Паутина удачи - Оксана Демченко

– Какая была фамилия у любимчика ректора Юнца? – Голос жены Короля прозвучал обличающе. – Саня! Ты ведь знаешь. Прекрати пялиться в текст.

– Бризов.

– То есть, по-людски говоря, – немедленно перевела Лена, – прямо фамилией его и указано: ветреный тип и пройдоха. Нет, ну это уж никуда не годится. Что творится в их пансионе? Саня, пиши второе письмо, директрисе. Никаких магов на порог не пускать. Девочек за порог не выпускать.

Король от души забавлялся, наблюдая за суетливым беспокойством жены, таким непривычным и новым. Здесь, в поезде, она бы все выяснила и с любой бедой постаралась разобраться. А как уберечь любимое дитя от невзгод, если это самое дитя далеко? Как вообще разобраться, велика ли беда?

– Леночка, там ничего плохого не происходит, – попробовал утешить жену Король. – Юнц за своим любимчиком приглядывает. Наверняка он же и велел парню опекать Рену, присматривать за ней. А наша девочка хулиганит и выпрашивает подарки, пользуясь расположением ректора. Самое время жалеть мага, он от службы по охране Береники не может сбежать или увернуться.

– Точно?

– Уверен. Рена еще ребенок, она по крови северянка, это заметно: худенькая, нескладная и в настоящую девушку вырастет никак не ранее чем через год-другой, а то и позже. Живи спокойно… пока.

– Убить тебя мало за такое странное утешение, – вздохнула Лена, неуверенно улыбаясь. Погладила палочку и нашла взглядом соседку Пелагею, жену Саши. – Пошли твою сковороду чистить. У нас еще два заряда, как я понимаю.

– А потом к Тоське, – благодарно кивнула соседка. – Она с ума сойдет от радости.

Пока женщины охали и хихикали за стенкой, Король самолично вымыл кружки, отстранив от помощи маме Саню, охотно берущегося за любое дело, поскольку новые темы уроков трудны и, хуже того, нудны. Прежде мальчику в голову не приходило, что магия требует столь основательной усидчивости и не обещает ни мгновенных чудес по мановению руки, ни дивной по силе и невыявляемости подмоги в мелком детском хулиганстве. Уже год он гнется над книгами. Извел несметное число листков драгоценной бумаги, впихнул в гудящую от утомления голову основы механики, элементарную математику, общую теорию магических потоков в природе… И что? До практики невероятно далеко. Спасибо, хоть отец знает столько всего полезного. Заметил утрату азарта и тяги к учебе, порылся в памяти, накрытой тенью проклятия, выудил оттуда практические основы построения простейших иллюзий – самый аппетитный кусочек магической оптики. Благодаря ей камышовые копья играющих в войнушку мальчишек с самой осени начали оставлять в воздухе светящийся след. А в течение зимы у каждого появился огарок свечи, мерцающий слабым рыжим огоньком. Не так уж много волшебства, но зато оно зримое, сделанное своими силами. Помогает верить, что в теории есть польза и он, Саня, однажды освоит и практику.

На пороге затоптался Олег. Он, как обычно, разулся в коридоре, стесняясь уникальной чистоты полов в комнате друга. Король возмущенно хмыкнул, нагнулся и подал мальчику дедовы огромные войлочные тапки. Провел к столу, усадил на светлое место близ лампы, загремел кастрюлями, наполнил тарелку и поставил перед будущим врачом. Тот покраснел до самой шеи, буркнул неизменное: «Я сыт». И вцепился в ложку. Зимой он опять болел, до сих пор толком не оправился. Но гордо уверял, что он теперь знает, чем был болен, и использовал свой недуг для наблюдения. Это полезно и поучительно – самому быть пациентом.

Олег быстро опустошил тарелку, сыто и блаженно вздохнул, украдкой еще разок облизал ложку и ушел в угол – мыть над ведром посуду. Саня юркнул в свой закуток, принес зашитый в мешковину сверток, положил на стол, навел другу чай с медом. Тот сел на прежнее место и удивленно захлопал светлыми ресницами.

– Это тебе Рена велела передать, – гордо сообщил Саня. – Что внутри – не знаю. Однако она нас всех задарила до ужаса дорого и ловко.

Олег еще усерднее заморгал, не веря в чудо. Ему прежде никто не присылал подарков. Тем более из столицы! Мешковину приятели вспороли бережно, она еще новая и годится в дело. Затем Олег развернул внутреннюю ткань, более мягкую, и охнул. Кожаный футляр, похожий мальчик видел на рисунке в учебнике, а внутри – самый настоящий скальпель, хирургические иглы, малые ножницы, специальная нитка…

Король улыбнулся немоте полного, едва посильного для осознания счастья Олега, натянул сапоги и покинул комнату. Пройдясь по коридору, миновал дверь и сел на вагонных сходнях. От леса тянуло влагой и свежестью, реденький туман питал молодую листву лучше дождя. Пернатые кавалеры усердно расхваливали перед подругами себя, добиваясь благосклонности и предлагая изучить жилищные условия: гнезда уже готовы, пора заселяться.

На душе было туманно и темно. Словно беспамятство воровало половину радости такой славной, вполне сложившейся жизни… Иногда ему приходилось тяжело, вдруг исчезала ясность и выпуклость мира, его реальность. До головокружения и озноба хотелось вспомнить, кем он был прежде, в иной жизни, до поезда. Обрывки былого, несколько лет назад казавшиеся настоящими, все более размывались и бледнели. Вроде бы виделась внятная картина: он крадется по ночному дворцу и наступает на темную половицу, скрипнувшую зло и холодно, наславшую проклятие. Чудилось некое золото, за которым он шел. Додумывалось без труда, что это была обыкновенная кража.

А так ли? Сомнения грызли все сильнее. Особенно с тех пор, как он повторно побывал на болоте, из омута которого вытащил Беренику, внезапно осознав себя магом и дав приемной дочери новое имя. Привычная память казалась чужой ровно настолько, насколько для инвалида не живая и не своя деревянная рука. Формой издалека и при беглом взгляде вроде бы похожа, но не более того… Во дворце он ночью и без приглашения однажды оказался, нет сомнений, взял там нечто тайком – или желал взять. Не золото и не камни, точно. Простая логика подсказывает: за такую мелочь его бы не прокляли, целиком отняв прошлое и сверх того всю удачу оставшейся жизни. Шрам – это куда больше чем казнь. Он и месть, и наказание, и предосторожность. Может, искомое удалось унести и спрятать? Может, маги так и не нашли это нечто – опасное и ценное настолько, что о самом факте его существования постороннему следует накрепко забыть…

Первым настоящим, неоспоримым и живым воспоминанием была Ленка. Он лежал, дрожа от слабости. Боль рвала и грызла тело, как голодный зверь. Сама смерть хищно скалилась и точила косу где-то рядом. И вдруг, вопреки предначертанному Вдовой, сквозь темный ужас небытия прорвался голос, насмешливый и сочувствующий:

– Бисово отродье, чертеняка дохлый, сколько можно меня изводить, скрипя зубами? А ну раззявывай рот и пей!