Квартирный вопрос (октябрь 2007) - журнал Русская жизнь

Потом я встречался с электриком еще раз, он принес рычажки для включения конфорок (прежние кто-то умыкнул) в обмен на три сторублевые купюры. «Это не от вашей плиты рычажки, нет, конечно, просто у меня есть один дополнительный комплект, тут в другом подъезде плита осталась, я с нее снял». Может, и не от нашей, мы зарубок не ставили. Плиту мы потом отвезли моей теще на Киевскую.

При отключенном электричестве мы пожили пару вечеров - зажигали свечи. Потом к нам в дом пришла приятная дама из ЖЭКа, она почему-то нам симпатизировала. Сказала, что есть электрик, который наладит. Хорошая тетка. Электрик пришел, покопался в проводке, проверил фазы, что-то отсоединил, к чему-то опять присоединил, и в двух наших квартирах опять появился свет. Электрик был пожилой дядька с седыми волосами и интеллигентными манерами. Было неудобно предлагать ему деньги. Предложили, он взял, немного стесняясь, ведь ничего особенного он не сделал, это даже не халтура, это рутинная работа, в соответствии с разнарядкой или с устным указанием его начальницы, дамы из ЖЭКа.

В одной из квартир я нашел на полу книжки. Среди нескольких ничем не примечательных томов лежали сказания Якова Голосовкера про титанов. Голосовкер доверил некоему приятелю свои сочинения, а тот значительную их часть - труд всей жизни Голосовкера - потерял. Об этой личной трагедии Голосовкер сообщает читателю во вступлении к работе «Засекреченный секрет», и я читал когда-то эту интересную книгу, а теперь вот нашел другую книгу этого автора, которая кем-то тоже была утеряна или просто забыта. Вряд ли эта забытая книжка могла как-то рифмоваться с обстоятельствами жизни Голосовкера или же моими личными обстоятельствами, но тогда в этой неожиданной находке будто содержался намек - все именно так и рифмуется, и рано или поздно происходит согласно своим внутренним непостижимым законам.

Я пришел позже назначенного экскаваторщиком времени, и уже на подходе был слышен характерный звук сносимых бетонных конструкций. Экскаватор удивительно ловко расправлялся с домом, он упруго приникал к земле, ковш вгрызался в бетон и отламывал от плит большие геометрически сложные фигуры. На моих глазах было покончено со входом в соседний подъезд, мусоропровод разлетелся на части, точно был собран из пластика, лестничные пролеты тяжело, рушились вниз. Все происходило как-то слишком легко и быстро.

Я сделал несколько снимков и пошел обратно, не стал смотреть, как будут сносить наш подъезд вместе с квартирой номер шестьдесят с индивидуально спроектированной кроватью, со старым диваном, со снятой с петель дверью, разрисованной татуировщиком Мишей Склифом, с рекламным плакатом фильма «Любовное настроение», приклеенным скотчем к стенке прихожей, с паркетом в елочку, который издавал особенный старый запах после помывки его теплой водой, и с кормушкой для птиц, которые летают на высоте второго этажа, а на высоте четырнадцатого - нет, увы.

Олег Кашин

Шизофренический Дон

В поисках казачьей поэзии

I.

Как ее зовут точно - то ли Оля, то ли Алена, - никто не знает, все называют ее Матильдой. В свое время видная деятельница ДПНИ, культовая в националистических кругах девушка, не раз ночевавшая в милицейских отделениях после скандальных акций прямого действия (самая громкая акция называлась «раскадыривание» - в Бутове, на улице Ахмата Кадырова активисты снимали со стен домов таблички с названием улицы; с тех пор улицу усиленно патрулирует милиция). Лучший способ победить радикальный национализм - это обеспечить его носителей нормальной работой. Не знаю, в каком подвале Лубянки придумали позвать Матильду работать в компанию «Кушнир продакшн», занимающуюся шоу-бизнесом, но, мне кажется, именно трудоустройство этой девушки нанесло по ДПНИ удар, гораздо более сильный, чем любая антифашистская кампания.

Мы с Матильдой дружим, и когда она позвала меня съездить на Дон, я поехал, хотя принципиально стараюсь избегать «пресс-туров». А на Дону компания Матильды устраивала войсковой (в смысле - Всевеликого войска Донского) литературно-музыкальный фестиваль «Я вернулся на Дон», посвященный памяти казачьего поэта Николая Туроверова.

II.

