Рондо смерти - Владимир Дугин

Мы проговорили с Гришей до часу ночи, он остался у меня ночевать, а утром пошел представиться начальству. Я же в тот день не работал, точнее, работал дома, как это называется официально, по сути же это был узаконенный прогул. В нашей работе дела не идут ритмично, нагрузка не распределяется равномерно во времени, как в научно-исследовательском институте или на предприятии. Напротив, периоды лихорадочной деятельности сменяются днями и неделями застоя, когда события отсутствуют, когда исподволь накапливается напряжение, разряжающееся затем взрывом. Важно не потерять форму, не дать себя усыпить кажущемуся мирным затишью и встретить шторм в полной готовности - физической и духовной. Но ни в деле о "Суассоне", ни в работе по противодействию зловещим планам Организации пока ничего срочного не намечалось, и я мог позволить себе расслабиться на денек.

Позавтракав, я привел в порядок бумаги в ящиках письменного стола, вычистил и смазал ПСМ, а потом взял припасенный уже давно детектив Чейза и завалился с ногами на диван. Не хватало только жареных семечек и сифона газированной воды с малиновым сиропом, чтобы почувствовать себя царем на отдыхе. А вечером я получил посылку.

Позвонили в дверь, и, когда я открыл, незнакомый молодой человек вежливо вручил мне увесистый продолговатый ящичек, завернутый в упаковочную бумагу и перевязанный крест-накрест бечевкой.

- Просили вам передать.

Прежде, чем я успел спросить что-нибудь, он уже сбегал вниз по ступенькам лестницы, пренебрегая из-за избытка юных сил или еще по какой-то причине лифтом. Кричать ему вслед, требуя объяснений, или мчаться вдогонку было неудобно в моем возрасте, к тому же я был в халате. Я с опаской взглянул на оставшийся в моих руках предмет. Но не торчать же здесь, на площадке.

Пройдя в комнату, я положил ящичек на стол, осторожно развязал бечевку и снял бумагу.

Внутри оказалась обтянутая пупырчатой темной кожей коробка, напоминающая футляр какого-нибудь музыкального инструмента - флейты или гобоя. Да и размер был подходящий. Что бы это могло быть? Посылка, начиненная взрывчаткой? Но вряд ли стоило помещать взрывчатку в такой красивый футляр. Некоторое время я раздумывал, как поступить с ним. Выбросить, не открывая, куда-нибудь, скажем, в реку? Отнести в нашу лабораторию? Но по зрелому размышлению пришел к выводу, что ничего угрожающего в посылке быть не должно. Как говаривал один из героев популярного американского вестерна: "У меня сейчас нет врагов, во всяком случае, живых". Никто не был заинтересован в моей немедленной смерти. Кроме того, меня просто разбирало какое-то детское любопытство. Я медленно протянул руку, и нажав латунную кнопку защелки, поднял крышку ящичка.

На красном бархате, выстилавшем изнутри футляр, лежал тот самый "базалай", что так хорошо послужил мне в первую встречу с главарями Организации. Между ножнами и клинком была зажата записка. Я развернул ее и прочел, она содержала всего два слова: СПАСИБО. АНТОН.

На отшлифованной темно-коричневой, почти черной поверхности клинка проступали "гроздья винограда" - действительно чем-то напоминающий виноградные кисти узор булата высшего качества. Невольно я залюбовался изящной отделкой рукояти и ножен, сработанных, вероятно, уже в начале нашего века. По черни золотом шел тонкий растительный орнамент, спиральные заросли "мархарай" соединялись стеблями и побегами "тутты", составленными из характерных для кубачинских изделий элементов - "истамбуль-бикь" и "кацале-бикь". Вместо обычного узкого наборного пояса, кинжал висел на цепочке, сделанной из золотых монет царской чеканки, к каждой из которых были припаяны по два ушка - монеты скреплялись друг с другом при помощи маленьких золотых колечек, пропущенных через эти ушки.

Я машинально пересчитал звенья цепочки, их было ровно тридцать. Богатый подарок: тридцать десяток по 7,74 грамма золота высшей пробы в каждой... Меня вдруг будто змея ужалила - я понял намек: это были мои "тридцать сребреников" золотых, учитывая инфляцию! По одному за каждый броневик. А кинжал, очевидно, за Мгера. Моральная травма должна быть компенсирована, все честь по чести...

Театральные жесты никогда не были в моих привычках, но тут, один в пустой комнате, я поклялся на благородном булатном клинке, что отомщу за все, за Мартину, за Мгера, за то зло, которое каплю за каплей они вливают в души людей, стремясь к единственной цели - утвердить над миром свою власть, свою волю, свой воровской закон.

Встречаться с Гришей часто и у меня на квартире было опасно: могла повториться история с Мгером. Знакомство со мной заражало смертельной болезнью подозрения, которую Организация лечила хирургически - пулей или ножом, не желая рисковать, если я случайно проговорюсь или дам повод моим друзьям что-то заподозрить. Меня охраняли от дружеских связей, как персидскую княжну на выданье. И я оправдывал в их глазах такую заботу: тридцать броневиков, были получены без шума и крови, если не считать крови моего друга, правда, чужая кровь беспокоила их мало, - вот первые плоды нашего сотрудничества, а они рассчитывали и на дальнейшие услуги с моей стороны.

