Великий и Ужасный (фантастические рассказы) - Дмитрий Гаврилов

Нет, не бога! Ты — моя единственная богиня, ты — моя радость, ты — боль моя, ты, как сама жизнь, в которой всему есть место. Так прими же мою жизнь, если сочтёшь её ценной! И подумай, на что мне она без такой удивительной женщины в ней? Я у ног твоих, Марианна…

Бушует непогода за окном. Ветер колотит в ставни… Приюти безумца в ночь хоть на миг, я просто сойду с ума. Я буду лежать и бороться с сумасшедшим желанием войти в твою комнату и, упав на колени, поцеловать тебя в уста так, словно предо мной спящая княжна или Белоснежка. Может, это излечит тебя от заклятья, которое ты сама себе придумала.

Хотя, казалось, ещё днем я ненароком касался твоих платьев и любовался моей черноокой валькирией на вороном скакуне. Ах, как хотелось подхватить тебя, закружить в порыве неимоверного восторга. Прижать к самому сердцу, такую родную и неприступную, такую желанную и прекрасную. Прижать, и понять, что погиб — твоё сердце, каменное и жестокое — оно совсем не бьётся, а моё уже выпрыгнуло тебе под каблучок, ещё шаг — ты раздавишь его.

И как же ещё может быть иначе, когда такая весна грозит обернуться вечным морозом? Она бы не имела срока, эта весна, лишь позволь ей продолжиться — ей не будет конца и края. Ты только поверь мне! Марианна, милая, чёрный котёнок мой! Я не обману тебя, как сейчас хочу обмануться сам.

Не надо меня жалеть, пусть остановится это мгновение, пусть я встану пред тобой на колени в том ли парке, на обрыве ли у реки или на вершине самой высокой башни.

— Будь со мной, Марианна! — молю я тебя. — Будь со мной всегда! Ты никогда о том не пожалеешь. Мне не найти иной такой, Ты одна в этом свете.

Но ты молчи, молчи, и слушай, что я еле слышно шепчу, и хотя хочется кричать во всю мочь от восторга встречи с тобой, мой шёпот так похож на стон…

Я прошу у тебя не просто доверия. Я прошу взять мою жизнь, мою судьбу, я их не хочу больше влачить вот так, без тебя, Марианна, и просто не мыслю, как можно жить, прикрывая всякими «великими» целями единственную, затмевающую всё.

Две ужасные недели без тебя, когда, как зверь ходишь из угла в угол по пустым горницам усадьбы, и всё летит из рук…

— Едва она уехала на воды, так прописал лекарь, у нас начались дожди. Проливные — словно, вместе с моей Марианной, укатило на море и солнышко. Пять суток подряд.

На праздник Фригг было ещё светло, но и потом в ночь и весь последующий день, представь, в самой середине лета, идет всё тот же дождь.

Меня охватила безысходность. Музыка не радовала слух, мёды не пьянили, ни одна из прежних забав, никакая из самых нужных работ не приносила мне радости, и не сложилось ни единой баллады, как я ни пытался превозмочь в себе это.

Ах, Старик! И снова к ней, все мысли, все слова, все побуждения. Я ждал заветного голубя, я представлял, как Марианна нежится на горячем песке, как, обнажённая, она загорает, окуная изумительное тело в волны светлоокой Сол.

Всё шло как-то буднично, и только звериная тоска не отпускала меня ни на миг. Снова пусто, и пусто было на душе. И мне снился сон, как пол её неприступного замка я усыпал цветами, чтобы Марианна шла по ним, точно эльфийская княжна из несбыточных грёз, чтобы она купалась бы в них. А я срезал все шипы до одного, лишь бы ни один из них не поранил нечаянным касанием её бронзовую от загара, но всё такую же волнующую, кожу.

Поутру, когда я очнулся, мои ладони были исколоты в кровь. Это было знамением!

— Да, боги предупредительны, в том смысле, что заранее предупреждают смертных о таящейся опасности, — совсем тихо проговорил Старик. — Ты, Ридар, держишься прежней веры, а так ли преуспел в ней? — спросил он погромче. — Вспомни!

Старик поднялся, распрямился, расправив могучие плечи, восстал, точно грозный великан. Потом, ударив в ладоши, в такт ударам он запел тяжёлым густым басом:

«Женщин любить,в обманах искусных, —что по льду скакатьна коне без подков,норовистом, двухлетнемконе непокорном,иль в бурю корабльбез кормила вести,иль хромцу за оленемв распутицу гнаться».

— А я вот что отвечу, старец! — разозлился Ридар, и, смело глядя своему гостю в глаза, тоже пропел:

«Мужей не судиза то, что можетс каждым свершиться;нередко бываетмудрец безрассуднымот сильной страсти.

Никто за любовьникогда осуждатьдругого не должен;часто мудрецопутан любовью,глупцу непонятной».

— Это я-то глупец? — расхохотался Старик, схватившись за бока. — Да что же ты, приятель, жалеешь тогда об этой одной-единственной вещи? Ведь ты судишь свою ненаглядную Марианну за её любовь к Орму. А ещё недавно и вовсе жаждал убить его. Уж кто из нас дурак, так это ты, а не я!

— Ты и о том прознал, проклятый колдун! — крикнул Ридар, но опомнился, и продолжил спокойнее. — Да, я теперь другой человек, Старик! Во мне нет больше былого Света. Со мной опасно теперь рядом любой и любому. Но пусть пройдёт месяц, год, много лет. У меня теперь есть две цели — я верну себе похищенную женщину, и я уничтожу Орма, рано или поздно. Я так сказал. Да будет так!

— По-моему, ты обманываешься в сроках? — весело ответил гость. — Да, с кем не бывает?! Лучше, выпьем-ка теперь из моей чаши!

— Выпьем! Но уже как два месяца я только и делаю, что пью, не пьянея.

— Это особый мёд! — возразил Старик, доставая из-под плаща чашу, которая на глазах Ридара стала сама наполняться душистым пенистым напитком.

— Экая диковина! — удивился Ридар.

— Содержимое лучше вместилища! — пояснил его странный гость. — Пей же, и я за тобой, мы пригубим из одной чаши.

— Теперь уже всё едино! — промолвил Ридар и сделал глоток, словно хотел выпить море.

Вот ты и вернулась, моя родная Марианна! Но у отца колесницы наготове. Так, не берём же никого с собой, и прочь отсюда… На все четыре стороны, Марианна! На все четыре, мой холодный чернокудрый демон! Только ты и я.

Или мы, рыцари, слишком радужно смотрим в будущее. Зачем же ты тогда вернулась? Чтобы я мог, наконец, украсть тебя, милая? А я и не могу видеть грядущее иначе, зачем тогда вообще жить? Марианна! Никто из нас не стеснит друг друга никогда. В конце концов у тебя будет время убедиться в моей искренности и честности, а главное, в том, что если я дам тебе слово быть верным до самого конца — я его постараюсь сдержать, коль ты позволишь мне это.

Я видел смерть, не так много, но видел. И я нёс её сам на острие меча. Я знаю предательство и разочарование, может, не в полной мере, но с меня этого было довольно, да, ты тоже всё это видела, наверное… Так неужели ничто не подсказывает тебе, что в этот раз всё уже идёт не так!? А лучше, чище, совсем, совсем по-другому, по-настоящему, как бывает только в детских сказках…