Журнал «Вокруг Света» №07 за 1981 год - Вокруг Света

Он положил себе на тарелку кусочек вяленой рыбы, удовлетворенно вздохнул, ожидая заслуженного сытного ужина, который вот-вот должен начаться, затем заложил за воротник рубашки конец салфетки, расправил ее на груди и поднял рюмку, глядя против света на прозрачный напиток. И как раз в этот момент зазвонил телефон.

Колльберг мгновение колебался, одним духом выпил вино, пошел в спальню и снял трубку.

— Добрый вечер. Вам звонит Фрейд

— Очень приятно.

— Я дежурю в психиатрическом от делении тюрьмы на Лонгхольмене,— сказал Фрейд.— Один наш пациент хочет немедленно поговорить с вами. Зовут его Биргерссон. Он говорит, что обещал вам, что это очень важно, и…

Колльберг свел брови.

— Он не может подойти к телефону?

— Нет, правила этого не позволяют; Колльберг помрачнел.

— О"кэй, я еду,— сказал он и положил трубку.

Жена, услышав последние слова, вытаращила на него глаза.

— Я должен поехать на Лонгхольмен,— виноватым голосом заявил Колльберг.— И как, черт возьми, найду я кого-то в сочельник, чтобы меня подвез?

— Я тебя повезу,— сказала Оса.— Я еще ничего не пила.

Дорогой они не разговаривали. Надзиратель в тюрьме подозрительно посмотрел на Осу Турелль.

— Это моя секретарша,— сказал Колльберг.

Биргерссон не изменился. Может, только казался еще более робким и худым, чем две недели назад.

— Что вы хотите мне сказать? — недовольно спросил Колльберг.

Биргерссон улыбнулся.

— Это, должно быть, глупо,— сказал он,— но как раз сегодня вечером я вспомнил одну вещь. Вы же спрашивали меня о машине, о моем «моррисе». И...

— Да? И?

— Как-то, когда мы со следователем Стенстрёмом сделали перерыв и просто болтали, я рассказал одну историю. Помню, что тогда мы ели свиной окорок с пюре. Это моя любимая пища, и теперь, когда нам дали праздничный ужин...

Колльберг смотрел на собеседника злым взглядом.

— Что за история? — перебил он.

— Ну, точнее, рассказал о самом себе. Случай с тех времен, когда я жил на Руслагсгатан со своей женой. У нас была только одна комната, и когда сидел дома, то всегда нервничал, меня все угнетало, раздражало...

— Ага,— сказал Колльберг. Он чувствовал жажду, а еще больше голод. Кроме того, от гнетущей атмосферы тюрьмы его еще сильнее тянуло домой.

Биргерссон продолжал рассказывать спокойно и обстоятельно:

— Вот я и ходил вечерами по городу, просто чтобы не сидеть дома. Это было почти двадцать лет назад. Часами ходил по улицам, временами даже всю ночь. И чтобы убить время, чтобы не думать о своей невеселой жизни, нашел себе развлечение.

Колльберг посмотрел на часы.

— Так, так,— нетерпеливо молвил он.— И что же вы делали?

— Ходил по улицам и смотрел на машины. Я изучил решительно все модели и марки. За какое-то время я мог узнать все виды машин на расстоянии тридцати-сорока метров. Если бы была такая игра на отгадывание марок машин, ну, например, автолото, я бы определенно получил самый большой выигрыш. Не имело значения, смотрел ли я на машину спереди, сзади или сбоку.

Колльберг покорно пожал плечами.

— Можно получить большое удовольствие от такого простого развлечения,— продолжал дальше Биргерссон.— Иногда попадались в самом деле редкостные модели.

— И вы разговаривали об этом со следователем Стенетрёмом?

— Да. И больше ни с кем, кроме него. И он сказал, что, по его мнению, это интересно.

— И чтобы сообщить это, вы вызвали меня сюда в половине десятого вечера? В сочельник?

Биргерссон, видимо, обиделся.

— Но вы же просили сообщить вам, если о чем-то вспомню.

— Разумеется,— поднялся Колльберг.— Благодарю.

— Но я же не сказал еще самого главного,— пробормотал Биргерссон.— Следователя особенно заинтересовало одно. Я вспомнил это, поскольку вы спрашивали о «моррисе».

Колльберг вновь сел.

— Так? А что именно?

— Ну, мое любимое развлечение тоже имело свои трудности, если можно так сказать. Некоторые модели трудно было отличить, особенно в темноте и если смотреть с большого расстояния. Например, «ДКВ» и «ИФА».

— А при чем здесь Стенстрём и ваш «моррис»?

