Вяземский).

«Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащут его в деревню» (Н. В. Гоголь).

«Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком своем сундуке старые к себе письма, а вечером возит жену свою по балам, не столько для ее потехи, сколько для собственной» (П. А. Плетнев).

«Вчерашний маскарад был великолепный, блестящий, разнообразный, жаркий, душный, восхитительный. Много совершенных красавиц: Завадовская, Радзвилова-Урусова… Хороша очень была Пушкина-поэтша, но сама по себе, не в кадрилях, по причине, что Пушкин задал ей стишок свой, который, с помощью Божией, не пропадает также для потомства», — Вяземский в письме к А. Я. Булгакову намекал на беременность Натали, которая была уже заметна. Ей самой было уже не до веселья во второй половине беременности, тем более что переносила Натали ее тяжело. Но, подчиняясь мужу, она продолжала появляться на балах и маскарадах. Никаких тайных мыслей или желаний не приходило в голову Натали. Счастливый — открытый и любезный ее нрав в сочетании с необыкновенной красотой, столь редком, надо думать, производили в высшем свете то впечатление, которое тонко схватил Гоголь и запечатлел в одном из писем знаменитой «Переписки с друзьями» — «Женщина в свете»: «…вы точно слишком молоды, не приобрели ни познанья людей, ни познанья жизни, словом — ничего того, что необходимо, дабы оказывать помощь душевную другим; но у вас есть другие орудия, с которыми вам все возможно. Во-первых, вы имеете уже красоту, во-вторых, неопозоренное, неоклеветанное имя, в-третьих, власть, которой сами в себе не подозреваете, — власть чистоты душевной. Красота женщины есть тайна. Бог недаром повелел иным из женщин быть красавицами; недаром определено, чтобы всех равно поражала красота — даже и таких, которые ко всему бесчувственны и ни к чему не способны. Если уже один бессмысленный каприз красавицы бывал причиной переворотов всемирных и заставлял делать глупости людей наиумнейших, что же было бы тогда, если бы этот каприз был осмыслен и направлен к добру? Сколько бы добра тогда могла бы произвести красавица сравнительно перед другими женщинами! Стало быть, это орудие сильное! Но вы имеете еще высшую красоту, чистую прелесть какой-то особенной, одной вам свойственной невинности, которую я не умею определить словом, но в которой так и светится всем ваша голубиная душа. Знаете ли, что мне признавались наиразвратнейшие из нашей молодежи, что перед вами ничто дурное не приходило им в голову, что они не отваживались сказать в вашем присутствии не только двусмысленного слова, которым потчевают других избранниц, но даже просто никакого слова, чувствуя, что все будет перед вами как-то грубо и отзовется чем-то ухарским и неприличным. Вот уже одно влияние, которое совершается без вашего ведома от одного вашего присутствия!..»