Machinamenta Dei - Илья Некрасов

Чуть дальше от привычных образов, от того, что когда-то называли реальностью. Но это не важно… многое не важно.

Еще дальше… Дальше от привычной логики, привычек сознательного разума, глубже в логику приятного сна.

И вновь на этаж ниже, приближаясь к особой логике сна, в которой приятно, в которой оживают самые сокровенные тайны.

Еще глубже. В сон, где больше нет сомнений, где исчезает сознательный разум. Где оживает все, что считалось невозможным и запретным.

И вновь на этаж ниже. Это похоже на то, как открывается скобка, внутри которой можно написать слова «счастье» и «доверие». Затем скобка закрывается, но счастье и доверие остаются и незаметно изменяют реальность.

Половина пути в такую приятную логику, что дарит счастье. Когда левое полушарие с его сомнениями отключается, и правое получает свободу.

Меньше половины пути к правде сна. Доверия больше и больше. Здесь можно находиться в разных временах и пространствах. Здесь нет противоречий.

Еще глубже. Понимание совсем близко. Его свет уже мерцает в глубине сна. Может прийти его запах или те звуки. Или вкус.

Появляются первые оттенки той правды. Звуки настоящей реальности. И губы готовятся сказать что-то. Выразить эту правду.

И вот тот самый уровень.[17] Где сама собой открывается штора… Это веки, веки тех глаз… настоящих глаз, что открываются внутри сна, которые смотрят на истоки и видят первую дверь…

Первая дверь.

За ней комната, и в самой ее середине, в которую так тянет, может прийти зрительный образ, связанный с тем, что важно. Что самое важное. И уже в середине… в этой середине… образ придет, и губы пробудятся… и скажут, что это.

«Темнота. Остального будто нет».

Очень хорошо. Возможно, есть какие-то фигуры?

«Только неясные силуэты, исчезающие тени».

Очень хорошо. Есть ли там цвета?

«Полутона».

Очень хорошо. Дальше новая дверь, за нею новая комната, в которую так тянет, в самую середину. И там, в середине, может прийти звук, связанный с отгадкой. И когда он придет, губы пробудятся и скажут, что это.

«Слабый электрический гул… чей-то вздох и далекий с тон».

Очень хорошо. Вероятно, звучит чье-то имя?

«Нет… Имен нет. Есть что-то другое».

Очень хорошо. Дальше еще одна дверь, а за нею комната, в которую так тянет, в самую середину. Где может прийти ощущение, связанное с отгадкой. И когда оно придет, губы пробудятся и скажут, что это.

«Холод. Но боли больше нет».

Очень хорошо. Вероятно, это похоже на космос?

«Не т».

Очень хорошо. Дальше новая дверь, за нею комната, в которую так тянет. Где может прийти запах, связанный с правдой. И когда он придет, губы пробудятся и скажут, что это.

«Пахнет… смертью».

Очень хорошо. Следующая дверь, следующая комната, в которую так тянет. В самой середине может прийти вкус, связанный с разгадкой. И когда он придет, губы пробудятся и скажут, что это.

«Это кровь».

Очень хорошо. Дальше еще дверь, а за нею комната, в которую так тянет, в самую середину. Где может прийти эмоция, связанная с истиной. И когда она придет, губы пробудятся и скажут, что это.

«Это страх… но он уходит. Остается пустота».

Очень хорошо. И вот последняя дверь, а за нею заключительная, завершающая комната, в которую тянет еще сильнее, в самую середину. И неизвестно, насколько легкой станет левая рука, когда ты пройдешь в середину… ощущение легкости в левой руке нарастает, она начинает парить, парить, парить… и вот ты в середине. И все может слиться воедино, все оттенки правды, истины, того что важно. Все разгадки сольются в одну, самую полную и главную, открывающую что-то новое. В той середине, где темнота, а остального будто нет. С неясными силуэтами и исчезающими тенями, полутонами. Где слабый электрический гул, чей-то вздох и далекий стон. Без имен, но с чем-то другим. С холодом, и без боли. В середине, которая не похожа на космос. Где пахнет смертью. Где ощущается кровь на губах и уходящий страх. Где остается пустота.

И может прийти новое, более ясное и глубокое, более целостное видение, понимание… того, что скрывалось. Озарение.

И когда новое, более ясное и глубокое, более целостное видение, понимание… того, что скрывалось, придет, левая рука начнет сама по себе опускаться… опускаться… опускаться.

И когда она полностью опустится, губы пробудятся и скажут, что это.

«Кто-то умер. Очень многие… и я узнаю их».

Очень хорошо. Это Прометей?

«Не т».

Рей?

«Не т».

Это женщина или мужчина?

«Женщина…»

Вновь темнота, и голоса неизвестных сквозь ее завесу:

– Док, это похоже на бред!

– Вы гипнотизируете его второй раз подряд. Без результата.

