Триумф великого комбинатора - Борис Леонтьев

В толпе проносится гул одобрения.

– Точно! Неча с ними церемониться! – Жабры от головастика получат они! – Ухо от мучного червя!

– И это правильно!

– Товарищи! А может нам ответить ударной победой?!

– И ответим!

– А почему бы и не ответить!

Сволоткину-Хороткину поддакивает его коллега, пропагандист-общественник товарищ Тварькин-Нежкин:

– Я отвечу! Товарищи! Ближе ко мне! Ага, ага, ага. Как вы думаете, для чего в том году был утвержден орден Ленина? Вот что я вам скажу: теперь прошел достаточный срок для того, чтобы подвести некоторые итоги результатов пятилетнего плана!

Из толпы начинают вылетать фразы:

– Не может быть!

– Может, товарищи!

– Может!

– Ура партии!

– Ура комсомолу!

– Слава! Слава! Слава!

– А правда, что пятилетке предшествовал план ГОЭЛРО?

– Правда, товарищи! Правда!

– И нам хватило зрелости технической мысли его осуществить! Ура!

– Нет, не "ура", а слава партии!

– Хорошо! Товарищи, все вместе! Ура и слава партии! Ура и слава партии!

– Ура и слава партии!

КОМСОМОЛЕЦ – ОТВАЖНЫЙ БОЕЦ, А ПАРТИЕЦ СОВСЕМ МОЛОДЕЦ!

ДОЛОЙ НЕДОЧЕТЫ, ДАЕШЬ ДОЧЕТЫ!

Ревет репродуктор:

– Ударим по мировой проституции социалистическим фронтом семейного счастья!

– Ура! Ура! Ура!

– Долой поправки и отмежевки!

– Долой! Долой! Долой!

– Слава партии!

– Слава! Слава! Слава!

Колонны, колонны, колонны. С непостежимой методичностью двигаются деревенские активисты, Московский союз работников просвещения в полном составе, хозяйственники, погруженные по самые бедра в фетровые сапоги, барышни-овечки с мраморно-прекрасными лицами, бронеподростки в легких сиротских брюках, комсомолочки в платьях из солдатского сукна и красных косынках "я – активистка", остроносые начальники финсчета в волосатых полушерстяных брюках, простоволосые заведующие железнодорожными клубами, управляющие гостиничными трестами в русских косоворотках хлебозаготовительного образца, работники по снабжению продовольствием в долгополых френчах, мыслящие только постановками вопросов ревизоры-переучетчики, немыслящие пожарники в куртках с золотыми насосами в петлицах, изрядно бородатый изоколлектив железнодорожных художников в галстуках "мечта ударника", председатели областных обществ друзей кремации, контрагенты в форменных сюртуках, кооперативная корпорация драмписателей в галстуках "Пиши – не хочу!", велосипедно-атлетическое общество, секция труб и печей промтоварищества "Любовь и ненависть", черте-какие администраторы в красных нарукавных повязках, репортеры в толстовках, поэты в толстовках-гладковках, противогазники с диковинными харями с водолазными очами и резиновым хоботом, непонятные таащи с благообразными актерскими лицами, члены учстрахкасс с атлетическими носами, нетактичные колхозники и прочие образцовые граждане в брюках фасона "полпред".

У СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА ОСОБЫЙ ХРОМОСОМНЫЙ НАБОР!

И вдруг в толпе служащих Внешторга образовался ручеек, который потек на Никольскую, после чего повернул в Ветошный переулок и слился в большую людскую лужицу на Биржевой площади: в честь Первого мая москошвеевцы устроили распродажу женских шляпок с короткой вуалеткой и мужских желтых курточек на молнии.

– Бегите, Александр Иванович, а то не достанется! пошутил Остап.

– И зачем мы сюда пришли?

– По делу.

Остап с легким пренебрежением провел пальцем по переносице: его тешила мысль, что, если с демонстрантов снять праздничные наряды и заменить их на карикатурные грязные ватники и рваные треухи, поморить голодом, дать обрасти щетиной, то все эти радостные граждане будут походить на обитателей сводчатого подвала Солокамской городской милиции, в котором, как известно, содержатся "уголовники, саботажники и другие враги народа".

– Александр Иванович, вам не напоминает это шествие траурную процессию? Нет?

– И зачем мы сюда пришли...

– Это ударничество меня порядком заколебало, – тихо ругнулся Бендер крепкой социалистической бранью. -Высокотемповики хреновы!

– Ничего, посмотрим, где и как они будут маршировать лет так через пять, – так же тихо отозвался Корейко.

– Что же может случиться через пять лет? А-а, понимаю! Реставрация капитализма!

– Да тише вы!

– Не надейтесь! Реставрации не будет! Это я вам еще в Газганде сообщил. Тот, кто сидит вон за той кирпичной стеной, умрет своей смертью! Улавливаете? Но и потом все останется по-старому: переменится ямщик – клячи останутся прежними. Всякий народ имеет такое правительство, какого заслуживает!

