Королевский убийца - Робин Хобб

Я таскал кости, мясные объедки и корки и делал все возможное, чтобы никто, даже шут или повариха, не узнал об этом. Я каждый день изменял время моих посещений волчонка и ходил разными путями, боясь протоптать слишком заметную тропинку к отдаленному дому. Труднее всего было стащить из конюшен чистую солому и старую лошадиную попону, но мне это удалось.

Когда бы я ни пришел, волчонок ждал меня. Это был не просто интерес животного, ждущего пищи. Он чувствовал, когда я собираюсь отправиться в свой ежедневный поход, и был готов к моему появлению. Он знал, когда у меня в кармане есть имбирные пряники, и слишком быстро полюбил их. Его подозрительность не исчезла. Нет. Я чувствовал его настороженность и то, как он сжимается каждый раз при моем приближении. Но с каждым днем, когда он видел, что я не делал попыток ударить его, с каждым принесенным куском мяса — в мостике между нами появлялась еще одна доска доверия. Это была связь, которой я не хотел. Я пытался быть непреклонно отдаленным от него, чтобы как можно меньше узнавать его через Уит. Я боялся, что он может стать совсем ручным и не выживет на воле без моей помощи. Снова и снова я предупреждал его:

— Ты должен все время прятаться. Каждый человек опасен для тебя, как и каждая собака. Ты должен находиться в этом сарае и не издавать ни звука, если кто-нибудь окажется поблизости.

Сперва ему было легко подчиняться. Он был огорчительно тощим и немедленно кидался на еду, которую я приносил, и уничтожал ее всю. Обычно он засыпал на своей подстилке, прежде чем я уходил из дома, или ревниво смотрел на меня, глодая драгоценную кость. Но шло время, он нормально питался, мог много двигаться и вскоре его страх исчез. Природная игривость щенка стала к нему возвращаться. Он начал прыгать на меня в притворных атаках, как только открывалась дверь, и выражал свой восторг, с рычанием возясь с костями. Когда я бранил его за то, что он слишком шумит, или за следы, выдававшие его ночные путешествия по заснеженному полю за домом, он сжимался от моего неудовольствия. Но в таких случаях я замечал в его глазах и скрытую ярость. Он не признавал во мне хозяина; только что-то вроде старшинства по стае. Он ждал времени, когда сам сможет принимать решения. Иногда мне становилось грустно от мысли, что нам придется расстаться. Но я спас его с твердым намерением вернуть ему свободу. Через год он будет всего лишь еще одним волком, воющим по ночам в лесу. Я многократно повторял ему это. Вначале он требовал сообщить, когда его заберут из вонючего замка и этих каменных стен. Я обещал ему, что скоро — как только он снова отъестся и наберется сил, как только самый глубокий зимний снег растает и он сможет заботиться о себе сам. Но шли недели, и штормы снаружи напоминали ему о том, какая теплая и уютная у него постель, какая вкусная еда и кости, — и волчонок спрашивал все реже. Иногда я забывал напоминать ему.

Одиночество грызло меня. Ночью я раздумывал о том, что случится, если я тихонько поднимусь наверх и постучусь в дверь Молли. Днем я удерживался, чтобы не привязаться к маленькому волчонку, который так безгранично полагался на меня. В замке было только одно существо не менее одинокое, чем я.

— Я уверена, что у тебя есть другие дела. Почему ты приходишь ко мне каждый день? — по-горски прямо спросила меня Кетриккен. Было утро. Ночью свирепствовал сильный шторм. Снег падал большими хлопьями, и, несмотря на холод, Кетриккен приказала открыть ставни, чтобы она могла смотреть в окно. Ее комната выходила на море, и я думал, что она, наверное, восхищается бескрайними буйными водами. Ее глаза были почти такого же цвета, как вода в этот день.

— Я надеялся, что со мной время пройдет приятнее, моя будущая королева.

— Время пройдет. — Она вздохнула, положила подбородок на руку и, опершись на свой локоть, стала задумчиво смотреть на падающий снег. Морской ветер играл ее светлыми волосами. — Странный этот ваш язык. Вы говорите о времени, как в горах говорят о ветре, как будто это то, что нужно переждать.

Ее маленькая горничная Розмэри сидела у ее ног и хихикала себе в кулак. Позади нас две леди боязливо засмеялись, потом снова деловито нагнулись над своим шитьем. Перед Кетриккен тоже стояли большие пяльцы. Я не замечал, чтобы ее работа особенно продвигалась. Остальные леди сегодня не присутствовали и прислали пажей с извинениями и объяснениями, почему они не могут посетить королеву. По большей части головные боли. Она, видимо, не понимала, что ее унижает их невнимание. Я не знал, как это ей объяснить, и иногда задумывался, стоит ли вообще это делать. Сегодня был один из таких дней.

Я поерзал в кресле и скрестил ноги.

— Я хотел только сказать, что зимой Баккип становится скучным местом. Погода заставляет нас слишком много времени проводить в помещении. А развлечений мало.

— На корабельных верфях совсем по-другому. — В ее глазах появился странный голодный блеск. — Там все кипит. Они боятся потерять даже каплю дневного света, устанавливают огромные балки и выгибают доски. Даже когда день темный или на море шторм, плотники в верфях все равно работают с деревом, шлифуют и придают форму. А в кузнях они делают цепи и якоря. Некоторые ткут плотное полотно для парусов, а другие кроят и шьют их. Верити ходит и следит за всем этим. А я сижу тут за вышиванием, колю пальцы и напрягаю глаза, чтобы вышивать цветы и птичьи глазки. Все для того, чтобы, когда я закончу, это можно было отложить в сторону вместе с дюжиной других вышивок.

— О, не отложить в сторону, никогда, моя леди, — импульсивно вмешалась одна из женщин. — Что вы, ваши вышивки так ценятся, когда вы дарите их. В Шоксе, в личных покоях лорда Шемши есть ваша вышивка в рамке. И герцог Келвар из Риппона…

Вздох Кетриккен прервал комплименты дамы:

— Я бы лучше шила парус большой железной иглой или деревянным клином, чтобы украсить один из кораблей моего мужа. Там нашлась бы работа, стоящая моего времени и его уважения. Вместо этого мне дают игрушки, чтобы развлекать меня, как будто я испорченный ребенок, который хочет делать только то, что доставляет ему удовольствие. — Она снова повернулась к окну. Тогда я заметил, что поднимавшийся с верфи дымок был виден так же хорошо, как и море. Возможно, я ошибся и она смотрела совсем в другую сторону.

— Могу ли я послать за чаем и пирожными, моя леди? — с надеждой спросила одна из дам. Обе они сидели, натянув на плечи шали. Кетриккен, по-видимому, не замечала холодного морского воздуха, льющегося в окно, но этим женщинам вряд ли было приятно сидеть и работать на таком морозе.

— Если хотите, — ответила Кетриккен без всякого интереса. — Я не хочу ни есть, ни пить. В самом деле, я боюсь растолстеть, как гусь в загоне, весь день сидя за вышиванием, пощипывая и прихлебывая. Мне хочется делать что-то нужное. Скажи мне правду, Фитц. Если бы ты не чувствовал себя обязанным приходить ко мне, стал бы ты сидеть без дела в своей комнате или вышивать за станком?