Телесные повреждения - Маргарет Этвуд

— Они всегда раздают листовки, — говорит Минога. — Утверждают, что в этих бумажках все объясняется, например, почему солнце светит и чья задница его освещает, кстати, уверяю вас, не моя. — Он издает смешок, в восторге от собственной шутки. — Но они забывают, что мало кто здесь умеет читать.

Дети скачут вслед Марсону, держат квадратные листочки за уголок, машут ими, как белыми змеями.

Еще одна машина въезжает на грязный участок и паркуется около пекарни. В ней два человека, но они не выходят. Ренни видит их задранные головы, пустые глазницы их солнечных очков.

— Вот и вся семья в сборе, — говорит Минога. — Эти листовок не раздают.

— Кто это? — спрашивает Ренни. Его интонация действует ей на нервы.

— Мои друзья, — мягко произносит он. — Они следуют за мной повсюду, хотят убедиться, что я в безопасности. — Он улыбается и накрывает ее руку своей. — Пойдем, — говорит он. — Мы еще не все осмотрели.

Он ведет ее на несколько ступенек вниз, в каменный коридор, где хотя бы прохладней. Показывает ей комнаты офицеров, пустые, квадратные, с обваливающейся штукатуркой.

— Мы хотели устроить здесь экспозицию, — говорит он. — Карты войны между Англией и Францией. И платную лавку с местными атрибутами искусства и культуры. Но министр культуры не заинтересован. Он говорит: «Культурой сыт не будешь».

Ренни хочет спросить, что из себя представляет местное искусство, но решает обождать. Это один из тех вопросов, на которые она, по-видимому, уже знает ответ.

Они спускаются еще на несколько каменных пролетов. Снизу на веревке висит выстиранное белье, простыни и наволочки в цветочек, сушатся на солнце. Две женщины сидят на обитых пластиком стульях, они улыбаются Миноге. Одна из них мастерит что-то похожее на настенное украшение из обрывков материала пастельных тонов, персикового, младенчески-голубого, розового, другая вышивает что-то белое. Возможно это и есть местное искусство и культура.

Третья женщина в коричневом платье и черной вязаной шляпе появляется из дверного проема.

— Сколько? — спрашивает Минога у вышивальщицы, и Ренни понимает, что от нее ждут, что она купит один из белых предметов. Как она и поступает.

— Сколько времени у вас на это ушло? — интересуется Ренни.

— Три дня, — отвечает та. У нее полное лицо и приятная открытая улыбка.

— Потому что твой дружок отсутствовал, — говорит Минога, и все смеются. — Мы пришли взглянуть на бараки, — сообщает он женщине в коричневом. — Эта дама из Канады, она пишет о здешней истории. — Он, оказывается, ее не так понял, вот почему он ей все это показывает. У Ренни не хватает духу поправить его.

Женщина отпирает дверь и впускает их внутрь. Сейчас Ренни замечает, что у нее на плече приколота бляха, сестра-хозяйка.

— Эти женщины здесь живут? — спрашивает она.

— Это наши заключенные, — говорит Минога. — Та, у которой вы купили сувенир, зарубила другую женщину, за что остальные сидят, не знаю.

У него за спиной сестра-хозяйка стоит у открытой двери, смеется вместе с другими женщинами. Все выглядит очень будничным.

Они оказываются в коридоре, с одной стороны тянется ряд дверей, а с другой — ряд зарешеченных окон, выходящих на обрыв к морю. Они проходят в следующий коридор, в который выходят маленькие комнаты.

В них пахнет запустением: с потолка свешиваются летучие мыши, на стенах висят осиные гнезда, в углах гниет мусор. ДОЛОЙ ВАВИЛОН, нацарапал кто-то на стене. ВСЕОБЩАЯ ЛЮБОВЬ. В дальних от моря комнатах темно и сыро, Ренни все это слишком напоминает чулан.

Они возвращаются в главный коридор, где удивительно прохладно, и проходят в дальний конец. Минога говорит, что она должна попытаться представить, как все это выглядело, когда здесь находилось пятьсот человек. «Столпотворение», — думает Ренни. Она спрашивает, действительно ли все сделано из дерева.

Минога открывает дверь в конце, и они смотрят на маленький, частично вымощенный дворик, окруженный стеной. Он зарос сорняками, в углу роются три больших свиньи.

В другом углу помещается странное сооружение, не очень тщательно сколоченное из досок. Оно состоит из ступенек, ведущих на помост, четырех подпорок без стен, и пары перекладин. Постройка свежая, но обветшавшая. Ренни думает, что это детский домик, который не достроили, и удивляется зачем он здесь.

— Это то, что всегда хотят посмотреть любопытные, — шепчет Минога.

Теперь до Ренни доходит, что ей показывают. Это виселица.

— Вы должны сфотографировать ее для своей статьи, — говорит Минога. — Для милых канадцев.

Ренни смотрит на него, он не улыбается.

Доктор Минога рассуждает о карибских индейцах.

— Некоторые из древних племен изготовляли пипетки, они их использовали для того, чтобы принимать жидкие наркотики. Вот что больше всего интересует наших посетителей. Наркотики они вводили еще и через зад. В религиозных целях, вы же понимаете.

— Через зад? — удивляется Ренни.

Минога смеется.

— Ритуальная клизма, — говорит он. — Вам стоит включить это в статью.

Ренни гадает, правда ли это, в любом случае слишком гротескно, чтобы быть неправдой. Она не уверена, что читателям «Визора» захочется об этом прочесть, но кто знает. Может это и подойдет, для некоторых.

Минога настаивает, чтобы она с ним позавтракала и, будучи так голодна, что готова съесть ежа, Ренни не возражает.

Они сидят в китайском ресторане, в нем тесно, темно и жарче, чем снаружи на солнце. Два вентилятора под потолком гоняют влажный воздух, но не охлаждают его; Ренни чувствует, что у нее уже промокли подмышки и пот стекает на грудь. Красный пластмассовый столик заляпан пурпурно-коричневым соусом.

Минога улыбается ей через столик, тепло, по-свойски, его выступающие нижние зубы заключают в себя верхние, как руки в рукопожатии.

— Везде найдется китайский ресторан. Повсюду в мире. Они неистребимы, они как шотландцы, их гонишь в дверь, они лезут в окно. У меня самого шотландская кровь. Я всегда подумывал о том, чтобы съездить на клановый сбор. Моя жена говорит, что именно поэтому я такой упрямый.

Ренни испытывает определенное облегчение от того, что у него есть жена. Уж слишком он внимательный, она все ждет подвоха.

Подходит официант и Ренни позволяет Миноге сделать заказ.

— Иногда мне кажется, что лучше бы мне было остаться в Канаде, — говорит он. — Жил бы в квартире или в многоярусном бунгало, как все милые канадцы и был бы овечьим доктором. Мне даже снег нравится. Когда в первый раз пошел снег, я выбежал из дома в носках, без пальто, я танцевал, так бы счастлив. Но вместо этого я вернулся сюда.