Вера Падших - Терри Гудкайнд

– Но я думаю…

Мать ударила ее в третий раз так, что Никки пошатнулась.

– Думаешь? Размышления – кислота, разъедающая веру! Твой долг – верить, а не думать! Разум человека несопоставим с разумом Создателя! Твои мысли – как и мысли всех прочих людей – совершенно бесполезны, как вообще бесполезно все человечество. Ты должна верить, что Создатель вложил свою доброту в эти заблудшие души. Ты должна руководствоваться чувствами, а не разумом. И твой единственный путь – вера, а не мысли.

Никки проглотила слезы.

– И что мне тогда делать?

– Тебе должно быть стыдно, что мир так жесток к этим несчастным, и они вынуждены в растерянности наносить удары. В будущем ты должна найти способ помочь таким людям, ибо у тебя есть все, а у них – ничего. Это твой долг.

В тот вечер, когда отец вернулся домой и на цыпочках зашел к ней в комнату, чтобы посмотреть, насколько сильно она пострадала, Никки взяла его за большие пальцы и крепко прижала их к щеке. Хотя мать и говорила, что он плохой человек, Никки почувствовала себя просто замечательно, когда отец молча опустился на колени возле кровати и начал ласково гладить ее по голове.

Продолжая работать на улицах, Никки в конце концов научилась понимать нужды обитателей трущоб. Их беды казались непоправимы. Что бы она ни делала, это ничего не меняло. Брат Нарев говорил, что это лишь признак того, что Никки не до конца посвящает себя делу. Каждый раз, как у нее что-то не получалось, Никки – по требованию брата Нарева и матери – удваивала усилия.

Однажды, уже проработав в братстве несколько лет, она за ужином сказала:

– Отец, есть один человек, которому я пытаюсь помочь. У него десять детей и нет работы. Ты не мог бы взять его к себе на работу?

Отец поднял голову от тарелки с супом.

– Почему?

– Я же тебе сказала! У него десять детей.

– Но что он умеет делать? Почему я должен его нанять?

– Потому что ему нужна работа.

Отец отложил ложку.

– Никки, солнышко, у меня работают квалифицированные рабочие. От того, что у него десять детей, сталь ведь не станет выковываться, верно? Что этот человек умеет делать? Какая у него профессия?

– Будь у него профессия, отец, он смог бы найти работу. Разве справедливо, что его дети вынуждены голодать только потому, что их отцу не предоставляют шанса?

Отец посмотрел на нее, будто изучал какой-то подозрительный новый металл. Узкие губы матери растянулись в едва заметной улыбке, но она молчала.

– Шанса? На что? У него нет профессии.

– Наверняка в таких больших мастерских, как твои, для него найдется какая-нибудь работа.

Отец, внимательно изучая ее решительное личико, побарабанил пальцами по столу. Затем, откашлявшись, произнес:

– Ну что ж, возможно, я смогу использовать его на погрузке фургонов.

– Он не может грузить фургоны. У него больная спина. Он годами не мог работать именно потому, что у него болит спина.

Отец недоуменно нахмурился:

– Больная спина не помешала ему настрогать десяток детей.

Никки очень хотелось сделать доброе дело, и она ответила отцу решительным взглядом.

– Почему ты такой нетерпимый, отец? У тебя есть рабочие места, а этому человеку нужна работа. У него голодные дети, которых нужно кормить и одевать. Неужели ты отказываешь ему в возможности заработать себе на жизнь лишь потому, что ему не повезло? Или твое богатство застилает тебе глаза, и ты не видишь нужд простых людей?

– Но мне нужны…

– Почему ты всегда исходишь из того, что нужно тебе, а не из того, что нужно другим? Неужели все должно быть только для тебя?

– Это – дело…

– А в чем цель дела? Разве не в том, чтобы предоставлять работу тем, кто в ней нуждается? Разве не лучше, если человек работает, а не унижается, выпрашивая милостыню? Ты этого хочешь? Чтобы он просил милостыню, вместо того чтобы работать? Разве не ты всегда так превозносил труд?

Никки выпускала вопросы, как стрелы, причем так быстро, что отец и слова не успевал вставить. Мать улыбалась, слушая, как дочь выпаливает слова, которые знает уже наизусть.

– Почему ты так жесток к самым обездоленным? Почему не можешь хоть раз подумать о том, что ты в состоянии сделать для них, вместо того чтобы думать о деньгах и только о деньгах? Неужели тебе повредит, если ты наймешь нуждающегося в работе человека? Повредит, отец? Покончит с твоим делом? Разорит тебя?

Ее исполненные благородства вопросы эхом звучали по обеденном залу, а отец смотрел на нее так, словно видел впервые. Казалось, его поразили настоящие стрелы. Его губы шевелились, но он не мог вымолвить ни слова. Похоже, он не мог даже пошевелиться. Лишь молча смотрел на нее.

Мать сияла.

– Ну… – проговорил он наконец. – Полагаю… – Он взял ложку и уставился в тарелку. – Присылай его, я дам ему работу.

Никки ощутила новое чувство гордости. И могущества. Она никогда не думала, что так легко сможет заставить отца отступить. Она поколебала его эгоистичную сущность одной лишь добротой.

Отец встал из-за стола.

– Я… Мне нужно возвращаться в мастерские. – Его взгляд шарил по столу, на Никки и мать он не глядел. – Я только что вспомнил… Нужно присмотреть за одним делом…

Когда он ушел, мать сказала:

– Я рада, что ты избрала правильный путь, Никки, а не последовала его ложной дорогой. Ты никогда не пожалеешь о том, что позволила любви к людям направлять твои чувства. Создатель улыбнется тебе.

Никки знала, что поступила правильно и достойно, и все же не могла не вспоминать тот вечер, когда отец молча гладил ее по голове, а она прижимала его пальцы к щеке.

Тот человек начал работать в мастерских. Отец больше никогда о нем не упоминал. Он все время был занят и пропадал на работе. У Никки тоже все больше и больше времени занимала ее деятельность. Но ей недоставало того выражения его глаз. И она думала, что, наверное, просто взрослеет.

Следующей весной, когда Никки уже исполнилось тринадцать, она как-то раз вернулась домой после работы в братстве и обнаружила сидящую вместе матерью в гостиной женщину. Что-то в облике этой женщины было такое, от чего волосы Никки встали дыбом. Она положила на стол список нуждающихся, а обе женщины встали.

– Никки, дорогая, это сестра Алессандра. Она приехала сюда из Дворца Пророков в Танимуре.

Женщина была старше матери. Длинная каштановая коса уложена короной вокруг головы и закреплена на затылке красивым гребнем, нос чуть-чуть великоват; полноватая, но не уродливая. Ее глаза сверлили Никки с тревожащей настойчивостью, а не бегали по сторонам, как тараканьи глазки матери.

– Ваше путешествие было долгим, сестра Алессандра? – вежливо спросила Никки, сделав книксен. – Из Танимуры, я хочу сказать?