С тех пор как два года назад Николай Расторгуев и Никита Михалков записали дуэтом песню «Мой конь», имя Туроверова, на стихи которого написана эта песня, перестало быть достоянием узкого круга ценителей. Песня, кстати, сама по себе очень интересная - в ней обыгрывается почему-то любимый советским масскультом сюжет: вслед за уходящим из Крыма пароходом с врангелевцами в воду бросается конь одного из офицеров, и тот стреляет в коня, потому что не может взять его с собой. Написанное в 1920 году стихотворение Туроверова - может быть, первое описание такой ситуации в художественной форме. Но есть один очень интересный момент - коня убивает не сам лирический герой, а его верный денщик, и это позволяет лирическому герою тосковать по своему коню, не испытывая никакой вины - стрелял-то денщик.

Сам Туроверов после гражданской войны пятьдесят лет прожил во Франции, во время Второй мировой воевал в составе Иностранного легиона в Африке, издал несколько книг, удостоившихся вежливых похвал Георгия Адамовича и, позднее, Евгения Евтушенко, а теперь казаки называют его донским Есениным и просто великим поэтом.

III.

До сих пор компания Александра Кушнира от казачьей поэзии была далека, но взаимопроникновение двух культур - гламурно-космополитической и державно-патриотической - относится к самым заметным приметам нашего времени. Раньше такого не было, а теперь не проходит и недели, чтобы в чреде событий светской жизни не промелькнуло что-нибудь государственническое. То финансисты из корпорации «Метрополь» откроют в Шотландии памятник крейсеру «Варяг», то Bosco di Ciliegi организует фестиваль строя и песни «Кремлевская зоря». Это взаимопроникновение выглядит иногда трогательным, иногда забавным, но чаще всего - пошлым, и поэтому я даже обрадовался, когда, проснувшись в ростовской гостинице, обнаружил, что московская делегация уже уехала в родную станицу поэта Туроверова на фестиваль, а я все проспал. Теоретически автобус можно было догнать, но, положившись на принцип, согласно которому всегда можно выйти к Херсону, идя на Одессу, я поехал в другой донской город - в Зверево, потому что Зверево - это заповедник реальной политики.

IV.

Вообще, конечно, эталона настоящего политического деятеля не существует. У кого-то слово «политик» ассоциируется с Лениным, у кого-то - с Черчиллем, а многие считают, что сегодня (по крайней мере, в России) есть только один политик - Владимир Путин.

Такой разброс мнений не в последнюю очередь, вероятно, объясняется тем, что мало кому известно имя мэра города Зверево Ростовской области. Это маленький, на тридцать тысяч населения, шахтерский городок в ста десяти километрах от Ростова-на-Дону.

Между тем зверевского мэра зовут Эдуард Федорович Бутенко. Я с удовольствием написал бы о нем отдельный очерк, если бы мы с ним не разминулись (когда я приехал в Зверево, мэр, наоборот, уехал куда-то в Ростов отдохнуть). Настоящих политиков на свете и в самом деле немного, а Эдуард Федорович Бутенко - бесспорно, один из них.

V.

Центр Зверева - несколько пятиэтажек и не работающий уже пятнадцать лет ресторан «Уголек», расположенный через дорогу от проходной градообразующей шахты «Обуховская». Район компактного проживания шахтеров - в десяти минутах ходьбы от «Уголька» - пригород Зверева поселок Первомайский. От города его отделяют железнодорожные пути. Пять тысяч жителей, одноэтажные дома, почтовое отделение и три салона игровых автоматов. А еще поселок Первомайский - это та цена, которую мэр Бутенко заплатил за свой второй срок на руководящей должности.

Два года назад незадолго до выборов мэра в Первомайском прошел большой митинг. На этом митинге шахтеры, обеспечившие на предыдущих выборах Эдуарду Бутенко решающий перевес в две тысячи голосов, приняли резолюцию, в которой не было никаких требований, а было просто сказано, что шахтеры «сделают все возможное», чтобы Бутенко мэром больше не был. Сделать, однако, не удалось ничего - в день выборов шахтеры обнаружили, что избирательных участков в их поселке просто нет.

«Пока мы бегали и выясняли, куда девались участки, выборы уже закончились и Эдуард Федорович остался на второй срок». С жителем Первомайского Валерием Кащенко мы разговариваем, сидя в пустой кухне квартиры его приятеля, уехавшего на заработки в Ростов и предоставившего свою жилплощадь на улице Ивановской шахтерам, объявившим очередную (за два года их было несколько десятков) голодовку протеста. В требованиях голодающих разобраться уже почти невозможно - Кащенко, например, требует, чтобы городские власти компенсировали урон, нанесенный его семье последним пожаром (7600 рублей за сгоревший туалет).