— Мой «моррис» ни при чем,— ответил Биргерссон.— Просто следователь заинтересовался, когда я сказал, что труднее всего было отличить «моррис-минор» от «рено КВ-4», если на них смотреть спереди. Сбоку или сзади нетрудно. А просто спереди или чуть наискось в самом деле было нелегко. Хотя со временем я натренировался, но все же иногда ошибался.

— Постойте,— перебил его Колльберг.— Вы сказали, «моррис-минор» и «рено КВ-4»?

— Да. И вспоминаю, что следователь даже подскочил, когда я ему сказал об этом. Все время, пока я говорил ему о своем увлечении, он, казалось, не очень внимательно слушал. А когда я сказал об этом, он страшно заинтересовался. Несколько раз меня переспрашивал...

Когда они возвращались домой, Оса спросила:

— Что это дает?

— Я еще толком не знаю. Но, может, наведет на след.

— Того, кто убил Оке?

— Может быть. По крайней мере, это объясняет, почему он написал слово «моррис» в своем блокноте.

— Подожди, я также кое-что вспомнила,— сказала Оса.— За несколько недель до смерти Оке сказал, что как только будет иметь два свободных дня, так поедет, кажется, в Экшё. Это тебе что-то говорит?

— Ничегошеньки,— ответил Колльберг.

Город был пустой, единственными признаками жизни на улицах были несколько рождественских гномов, которых связывала профессиональная усталость и валило с ног слишком щедрое прикладывание к бутылке в гостеприимных домах, две кареты «Скорой помощи» и полицейская машина. Через какое-то время Колльберг спросил:

— Гюн говорила, после Нового года ты нас покидаешь?

— Да. Я поменяла квартиру. И хочу найти другую работу.

— Где?

— Еще точно не знаю. Но думаю... На несколько секунд она умолкла, потом добавила:

— А что, если в полиции? Там же есть свободные места?

— Наверное, есть,— рассеянно ответил Колльберг.

Когда они вернулись на Паландергатан, дочка уже спала, а Гюн, свернувшись калачиком на кресле, читала книжку. Глаза у нее были заплаканы.

— Что с тобой? — спросил Колльберг.

— Еда остыла. Весь праздник испорчен.

— Ничего. У меня такой аппетит, что, положи на стол дохлого кота, я буду его есть.

— Звонил твой безнадежный Мартин. Полчаса назад.

— О"кэй,— добродушно молвил Колльберг.— Накрывай на стол, а я ему звякну.

Он снял пиджак, галстук и пошел звонить.

— Да, Бек слушает.

— Кто там подымает такой шум? — спросил Колльберг.

— Смеющийся полицейский.

— Что?

— Пластинка.

— Ага, теперь я узнал. Давний шлягер. Чарлз Пенроуз, правда? Он был в моде еще перед войной.

В их разговор вторгались взрывы смеха.

— Ну его к черту,— сказал Мартин Бек не очень весело.— Я звонил тебе, так как у Меландера есть новости.

— Какие же?

— Он сказал, что наконец вспомнил, где ему попадался Нильс Эрик Ёранссон.

— Ну и где?

— В деле об убийстве Тересы Камарайо.

Колльберг расшнуровал ботинки, немного подумал и сказал:

— Поздравь его от меня и передай, что на этот раз он ошибся. Я прочитал дело от корки до корки, до последнего слова. И не такой я затурканный, чтобы этого не заметить.

— О"кэй, я тебе верю. Что ты делал на Лонгхольмене?

— Получил одну информацию, слишком туманную и путаную, чтобы тебе ее так сразу объяснить, но если она не оправдается, то...

— То что?

— То все следствие по делу Тересы можно повесить в туалете. Веселых праздников!

Он положил трубку.

— Ты снова куда-то идешь? — подозрительно спросила жена.

— Да, но только в среду. Где водка?

Перевел со шведского Ст. Никоненко Окончание следует

Зов пламенеющих вершин

Как-то я подумал: «А как звучат горы? Каков самый характерный звук высокогорья, определяющий его безошибочно? Что это — перезвон ручьев, бегущих в солнечный день по леднику? Или, может быть, порывистый ветер, треплющий палатку и бросающий в нее горсти сухого снега? Удар камня о камень, звук камнепада? Гром и грохот снежной лавины? Нет! Ветер — везде ветер, в лесу можно услышать звон ручьев, по камням можно ходить и у реки. Лавина? С ней встречаешься не так уж и часто.

Если снова окажешься где-нибудь на морене ледника (неважно какого — кавказского, тянь-шаньского или памирского), услышишь одно — крик улара».

Утром высоко в горах холодно. Ущелья еще полны ночной мглой, а тихие громады вершин стоят уже в ожидании солнца. Небо постепенно становится ярче, дали яснее, тени резче. Первые лучи еще не легли на серые снега вершин, не зажгли их розовым цветом, а уже далеко по ущелью разносится крик улара. Эхо подхватывает его и несет по ледникам.