Женщины у колодца - Кнут Гамсун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Консул удивлённо засмеялся и ответил:
— Почему я знаю?
Но потом он точно спохватился и спросил:
— Он звал тебя?
— Да. Два раза.
— Так. Что же ему нужно от тебя?
— Не знаю.
— Не заботься об этом!
Оливер так и поступил и оставил без внимания зов доктора.
Однако доктор, на этот раз, вышел на улицу и, должно быть, поджидал Оливера. Если бы Оливер мог понимать то, о чём доктор разговаривал с почтмейстером, то, быть может, извлёк бы из этого какую-нибудь пользу.
— Да, это касается потомства. Вы мне не ответили на мой вопрос, — сказал доктор.
— Я не совсем понял, — возразил почтмейстёр. — Разве это не так? Когда дети вырастут, то родители уже перестают о них заботиться и гораздо больше думают о своих внуках. Не доказывает ли это, что в человеке заложено стремление к бесконечному продолжению рода?
— Но с другой стороны, разве это не слишком большая беспечность производить непрерывно детей, осуждённых на жалкое существование, на позор и гибель? Если б хоть все они, по крайней мере, рождались в хороших условиях!
— Не знаю, можно ли так ставить вопрос, — заметил почтмейстер. — Возможно, что тут влияет судьба, которую заслужил для себя человек в своих предшествовавших существованиях на земле. Кое-что указывает на это в нашей жизни. Некоторые дети рождаются в лучших домах и воспитываются в лучших условиях и всё же вырождаются, а другие появляются на свет в нищете, в самой ужасной обстановке, и тем не менее из них выходят порой превосходные люди. Они сами воспитывают себя. И тут, в нашем городе, нет недостатка в примерах подобного рода. Жизнь вообще представляет беспорядочную смесь подобных случаев и нашей логики не хватает, чтобы распутать её.
— Оставим в покое логику, — нетерпеливо возразил доктор.
Он готов был застонать от негодования, оттого что ему приходится расхаживать тут и слушать болтовню почтмейстера, стараясь быть вежливым. Почтмейстер сел на своего конька и остановить его было трудно. Он заговорил о социальном вопросе.
— Разве, когда говорят: «мы рабочие», то подразумевают под этими словами крестьянина или рыбака? О нет! Тут имеется в виду только фабричный рабочий. Вспомните, господин доктор, что мы ведь с вами жили здесь, когда тут не было ни одного фабричного рабочего, и в каждом доме производилось то, что нужно для семьи. Но мы не были до такой степени заняты, чтобы не иметь времени праздновать воскресные дни. Образ жизни был проще тогда, но недовольства было гораздо меньше. Затем началось господство механики, возникло массовое производство, и появился на свет фабричный рабочий. Кто получил от этого выгоду? Кому это доставило радость? Только фабриканту, никому больше! Он хотел получать больше денег, его семья хотела наслаждаться большими земными благами, роскошью. Он не верил, что должен умереть...
— Нет, послушайте! — воскликнул доктор. — Разве фабрикант не доставляет работу многим, не даёт хлеб голодным желудкам?
— Хлеб? Вы подразумеваете деньги на покупку хлеба. Он даёт фабричную работу, а земля остаётся необработанной. Он увлекает молодёжь, заставляя её покидать своё естественное место в жизни, и пользуется её силами для собственной выгоды. Он создал в мире четвёртое сословие, создал целый класс фабричных рабочих, самых бесполезных в жизни. И вот посмотрите, во что превращается фабричный рабочий, когда он изучит приёмы высшего класса. Он бросает лодку, бросает своё поле, забывает родной дом, своих родителей, братьев и сестёр, не заботится о скотине, не интересуется ни деревьями, ни цветами, ни морем, ни небом, но за это он получает другое: Тиволи8, общественные дома, рестораны, хлеб и зрелища. И ради всех этих хороших вещей он выбирает жизнь пролетария. И тогда восклицает: «Мы рабочие!».
— Значит, не надо промышленности? — спросил доктор.
— Как так? Разве раньше не было промышленности?
— Так не надо фабрик?
— Не знаю, что ответить вам. Исключения могут быть.
— Ага!
— Например: фабрикация оконных стёкол. В жарких странах они не нужны, но в нашем климате...
Доктор расхохотался. Почтмейстер очень часто путался в своих рассуждениях и попадал в затруднительное положение.
— Ха-ха-ха! — смеялся доктор. — Скажите мне, господин почтмейстер, как это вы ухитряетесь всегда быть счастливым при всех обстоятельствах?
— Не всегда и не при всех обстоятельствах, — отвечал почтмейстер и замолчал.
— Это, должно быть, привычка, — сказал доктор. — Вы не можете обходиться без счастья. А мы, другие люди, мы должны жить без него... Разумеется, это привычка, ничего больше.
