Трюкач - Андрей Измайлов

Так что ОН верно застонал привлекая внимание: уж простите, стенаю, агонизирую. Агония – это еще и непроизвольные судороги, неподотчетные вздрагивания. Содрогнулся-вздрогнул – нарушил шаткое равновесие, упал-вывалился. Мало ли, что команда «Не двигаться!». Я – непроизвольно, я – неподотчетно. Без сознания. Еле дышу. Почти не дышу.

Сквозь пленочный обморочный прищур ОН отнаблюдал: никто не обернулся, никто не полюбопытствовал: а что это там шумит? Лишь – далеко-далеко – у кабины водителя чьи-то ноги в десантных высоких ботинках инстинктивно сделали короткий шаг навстречу, напряглись. Под эдаким углом зрения ОН мог видеть только ноги до колен. Не сомневался, что руки направили на неожиданное тело психопатический ствол. Не видел, но слышал: да, клацнуло. Сейчас! Все!

Уф-ф-ф. Не видел, не слышал, но догадал успокаивающий жест заднего подельника переднему…

– Подними падаль! – раздалось над головой.

Что за акцент все-таки?! «Паднмы падль!». Тот же акцент, что и у «переднего», вещающего наружу.

– Стой! Тебе сказал?! Место!

И мужская рука, подхватившая было ЕГО под мышку, отдернулась будто от чумного.

– Ты! Давай тащи!

И ОН почувствовал соседку. Откуда силы у нее?! Впрочем, коня на скаку остановит… Она не бестолково тянула ЕГО за куртку, тужась поднять неподъемное. Она как-то очень бережно припала, используя чужой и свой вес, играя на равновесии. Не тащила, не волокла – возносила. Не до небес, конечно, зато в кресло, обратно.

Он, снова застонал – на сей раз действительно непроизвольно: может, тело у раненого и неподъемное, но местами – очень даже и весьма. Тесный клинч, прерывистое дыхание… И – вот те нате! Этого «коня» на скаку не остановить.

Будь она истеричкой, заверещала бы: «Нахал!!! Полюбуйтесь, люди добрые!!! А еще больным прикидывается!!!».

Что ОН прикидывается – это ей понятно, значит уловила подмигивание. Что нахал – это еще как сказать, эмоциям не прикажешь. Что касается «полюбуйтесь» – она постаралась сделать все, чтобы «пистолет» не выпирал, прикрывала своим телом. Напрасные усилия! То есть чем крепче она прикрывала, тем упрямей выпирал. И вся интермедия – под настороженным взглядом заднего бандита.

– Проход не загораживай! – хрипнул террорист. – Быстро! Сажай!

Она усадила раненого на прежнее место, самым естественным манером выпустив ЕГО правую руку так, чтобы та накрыла демаскирующую… припухлость. А левая рука безжизненно упала вдоль тела, от плеча, в проход.

– К окну толкай! – приказал террорист. – Сама рядом садись! Не поняла?!

– Устала! – вызывающе отчеканила (уст-ал- ла!) она. – Сам попробуй. Мужчина?!

Тишина набрякла взрывом. Но разрешилась шипением:

– Щ-ш-шлюх-ха. Ещ-щ-ще покажу, как я мужщ-щ- щина.

– Могу я сесть? – ледяным басом испросила она.

– Садис-с-сь.

Этот тон у женщин – с матриархата. Мужчина физически сильней, мужчина агрессивней, мужчина подавляет. Вот только при подобном тоне куда что у мужчины девается? Ведь явно нарывается баба, ненавидит и не скрывает – врежь ей, пусть знает свое место! Ан… пасуют глаза отводят и бормочут: «Еще разберемся с тобой!».

– Еще разберемся с тобой! – пробормотал террорист.

Она протиснулась между НИМ и спинкой переднего сиденья – не боком, не плечом вперед. Лицо в лицо. Несуразно, с точки зрения разумного и достаточного. Для кого несуразно, а для кого разумно. И достаточно. Она врачебно, большими пальцами, подняла ЕМУ веки. ОН подмигнул.

– Эй?! Что смотришь?! – запретил террорист.

– Он без сознания! – резко продиагностировала она, – Ты ему череп проломил. Ему помощь нужна!

Она опустилась на сиденье рядом, у окна, и полуобернулась назад.

– Обратно! – гаркнул террорист. – Не поняла! Повернись обратно!

«Боишься? Маня?» – уловил ОН в ее глазах, когда соседка презирающе подчинилась: «Ты – с оружием, ты – здоровый мужик. А я – баба. И ты боишься! Плохи твои дела, мужик! Ой плохи!».

А потом она непринужденно взяла ЕГО запястье, будто нащупывая пульс, на самом же деле возвращая соскользнувшую было руку на прежнее… восставшее место.