Но запретить мне регулярно посещать мое "учреждение" они не могли, да и не собирались. Ведь именно моя служба там придавала мне особую ценность в их глазах, что бы там не твердил о моих талантах Антон. Поэтому мы встречались с Ратмановым в моем кабинете, который местные органы выделили мне в своем сером доме на весь период пребывания в Городе.

Кабинет снабдили минимально необходимым оборудованием в виде телефона спецсвязи, письменного стола, двух кресел, персоналки, сейфа и дежурного портрета очередного руководителя, украсившего стену напротив входной двери, под ласково-проницательным взором которого мне, как и любому советскому служащему, надлежало постоянно находиться.

В делах, как я уже говорил, царило временное затишье. Изредка поступали сообщения от Павла Владимировича, нашего координатора и накопителя информации, но ничего определенного относительно планов действий Организации в ближайшее время в этих сведениях не содержалось. Очевидно, шло накопление сил, а может быть, они ожидали удобного момента, выгодной политической конъюнктуры, поскольку ситуация в стране менялась с калейдоскопической быстротой.

Устав от ожидания, мы с Гришей разрабатывали планы, один другого фантастичнее, как проникнуть в самую сердцевину замыслов противника. Даже рассматривали возможность познакомить его с Антоном, представив в качестве возможного партнера. Но потом отбросили этот вариант как слишком опасный. Очень уж проницательным был "человек в красном халате", как иногда продолжал я про себя его называть. Да и проверки у "дядька Митрофана" Гриша после моего рассказа побаивался.

Поэтому, я остался единственным звеном, единственной точкой непосредственного контакта с Организацией, через которую могла поступать к нам информация. Кроме, конечно, случайных сведений, тщательно выуживаемых Павлом Владимировичем, которые мы теперь могли просеивать сквозь фильтр уже известной нам общей схемы их плана, находя на дне золотые крупинки.

И именно эти, на первый взгляд разрозненные, ничем не связанные, сообщения были самым главным нашим "материалом для размышлений". Как во время складывания картинки из беспорядочно нарезанных кусочков - салонной игры, распространенной за границей, - так и здесь каждый новый угаданный фрагмент позволял найти несколько других, которые иначе остались бы без внимания. Укладываясь в схему, они постепенно создавали впечатляющую картину. Страна, все общество были поражены смертельным недугом, подкравшимся исподволь.

Моральные устои, первичный фундамент любого общества, были разрушены. Идеология, такая привлекательная вначале, заражавшая энтузиазмом и поднимавшая миллионы на труд и боевые подвиги, оказалась на поверку утопией, выродилась в пустые, ничего не значащие лозунги. Религия была вытеснена, искоренена из простых душ, заменена пустышкой, "единственно верной и потому всесильной" теорией, претендовавшей на строгую научность, но которую, однако, запрещалось чуть ли не в уголовно наказуемом порядке проверять или подвергать сомнению, а следовало заучивать наизусть, цитировать к месту и не к месту ее невразумительные, но звонкие определения. В результате не осталось никаких преград погреть руки за счет ближнего, кроме рудиментарных остатков совести, переведенной в разряд "буржуазных", а после окончательного уничтожения зловредного классового врага "интеллигентских" предрассудков. Рухнули последние моральные препоны стремлению любой ценой "жить красиво". Взяточничество достигло астрономических масштабов, шла бешеная борьба за "теплое местечко", за доходную должность, перераставшая в южных республиках в настоящую войну между мафиозно-родовыми кланами.

Сама государственная система, десятки тысяч нормативных актов и инструкций, взаимно исключающих друг друга, но продолжающих действовать и иметь силу закона, не позволяли нормально осуществлять ни одной общественно важной функции, не давали возможности выполнять обычную хозяйственную и производственную деятельность без нарушений, подпадающих под уголовный кодекс. А это разрешало легко ловить на крючок шантажа любого, кто хотел сделать хоть что-то, кроме прихода на работу и возвращения домой по окончании рабочего дня. Многие уходили в апатию, безразличие - от греха подальше. Но большинство принимало правила игры и увязало все глубже, оказываясь во власти неофициальных владык, которым иногда было достаточно снять телефонную трубку, чтобы решить, невзирая на всякий писаный закон, судьбу человека, организации, целого района или области. Многие государственные структуры, особенно торговая сеть, исполнительные органы среднего и низшего звена, а иногда и самые "верхушки", переходили постепенно в негласное подчинение "теневикам", сращивались с ними, люди, занимавшие ключевые посты, оказывались их ставленниками. Правоохранительные органы не составляли исключения в этом море всеобщего разложения. Совсем недавно, например, раскрылось, что начальник одной из тюрем Города выпускал время от времени "погулять" на свободе наиболее "квалифицированных" своих подопечных, а потом укрывал их под своей "крышей", как называют тюрьму на блатном языке. Он получал свою долю награбленного, а преступники, числившиеся в заключении, были вне подозрений.