Но почтмейстер ничего не ответил. Он вдруг сделался молчаливым и доктору даже не удалось, вернувшись снова к вопросу о потомстве, заставить его разговориться. Очевидно, почтмейстер не хотел допустить насмешки над собой в этом вопросе, Он вдруг проговорил:
— Разве не вы, господин доктор, упоминали тогда о любви? Что же вы понимаете под любовью? Вам бы следовало сказать: чувственное влечение, животная функция, разврат. Но, во всяком случае, разврат должен быть разумным и бездетным, насколько возможно!
Однако, у доктора пропало желание спорить. Почтмейстер перестал существовать для него. Доктор взглянул на часы и, проходя мимо склада, крикнул:
— Выйди, Оливер. Мне надо поговорить с тобой.
— Вот ещё! — подумал Оливер, и остался сидеть в своём укромном уголке, в складе, до тех пор, пока доктор не удалился. Тогда Оливер запер склад и вышел.
Но избежать встречи с доктором ему так и не удалось. Доктор прошёл мимо него в первом же переулке и совершенно другим тоном сказал ему, даже притронувшись пальцем к своей шляпе:
— Добрый вечер, Оливер, хорошо, что я тебя встретил! Не можешь ли ты зайти со мной в мою приёмную?
Оливер пошёл. Может быть, он повиновался из любопытства, или ему просто хотелось наконец отделаться от доктора.
— Ты ничего не имеешь против того, чтобы я осмотрел твои бёдра? — сказал доктор.
— Зачем?
— Ради науки. Ты хороший объект. Разденься. Это скоро будет сделано, — прибавил он, видя, что Оливер не решается. — Довольно пяти минут... даже двух. Я только хочу взглянуть на твои бёдра. Они не болят у тебя?
— Нет.
— Ну, так дай же посмотреть!
Но Оливер не соглашался. Сегодня суббота и он хочет поскорее идти домой.
— Что за вздор! Только две минуты! — убеждал доктор,
Может быть, у Оливера были какие-нибудь особенные причины, почему он не хотел этого сделать? Лицо его приняло сердитое, хитрое выражение. Он искоса посмотрел на доктора и медленно произнёс:
— Нет, я этого не стану делать!
— Ты глуп, — возразил доктор. — У тебя больше не растёт борода, отчего это? И ты стал такой жирный и гладкий, точно баба!
— Я совершенно здоров.
— Вот я и хотел это исследовать. Ты ничего бы не потерял от этого. Я хотел кое-что выяснить, осмотреть твою паховую область. Для этого довольно одной минуты.
— Нет, я не хочу!
Но доктор не отступал.
— Как это случилось с тобой? — спросил он.
— На меня свалилась бочка.
— Я всё-таки не понимаю.
— Она раздавила мне ногу, которую потом должны были отнять.
— Позволь мне взглянуть, как высоко отнята у тебя нога.
Оливер показал снаружи рукой.
— Нет, ты сними штаны! — сказал доктор.
— Я не хочу, — ответил Оливер.
— Как тебе угодно, — произнёс доктор с чувством достоинства. — Я ведь только хотел тебе помочь.
Оливер пошёл домой. Было уже поздно и до него донеслись звуки музыки из танцевальной залы. В самом деле, ведь сегодня суббота! Но тут ему пришло в голову, что он недостаточно хорошо одет и потому, чтобы не попасть на глаза нарядным юношам и девушкам, идущим в танцевальный зал, он сделал обход и вдруг случайно увидал Петру. Она стояла и разговаривала, ни с кем иным, как со столяром Маттисом! Оба были очень заняты разговором. Маттис даже видимо был очень взволнован. И снова Оливер почувствовал укол ревности в сердце. Скрежеща зубами, он приближался к ним, но как только Маттис заметил его, то немедленно удалился в свою мастерскую. Конечно, он поступил благоразумно, избегая взбешённого Оливера, и так же благоразумно поступила Петра, не убежав от него.
Они пошли вместе. Оливер молчал и скрежетал зубами. Петра, чувствуя, что готовится буря, тотчас же сама перешла в наступление.
— Гм! — пробормотала она. — Вот так положение!
— Да... Положение! — проговорил Оливер грозным тоном, оборачиваясь к ней.
— Я говорю о Маттисе. Ты уже слышал? — спросила она.
— Слышал? Что такое? Ты что-нибудь слышала от него? — возразил он.
— Что ты там ворчишь? — проговорила она самым невинными беспечным тоном. — Ну, значит, ты это-то не слыхал!
Должно быть, это что-нибудь интересное? Любопытство Оливера было возбуждено и поэтому чувство ревности несколько притупилось.