Жизнь Рембо - Грэм Робб

Описание Верлена второго фотографического снимка работы Каржа дает довольно опьяняющее впечатление привлекательности Рембо. Оно тем более примечательно, что написано было в то время, когда Верлен был заинтересован в том, чтобы отрицать любую нечистоплотность в их отношениях: «Дитя Казанова… казалось, смеялся в дерзкие ноздри, в то время как красивый неровный подбородок, кажется, говорил «убирайся прочь!» любой иллюзии, которая не была результатом самого необратимого акта воли. Великолепная копна волос, мне кажется, могла быть смята таким образом лишь умело уложенными подушками, помятыми безупречным локтем капризного султана. И совершенно зрелое пренебрежение к одежде, которая совершенно лишняя для этой буквально дьявольской красоты!»[244]

После двух недель, проведенных в лаборатории, Рембо внезапно ушел не попрощавшись. Его исчезновение казалось на первый взгляд загадочным, но хронология предоставляет нам очевидный мотив.

К этому времени «дитя Казанова» стал серьезным яблоком раздора в доме Верлена. В воспоминаниях Матильда описывает первый известный пример влияния Рембо на другого поэта: «С момента приезда Рембо Верлен одевался в самой непринужденной манере. Он опять пристрастился к своим ужасным шарфам и небрежным шляпам. Иногда он целую неделю не менял одежду или не чистил ботинок».

За неделю до рождения первенца стало очевидно, что Верлен перенес свою привязанность на другого. После ужина в доме его матери он рассказал Матильде о недавнем разговоре с Рембо:

«ВЕРЛЕН: Как тебе удалось заполучить мои книги в Шарлевиле, когда у тебя совсем не было денег?

РЕМБО: Я обычно брал их с витрины книжной лавки и клал обратно, когда прочитывал. Но потом я начал беспокоиться, что меня могут поймать, поэтому я брал их, прочитывал и продавал».

Когда Матильда заметила, что «это показывает, что твой друг не слишком честен», он вытолкал ее из постели на пол.

Неделю спустя Верлен вернулся домой в полночь и узнал, что у него родился сын. Сначала, казалось, он был счастлив. Матильда надеялась, что маленький Жорж спасет их брак.

Именно в это время и исчез Рембо.

Его выбор времени был катастрофически точным. Исчезнув в критический момент, он внедрился в трещину, которая уже появилась в браке Верлена. Фактически это был ультиматум: Верлену придется выбирать между респектабельностью и творческой свободой. Рембо предлагал ему спасение от «претенциозной» среды, которая остановила рост Бодлера.

У Верлена не было намерения оставлять домашний комфорт, но он винил себя за потерю своего протеже в большом городе и отправился на его поиски. Погода становилась холодной, а у Рембо не было денег. Даже после перестройки Парижа бароном Османом большая часть Латинского квартала все еще оставалась лабиринтом средневековых улочек. Всем, кто хотел исчезнуть, сделать это там было довольно легко.

Несколько дней спустя, прочесывая грязные улочки вокруг площади Мобер, Верлен столкнулся с мрачного вида уличным мальчишкой. Щеки у него запали, одежда была разорвана в клочья, по телу ползали вши. Это был Рембо, по словам Верлена «умирающий от голода и холода». «Он (Верлен) предложил пойти в дом своей матери»[245].

Рембо, видимо, пытался как-то себя содержать. Его видели на углу улицы рю де Риволи, продающим кольца для ключей. Он также написал несколько статей, которые предложил Фигаро. Статьи не приняли. Известны только их названия: Les Nuits blanches («Бессонные ночи»), Le Bureau des cocardiers («Контора кокардьеров») и Les Réveilleurs de la nuit («Будильщики в ночи»)[246].

Первые две статьи могли быть заметками Рембо периода нищеты: «Бессонные ночи» и необъяснимая «Контора кокардьеров» («фанатичных солдат») – возможно, его первый контакт с набором в армию. Последнее название «Будильщики в ночи», похоже, относится к малоизвестной профессии, которая, как и лоточная торговля кольцами для ключей, была тогда на грани вымирания. В самых бедных районах люди-будильники бегают ранним утром, будя фабричных рабочих за небольшую плату[247].

Рембо уже тогда практиковал свой излюбленный литературный жанр, от которого он так и не отказался: отчеты из первых уст о неизведанных регионах.

После того как его снова отыскал Верлен, Рембо продолжал погружаться на богемное дно. Он теперь был водворен в еще более нездоровое окружение. Hôtel des Étrangers (Гостиница для иностранцев) стоял на углу улицы Расина и бульвара Сен-Мишель. Просторная комната на антресолях арендовалась группой малоизвестных художников, писателей и музыкантов. Основным предметом мебели был рояль, за которым сидел мертвенно-бледный индивид в клубах гашишного дыма и наигрывал невероятную мелодию.