– Эхе-хе-хе...

– Впрочем, можете надеяться, если это вас так тешит, на стечение обстоятельств. – Стечение обстоятельств?

– Его величество случай во всех делах имеет наибольшую силу.

– В нашей стране надеяться на случай – все равно что играть в вист с самим с собой.

– Поэтому мы и играем втроем: я, вы и государство. Козырь определен: он в моей колоде, лишний козырь – в вашей. Ход за вами, перекрестный огонь, дублет...

– И белым лебедем в Женеву...

– Иронизируете?

– Все не так просто. Только на игральных картах дамы круглый год с цветами.

– А мы будем бить карту за картой! – сказал Остап так, точно хотел объявить войну всей республики Советов. – Куш назначен! Главное – не складывать карты рубашками наружу. Выше голову, товарищ Корейко! У плывущих против течения свои рекорды!

– Рекорды-рекордами, но мой дядя...

– Самых честных правил?! – ...делопроизводитель воинского начальника, часто говаривал мне в детстве: "Поменьше, Сашук, гусарства! Побольше скрытности!" Любители плыть против течения с большим трудом продрались сквозь толпу и вышли на сравнительно немноголюдную Никольскую улицу. Они решили вернуться в гостиницу и отобедать.

Здесь гул человеческих голосов перекрывал писклявый тенор, принадлежавший глупейшего вида гражданину (говорили, что это и был тот самый революционер Онисим Свалкин-Трущобов с потопленного крейсера "Императрица Мария") с выпуклым лбом, узким, с родинкой, носом, острым подбородком и выпяченной верхней губой. Гражданин этот доказывал, водя пальцем по передовице в "Известиях", что тварь, она всегда остается тварью, даже если ее повесить на фонарном столбе в Мерзляковском переулке.

Тот час праздника, когда на деревьях начали светиться электрические лампочки, а сверхсметные толпы значительно поредели, увенчался малоприметным событием: пьяный в доску уголовный элемент Хвастурнеевич, сбежавший из неведомо какой тюрьмы, подошел к табачному киоску, расположенному на углу Мясницкой и Милютинского переулка и (вежливо!) поинтересовался о наличии его любимых сигарет.

– "Аллегро" нет и в ближайшее время не предвидится! ответил продавец голосом, не принимающим возражений. – Сами видите – сегодня праздник!

– Что же, мне теперь, как последнему болвану, "Люксом" травиться? – гневно спросил Хвастурнеевич, пытаясь заглушить в себе отчаянный крик души.

Солнце, то самое, первомайское солнце постепенно начало таять за ласковыми, похожими на марихуанский смог облаками и после того, как уголовный элемент Хвастурнеевич безжалостно избил ни в чем не повинного продавца, окончательно скрылось за горизонт.

Глава 21

КАК РОЖДАЮТСЯ ЛЕГЕНДЫ

Даже босоногий сопляк много на себя не возьмет, если каким-нибудь тихим майским вечером у костра начнет разбалтывать легенду о том, что покушение на товарища Ленина явилось следствием борьбы за власть внутри большевистского партийного руководства. Чего скрывать? Ведь и гибель товарища Свердлова в злосчастном 1919 году неразрывно связана с этой борьбой: в тот год кремлевский горец и будущий мексиканский изгнанник послали туберкулезника Свердлова на митинг ткачих. Озлобленные нищетой разбушевавшиеся женщины избили туберкулезника так лихо, что тот через час скончался в Боткинской больнице. Аналогичная ситуация была и с товарищем Лениным, которого, правда, не избили, а подстрелили: козлом отпущения стала полуслепая, не умеющая стрелять, Фанни Каплан. Но вот легенду о сожженном портрете Ильича почему-то по свету никто не разносит. А ведь по преданию, тот самый портрет, который висит в Музее Ленина в Москве рядом с пальто, якобы простреленным эсэркой Каплан, не является подлинником, настоящий-то портрет сожгли, а о том, что его сожгли, звезда второй величины и тринадцатой степени немешаевского ГПУ капитан Ишаченко узнал из той самой анонимки, которую он нашел в специальном ящичке, приделанном к порталу управления.

В кабинете Альберта Карловича было зловеще и пакостно. Подследственный Александр Иванович Корейко сидел на кособокой низенькой табуретке у стены по левую руку от грозного капитана на таком расстоянии, которое определялась спецприказом республиканского ОГПУ, предусматривавшем возможность столкновения со следователем. В простенке между окнами висела живописная картина с душесогревающим сюжетом: на фоне изумрудной равнины товарищ Сталин держал на руках премиленькую пятилетнюю девочку. По правую руку от капитана висел плакат, с которого на подследственного Корейко глядел широкоплечий красноармеец, пальцем грозил, да цитировал Великого Учителя: