В лабиринтах смертельного риска - Михаил Михалков

В это время с улицы донесся сигнал машины.

«Это за мной! — сказали вы. — Верьте в нашу победу!» — были ваши последние слова.

Опомнившись, я посмотрела в окно. Вы на ходу цеплялись за грузовую машину. Рыжий немец, смеясь, втаскивал вас за руки в кузов. Машина повернула за угол и увезла вас навсегда…

Теперь я буду знать, что Михаил Михалков — это тот самый «немец», которого мало знала, но которому поверила…

Посылаю вам свою фотокарточку, так как у меня другой нет, посылаю старую. На этом фото только семь лет отделяют меня от встречи с вами.

Оставайтесь живы, здоровы. Желаю вам больших успехов в труде и личной жизни.

С уважением

Елизавета Голуб.

Долинская 13 июня 1965 года».

Танковая дивизия СС «Великая Германия» направлялась в Румынию, и я по-прежнему находился при обозе 2-й штабной роты капитана Бёрша… Бёрш пока все еще мое самое надежное «прикрытие».

Я уходил все дальше и дальше от фронта. Неотступно терзало: «Правильно ли я делаю, что отступаю на запад?»

Вставал вопрос: «Мог ли я остаться у Лизы?» Мог! Она, безусловно, помогла бы мне скрыться от немцев, и я дождался бы на станции Долинская наших наступающих частей. А что потом? Как бы я мог оправдаться в том, что оказался в плену и так долго находился на оккупированной врагом территории? К тому же довольно значительное время — при фашистской танковой дивизии СС «Великая Германия»? Я знал, что не жил ради того, чтобы выжить. Всегда думал — что делаю. И всегда имел цель. Часто рисковал жизнью, прислужником у немцев не был. Но кто мне поверит? Мои родственники в 37-м году были репрессированы, а двоюродный брат, который работал референтом у Орджоникидзе, пережил четыре ссылки. Так что есть опасность попасть и в этот «переплет». Вот почему я решил готовить себя к новым испытаниям — таков уж склад моей натуры, таков характер. Я как бы был предназначен работать в тылу врага. Во всяком случае, так я считал…

И вот что еще побудило меня сделать этот ответственный шаг — уходить на запад. Однажды, еще до встречи с Лизой, я возвращался на подводе в роту капитана Бёрша и нашел в поле фашистскую листовку на русском языке. Когда прочел — ужаснулся. Меня как током прошибло! Это было обращение к власовцам. В этой листовке говорилось, что по приказу Сталина № 270 (1941-й год) каждый советский военнослужащий, который попал в плен к немцам, рассматривается как изменник Родины и подлежит расстрелу, а те, кто прислуживает немцам: полицаи, старосты, переводчики, — получат 25 лет каторги, и их будут приковывать в лагерях на Колыме цепями к тачкам… Я держал фашистскую листовку в руках, и спазма сдавливала горло… Что же мне делать? Значит, и я обречен, и возврат к своим — это смерть? Хотя я не особенно поверил этой листовке, но все же подумал: очевидно, при сложившейся обстановке мне целесообразно постараться поактивнее действовать в тылу врага на пользу нашей армии и добывать побольше ценной информации…

Из Румынии танковая дивизия СС «Великая Германия» уйдет в Прибалтику — это я знал точно. А там — леса, партизаны. Я готовился к встрече с ними…

Вот почему я уходил на запад.

Глава 3

В потемках

На том берегу

Журавли летели низко над оголенными прибрежными рощицами. Видимо, собирались ночевать в плавнях Дуная. С болью в сердце смотрел я из-под брезента машины вслед косяку, слушал курлыканье журавлей, улетающих на юг в лучах сизо-малинового заката.

Лязгающая, грохочущая немецкая колонна темной лентой переправлялась через Дунай в районе Рени. Наспех наведенный хлипкий деревянный мост прогибался под тяжестью военной техники.

Колонна переходила бывшую нашу границу почти в том месте, где начиналась для меня война. На противоположном берегу стояли румынские солдаты с винтовками — они охраняли мост. Последняя сводка Совинформбюро, которую мне удалось услышать в радиоузле 2-й штабной роты, была за 20 октября 1943 года, в ней сообщалось: «…Севернее Киева наши войска, отбивая контратаки противника, продолжали вести бои по расширению плацдарма на правом берегу Днепра…»

Мне почему-то вспомнился Василий. Возможно, он с разведчиками готовится сейчас к вылету сюда для спецработы, тревожится, как пройдет приземление, как пойдут боевые дела. А я здесь, в тылу врага. Мне нужно только одно — связь с Москвой, и я эту связь должен найти.

День и ночь движется по румынской земле обоз 2-й штабной роты. Часто дождит, и тогда на проселках непролазная грязь. Буксуют машины, колеса приходится обматывать цепями. За плетнями — бесконечные виноградники, пирамидами стоят побуревшие кусты. С шорохом падают листья с ветвей деревьев. Прохладно. Неприветливо висит над обозом небо в серых тучах.

С грузовика я пересел на подводу Пикколо. Парнишка сидит на облучке и подхлестывает свою кобылу. Рядом с ней скачет вприпрыжку шаловливый забавный жеребенок. Откуда он взялся? Этого никто не знает, но жеребенок почему-то решил, что эта кобыла — его родная мать. Он каурой масти и довольно злобного нрава. Частенько поддает кобыле под бока крутым лбом с белой отметиной, а иногда и покусывает приемную мамашу, которой, кстати сказать, нравится все это, и она добродушно пофыркивает. Я прозвал жеребенка «Дикарем», он быстро привык к своему имени и, когда слышит его, ставит уши торчком и скалится.

— Дикарь! Дикарь! А ну-ка иди сюда! Сахар есть! — маню я жеребенка, протягивая на ладони кусочек рафинада.

Он подбегает ко мне и смешно шарит губами по ладони.

На перекрестке обоз останавливается: дорогу пересекает румынский артиллерийский дивизион на конной тяге. Каждую пушку тащат по четыре лошади со скрученными в узлы хвостами. Пушки увязают в жидком месиве болотной дороги, лошади выбиваются из сил, рвут постромки, солдаты по колено в грязи натужно толкают колеса пушек, офицеры злобно покрикивают на них.

…Мне было десять лет, когда я увлекся собиранием марок. Больше всего мне нравились марки с изображением зверей, цветов, кораблей и сказочных замков. Обмен с другими мальчишками пополнил мою коллекцию марками разных стран. По вечерам я раскрывал альбом и, затаив дыхание, разглядывал свои сокровища, в воображении странствуя по джунглям Индии, по экзотическим чилийским базарам, бродил среди пальмовых рощ Явы, охотился на зверей в Мозамбике, катался на слонах по Сиаму и сидел у костров с индейцами на Огненной Земле. И только румынские марки никогда не окрыляли моей фантазии. На них были изображены бесчисленные короли в мундирах, эполетах, орденах, с усами и без усов, и декольтированные королевы в драгоценностях, со шлейфами, коронами и мантиями. Что с ними было делать? И я старался какого-нибудь румынского монарха выменять на зулуса с занятным кольцом в носу или, если это не удавалось, получить за него хотя бы австралийского кенгуру.