– Но сэр… с каждым новым погружением в собственную жизнь, он… будет понимать больше. Дайте мне…

– У нас нет времени на ваши… «буддийские» штучки!

– Вы не правы, сэр… Прогресс налицо. Он как раз начал сообщать, что ощущает.

– Док, а свои выводы, мысли?! Он ни разу прямо не сказал, кто или что такое Прометей, и откуда взялась та стерва!

– Вы вообще уверены в том, что именно он вспоминает?

– Лично мне ни черта не понятно. Может это на вас снизошло какое-то просветление? Может, вам самому пора лечиться?!

– Здесь вообще кто-нибудь что-нибудь понял?

– Вспомним старую версию о Гермесе. Вспо…

– Антера?

– Антера! Что вы делаете?! Уберите гра…

– Не-ет!!

Страшно тряхнуло.

Я очухался и сразу увидел у себя на коленях оторванную по локоть женскую руку в обрывке черного костюма, и свой плащ, залитый кровью. Она не только сочилась из руки, но и капала откуда-то сверху.

«Какая жуть… Или мне это еще кажется?», – подумал я, отбрасывая находку.

Ответом была тупая боль, отодвинувшая остальное на второй план. Я нащупал источник. Из правого плеча торчал длинный и острый металлический осколок, скорее всего, от крышки стола. Задержав дыхание, почти без крика, я приготовился выдернуть его.

Неожиданно в массе темноты слева открылась дверь, и в проеме показался силуэт мужчины.

– Какого… – успел произнести охранник.

Я рывком вытащил осколок и метнул его в сторону жертвы. Тот устремился к цели и вонзился прямо в горло. Захрипевший охранник пошатнулся и упал.

Остального я не видел – накрыла волна боли. Затем она стала бить какими-то толчками, соответственно нараставшему самоощущению. Возможно, в ритме биения сердца. За две-три секунды я привык к боли и принялся освобождать правую руку. За эти мгновения возвращения к жизни я успел понять, что тело, похоже, посекло осколками. И что большинство прошло по касательной.

«Какой идиот взорвал тут гранату?»

С ума сойти! Разве это везение?! Это судьба!

Согнулся пополам, освобождая от ремней ноги.

«Ноги целы. Значит, уйдем на своих двоих. Та-ак, попробуем встать… пока не взвыла сирена. Кстати, почему она не включена? Еще никто не знает? Вероятно, дело в делении тюрьмы на автономные зоны. Звукоизоляция, и все такое».

Тело ужасно затекло, и будто приросло к креслу. Словно я в нем очень давно. Гораздо дольше, чем могло показаться.

А ведь и правда! Меня могли гипнотизировать много раз подряд, заставляя блуждать внутри воспоминаний и навязанных иллюзий. То есть я не жил все это время, а сидел в пыточном креслице. Вот хрень-то, а?..

Со дна памяти поднимались обрывки голосов и болезненных ощущений – как те сволочи взывали к моей совести и каким-то чувствам, одновременно пытая меня. Вспоминалось еще кое-что, одно необычное ощущение, которое подсказывало, что все неправда, что вокруг сон, который повторяется снова и снова… Дежавю?

«Но стоп. Ведь вот он я. Шатаюсь, но стою. А они лежат».

Тот тип в дверях тоже не двигался.

Я окинул взглядом забрызганную кровью камеру, тела и их фрагменты. Разбросанное оружие, осколки разбитого оборудования и следы на стенах. Судя по картине, она застрелила нескольких охранников, но, получив ранение от ответного огня, подорвала себя гранатой.

Вот хрень-то, а?

У Антеры поехала крыша?

На полу я увидел небольшой открытый кейс со шприцами. Нашел в нем один особый – с эндорфенолом, который действует почти как боевой стимулятор. Воткнул шприц себе в ногу и опустошил его. Закрыл глаза, ощущая, как боль исчезает, а голова проясняется… Будто кто-то стирал слова «боль» и «страдание» с доски перед моими глазами, и она становилась белой и чистой.

«Пока тюремщики не очухались, надо…»

Я открыл глаза и дернулся к выходу. Вот только…

Меня смутила кипа бумаг, что лежала рядом с перевернутым столиком за «моим» креслом. На них были знакомые фотографии… Я подобрал бумаги и обомлел: это даже не личные дела. На каждого сотрудника нашего отдела отводилось не более одной страницы. Первый Гарри. Написано все: краткая биография, награды, поощрения и одно взыскание. Скупыми бюрократическими фразами. Самая интересная строчка касалась ранения. Не знал, что босс едва выжил в аварии. Следующий Дэвид. Биография, награды, поощрения. Опять упоминание об операции. То же с Пилудски и Гроссманом… везде упоминание о травмах и хирургическом вмешательстве. Причем либо на мозге, либо на глазах.