«Скверные парни» были на задворках Парнаса. Обитатели Гостиницы для иностранцев были отколовшейся подрывной группировкой, которая отделилась от этих задворок. Рембо называл их «парнасским мусором»[248]. «Зютисты» – название, которое закрепилось за этой творческой группировкой в истории культуры, – было оскорблением самого понятия культуры[249]. Они были настолько авангардны, что некоторые из них, казалось, вряд ли когда-либо произвели какое-либо произведение, достойное публикации.

Коммунальная комната в Гостинице для иностранцев была последним форпостом анархического духа, который правил городом предыдущей весной. Через шесть месяцев после ужасной «чистки» Парижа все, в том числе и «скверные парни», говорили о необходимости национального «возрождения». Художники, которые считали себя либеральными, регулярно порицали социалистические идеалы, которые, как предполагалось, вызывали кровопролитие и разрушение. Для «скверных парней» Коммуна была коротким ночным кошмаром. Зютисты же ждали начала второго акта.

После четырех недель разочарований Рембо, казалось, наконец-то причалил к питательной среде. Hôtel des Étrangers стал его четвертым адресом в Париже и на тот момент наименее полезным для здоровья. В ноябре Делаэ приехал ненадолго его проведать и сразу же заметил, что его друг обрел новый дом. Было совершенно ясно, что Рембо стал в Париже «своим».

Глава 12. «Мадемуазель Рембо»

…последнее интеллектуальное место на Земле.

Приехав домой к Верлену без предупреждения, Делаэ с облегчением узнал, что знаменитый поэт расположен дружески и не имеет претензий. Он подготовил небольшую речь, намереваясь разузнать, где живет Рембо.

Видимо, это было все равно что пытаться узнать адрес лесного зверя. Однако в тот день Верлен знал, где «логово тигра». Он повел Делаэ назад с холма, заглянул в кафе дю Дельта и вскочил в омнибус на площади Пигаль[251].

Верлен осыпал похвалами друга Делаэ. Единственная его претензия состояла в том, что Рембо не удалось найти подругу. По его мнению, это смогло бы вылечить его «межреберный ревматизм». Делаэ восхищенно слушал Верлена, с восторгом осознавая, что ведет «художественный» разговор.

Перебравшись через реку, они вышли из омнибуса на бульваре Сен-Мишель, вошли в Hôtel des Étrangers и поднялись на антресоли. Сквозь дым подходили мужчины с бородами, чтобы обменяться с Верленом рукопожатиями. Какая-то грязная фигура сонно поднялась со скамьи. Это был Рембо. Он объяснил, что курил гашиш. Стихотворение в прозе Matinée d’ivresse («Утро опьянения») показывает, что позже у него возникли счастливые отношения с наркотиками, но его первый опыт был неудачным – стандартные незатейливые галлюцинации: «белые и черные луны, догонявшие одна другую».

Как здравомыслящий провинциал, Делаэ порекомендовал глоток свежего воздуха и вывел друга на прогулку. Рембо стряхнул свое оцепенение и стал показывать ему достопримечательности. Особенное внимание уделил Пантеону и выщербленным стенам домов, где расстреливали коммунаров. Гашиш не сделал его красноречивым. Он улыбался трещинам в штукатурке и повторял: «Пули… пули… пули!»

Визит, видимо, оказался кратким и не слишком приятным. За каких-то пять недель Рембо набрался опыта, который необычайно отдалил его от города Шарлевиль и прежних привязанностей. Он сильно вытянулся на своем рационе из объедков и алкоголя, и теперь был на целую голову выше, чем Делаэ. Он был явно очень доволен, что стал почти неузнаваемым.

«Конечно, его пухлые щеки давно были в прошлом. Черты его костлявого лица искажала незнакомая мне гримаса, небесно-голубые глаз покраснели. Он имел комплекцию извозчика. […]

В сутолоке шумной городской толпы, столь терпимой в своем безразличии, Рембо «было наплевать» на свою внешность. Он считал, что вполне сносно выглядит в своем длинном светлом пальто, которое по размеру было вдвое больше необходимого. Оно было в плачевном состоянии, измято и покороблено оттого, что его носили, не снимая в течение 48 или даже 72 часов. Маленькая шляпа-котелок, которую он имел обыкновение столь тщательно чистить, была заменена предметом из мягкого войлока, которому нет названия ни в одном языке».