Общая беда сближает? Сближает, сближает! Воображал ли ОН, ненавязчиво флиртуя в пути-дороге, что сближение – вот оно, вот оно!

(Флиртовал с чувством, с толком, с расстановкой. Ни в коем случае не комплиментарность на уровне: с вашими данными вы бы в кино… То есть, да, подразумевается, но не произносится. Вообще меньше слов. Да, взгляд – оценивающий. Но не раздевающий, а дружелюбно-поощрительный. И выманивание вопросов: каскадер? и что, правда, все без страховки? а как семья терпит? Пяток баек… чего-чего, а этого добра завались! И вроде бы неохотные признания, мол, опасно, конечно, мол, без страховки, разумеется, мол, какая семья такое-такого стерпит. И черненькая самоирония типа: «В завещании напишу, чтоб на могиле был дан залп. Из газового оружия. Чтоб уж точно на моих, похоронах все плакали»… Короче, общий дорожный треп каждого с каждым, всех со всеми. Знакомился с персонажами: вот парочка, вот угрюмый дундук, вот семья со стажем, вот смешливые дурочки, вот жвачные устрашающие панки, вот сильно потеющий дядя – казну хапнул, не иначе, мандражирует, вот вояка-первогодок, вот беременная горянка, вот рядом с ней дремлющий под «аэродромом» джигит, вот еще… В кино это называется саспенс, то бишь нагнетание. Реплики каждому – обозначающие, ролевые, по возможности – забавные. «Вы очень похожи на мою третью жену! – Вы уже трижды были женаты?! – Н-нет, пока только два»… «Все под богом ходим. Человек может поперхнуться, подавиться! – Ага! У нас в КаБэ один кретин пошутил, тетку пальцем ткнул, а она пукнула. Потом плакала-плакала и с работы уволилась в конце концов!», «Ты думаешь, ты такой умный? Ты не такой умный, как ты думаешь!».

Чем ЗНАКОМЕЙ человек, тем ЖАЛЬЧЕ его, когда случится и начнется. Азбука драматургии.).

Другое дело, что, флиртуя, ОН целиком и полностью сосредоточился на прекрасной даме (стоило того, стоило! зато теперь весьма и весьма смутно представлял, кто где сидит, кто есть кто, и кто вообще есть).

А кто есть кто? Та самая сумасшедшая, мысль – где? Спряталась, забилась вглубь.

– Он может умереть, – проконстатировала соседка, глядя строго перед собой, вполголоса.

Умница! Как бы забота, как бы опасение. И – отвлечение: ЭТОТ беспомощен, ЭТОТ недвижим, ЭТОТ не заслуживает более внимания, ЭТОТ отпал. Сил же у нее вполне хватило бы перетащить раненого к окошку, но тогда ЕМУ не выскочить, не выпрыгнуть, улучив момент. Улучить бы момент…

– Слышишь, м-му-у… жчина? Он может умереть.

– Тц! Трупом больше, трупом меньше!

Тугая тишина лопнула бабьей истошностью:

– И-и-и!!! Убьют! Нас убьют!!! Пустите!!! Пус- ти-и-те! – где-то в середине салона заполошилась грузная женская спина, пытаясь выпростаться.

Выстрел хлопнул, отключив уши.

Сквозь войлочную глухоту прорезался алкашный хрип «переднего»:

– Следующий – в лоб! Кто не понял?

Пуля ушла поверх голов.

Поняли – все. Грузное тело оползло назад. Всхлип.

– Не глупи – громыхнуло с небес. – Мы ведь договорились! Через полчаса подвезут!

– Не глупи, понятно? – передразнил «передний».

– Мы ведь договорились! Кто не понял? Полчаса потерпите… – адресуясь к заложникам. Потом, повысив голос, оповестил внешний мир: – Начальник! Полчаса – долго. Двадцать минут! А то все нервные уже стали. Я – тоже. Стрелять буду!

– Молодой человек, – кашлянув, попросил слова (именно попросил слова), пожилой астеник (функция: психотерапевт). – Мы все понимаем. Вы успокойтесь, никто из нас не собирается сопротивляться. Мы понимаем. Но и вы вдумайтесь…

– Заткнись! – сипло рявкнул «передний».

… применение оружия послужит отягчающим…

– Заткнись! повторил «передний». – Не понял?

Астеник-психотерапевт заткнулся и, приложив палец к губам, показал: заткнулся. Только успокойтесь.

Но этот жест, наоборот, разъярил, а не успокоил бандита:

– Умный?! – завелся «передний». – Встань! Тебе сказал! Встань! Иди сюда! Руки за голову! Иди!

Вот сейчас, представил ОН. Астеник закрывает переднему обзор. Последние мураши изгнаны с ног. Не вскакивать, а бросить плети рук назад – хват, швырок. И потом только – прыжок и лет к кабине водителя, к переднему.