Игры с судьбой. Книга вторая - Наталья Баранова

Бросался в страсть, как в омут. И так же быстро разочаровывался. Лишь об одном зарекался — неприступных крепостей не штурмовать.

Огненной была его любовь, погибельной, дурманной. Сколько душ испепелил? Да разве ж сам мог сосчитать?

И разве был виноват в том, что песни его, стихи, голос его западал в душу, прожигая ее словно кислотой, и не вытравить было памяти о тех словах и ласках?

Кто виноват, что на погибель многим был рожден?

Не в том мире, не от тех людей, да не под теми небесами?

Не за это ли был наказан?

Не за это ли был казнен?

Помнилось лицо Алашавара, морщины в уголках глаз, глаза излучавшие то ехидное лукавство, то злость. Полыхавшие, как горячие уголья! Разве что зрачок не светился потусторонним зеленым огнем! А как ронял слова Сенатор! А как цедил, резал по живому!

Разве ж ему, двадцатилетнему мальчишке было тягаться с той силой, с той волей, с напором тем и гневом?

Нет, не чувствовал за собой вины, не знал, покуда грубо и жестко не сорвал Сенатор повязки с его глаз.

Не церемонился Алашавар, бил словами наотмашь, так что пунцовыми пятнами загоралось лицо, и обугливалась душа.

Хотя, был ли хоть в чем — то виноват? Разве ж, уходя, хоть одной обещал вернуться? Разве обещал любить вечно? Принадлежать душой и телом навсегда? Нет, не клялся, и намеков не дарил. Все что дарил — самого себя. На краткий миг. На самую мелкую из бесчисленных долей вечности.

Кто виноват, что ждали, многие ждали из бесчисленного сонма его женщин, что вернется назад, позовет, хоть улыбку мимолетную подарит опять.

Нет, ни одной ничего не обещал. Сам, обвенчанный с одиночеством лишь об одной мечте заикался — что свяжет Судьбу лишь с той, что подарит ребенка. Ни одна не подарила, так что толку было возвращаться назад?

И кто виноват, что каждую любил, как любят единственную? В чем был обман? В огне ласк? В крепости объятий? Нежности каждого нового поцелуя? Кто виноват, что возвращения его ждали как чуда, а, изверившись, — проклинали, как проклинают лишь любимых, посмевших забыть о любви?

Кто виноват, что в ожидании и страсти, сходя с ума, порою добровольно расставались с жизнью? Его была вина? Видимо, все же его.

Кто виноват, что было это всеобщим истеричным помешательством, так несвойственным спокойному и любимому миру его мечты?

Несмотря на острый язык так и не нашел, что сказать, что ответить Алашавару, стоял с понурой головой. Горело не только лицо, горело сердце. Нет, не желал никому и сотой доли тех мук, что причинял. Не понимал, видимо. Резвился….

Праздный бездумный развратник, юный, прекрасный.

Где тот мальчик?

То было сном?

Вся жизнь та, далекая, была сном….

Отчего, спотыкаясь и путаясь в словах, пытался поздно, слишком поздно оправдаться в глазах Сенатора. Сам ведь предложил — пошлите в ад, буду достоин рая! И ничего — то ведь не обещал в наказанье Сенатор, сидел у массивного стола, золотисто — рыжего и смотрел, не тяжело, не испытывающе, как-то спокойно, почти равнодушно смотрел в его лицо. Но вызов этот, эту просьбу не проигнорировал, хоть и мог понять, что двигает им лишь запал, да желание быть не хуже других. Иных и многих…. Отправил к Стратегам.

Сколько было миров? Муштры, тренингов, изматывающих испытаний. Сколько было закрытых Секторов? Выигранных состязаний, проваленных заданий?

Сколько песен? И в каждой — мечта. Как получилось, что подбирал грязь и ловил звезды, и из глины и света созидал, а что — и сам не ведал. Непристойность и пошлость возводил в ранг легенд, любую Легенду мог сделать осязаемо — понятной.

И женщин… сколько ж ждали по всем этим мирам, его женщин!

Нет, не прошла привычка дарить себя. Все надеялся, хоть в одной прорастет его семя. Хоть в одной! И будет, назло Судьбе будет счастлив, и будет и у него свое продолжение…. А дочь или сын — не думал тогда об этом. Все равно было. Хотелось просто стать отцом, взять на руки свое дитя.

Кто виноват, что еще до рождения посмеялась своенравная его госпожа?

Кто виноват, что, одарив талантами, лишь в одном обошла природа, обманула, посмялась, лишив самого желанного? Не поспорить с природой. Не переделать себя заново. Сути своей не изменить. Только горько смеялся и пил, узнав о странной отметине, о клейме, что поставили не люди — Судьба! Слишком велико генетическое различие. Слишком! Мать его и отца сия чаша минула, его — настигла! И шанс стать отцом — один на миллион! Один на….!!!!

Разве в силах познать мужчина миллион женщин? Только на чудо надеяться, что случайно, быть может, однажды прижмется к крепкому телу своей плотью единственная — та! Та, что наградит исполнением мечты, развеет одиночество, станет счастьем.

Ах, как сладко было купиться на слова Алашавара, сукиного сына, в пекло, в самое пекло заманившего!

«Контрабандисты имеют сообщение со многими мирами, Лиге пока неизвестными. И должен тебе заметить, что, несмотря на кажущееся тождество человеческих рас, различия меж ними всеми имеются, где-то почти несущественные, но где-то и переходящие барьер тождественности вида. Лишь одно очевидно — исходной ветви, корня, от которого пошли все расы, в Лиге нет!»

Дураком был, купился. Купился не на обещание, на вероятность! Вероятность того, что где-то быть может, есть та… Там, на Раст-Танхам или далее!!! Сам просился! Все сам!

Ох, Стратеги! Алашавар! Сукин сын! Сенатор! Шеф Разведки! Властитель, эрмиец — и это вне сомнений!

Половина души сгорела, но мечту свою он у Судьбы выцарапал! Только отчего — то горько, что горче некуда…

«Ох, Стратеги!!!»

Качнулась реальность, поплыла….

Лишь Лаэйлла стояла, вцепившись в его плечи, да всем корпусом дрожал корабль, а мальчишка — юнга стоял посреди каюты.

— Нас атакуют Стратеги, господин!

17

«Нас атакуют Стратеги».

И сладость в тех словах и горечь.

Только ж куда, глупые лезут? Разве позволит он теперь вырвать Удачу из своих рук, разве позволит безнаказанно на себя вякать?

Отцепив от своих плеч руки Лаэйллы, почти бегом рванул в рубку, ворвался холодным вихрем, отметил холодный пот на лице Катаки, и, усмехнувшись, перевел взгляд на экран.

Покачал головой. Нужно было быть сумасшедшим, что б вступить в бой, но получилось, что Катаки в него влип. Их атаковали три малых крейсера.

Только закусить губу. Три малых крейсера против одной полубаржи…..

— Припрыгал, — прошипел Катаки и сплюнул на пол.

— Цыц! — крикнул рэанин, сверкнул очами гневно. Согнав с места одного из пилотов, сам умостил тощее тело в кресле, надвинул на голову шлем.

И словно иная Вселенная ворвалась в сознание, затмевая разум. И хотелось застонать, понимая, что шатко и хрупко равновесие, и почти нет будущего, а если есть, то… кто знает, чем оно обернется…..