Шахта - Михаил Балбачан

А дежурного нет уже, только дверь входная настежь. Тогда Иосиф Виссарионович меня спросил: «Скажите, есть здесь еще кто-нибудь, чтобы мог нам обрисовать обстановку?» – «Я могу, товарищ Сталин», – отвечаю. Вышли на воздух. Туман почти растаял, и с горки уже вся стройка как на ладони видна была. Ну, я изложил вкратце, как дела шли, заверил, что в план уложимся обязательно, даже перевыполним немного. Прошли на шлюз – я и там все подробно разъяснил. Подъехали машины, они садиться стали, а Иосиф Виссарионович оборачивается ко мне и говорит: «Вас не затруднит и по другим участкам с нами проехать? Вы, я вижу, грамотный специалист. Сможете и там так же хорошо все нам объяснить?» – «Смогу, товарищ Сталин!» Ну, посадили меня в машину…

– С самим Сталиным?! – не выдержал Евгений. До сих пор он слушал с открытым ртом.

– Нет, в другую, конечно. Проехали по всему каналу, до самых Химок. Везде мне одного взгляда достаточно было, чтобы вникнуть в ситуацию. В конце товарищ Сталин руку мне пожал и говорит: «Спасибо, товарищ, вы нам очень хорошо всё рассказали». Тогда Ягода и все остальные тоже руку мне пожали, по машинам расселись и уехали. А я – назад в отряд отправился. Где на попутке, где пехом, к вечеру только добрался и через шлюз к своим пролез, были там лазейки. Едва к поверке успел. Там – словно разворошенный муравейник. Начальство как угорелое носилось. Соседи по бараку чего только не болтали. Один базарил даже, что утром на участок сам Сталин приезжал. Ему не поверили, конечно, на смех подняли, а я помалкивал.

– Это ты правильно, – похвалил Петр Иванович, – а что начальнику вашему было?

– Ничего ему не было. Недели две гонял нас в хвост и в гриву, а там все устаканилось. Только на меня долго еще искоса смотрел.

Весной, в связи с завершением работ, перебросили нас на Урал. И вот, ясным майским вечерком сидим мы в красном уголке и «Правду» читаем. А Борисыч, был там один такой, и спрашивает: «Серега, у тебя, случайно, нет родственничка, чтобы инициалы с твоими совпадали? Который тоже на нашем канале работал?» – «Нет вроде. А что?» – «Да, так, ничего, просто орденом Ленина его наградили. Вот, сам погляди, – рабочий Бородин С. М.». – «Вот, черт, – думаю, – забавное какое совпадение».

Через два месяца вызывает меня начальник лагеря и приказывает собираться. Мол, в Москву срочно затребовали. Через полчаса свезли под конвоем на станцию, посадили на первый проходящий поезд. А в Москве уже расконвоировали и сообщили, что дело мое пересмотрено, я награжден орденом Ленина и такого-то числа, в такое-то время должен явиться в Кремль. Паспорт новенький выдали, чистый, без судимости, деньжат немного. Ну, я первым делом – в Ленинград, к брату троюродному. На бывшую свою квартиру не смог. Черт с ней. Так, книг кое-каких жаль немного. А вот в мастерскую, товарищей дорогих повидать, зашел. Они все так рады были, так рады, поздравляли, обниматься лезли. Оказалось, что и в должности меня восстановили уже. А разработчиков того сверхпрочного бетона, всех, кто касательство к нему имел, забрали. Он и в метро посыпался, и еще где-то.

– Ясненько! – Петр Иванович плеснул всем по последней. – Все встало на свои места. Но рассказец, конечно, занятный. А теперь, значит, тебя к нам, на новое строительство направили?

– Точно. А я и рад до чертиков. Новые места – новая жизнь.

– Так что, мы с тобой теперь коллеги, некоторым образом?

– Выходит, что так.

«Удивительная история, – размышлял Евгений, – но, похоже, правда. Не стал бы он такое врать случайным попутчикам. Тем более таким попутчикам. Опять же – орден».

Он убрал кое-как со стола и, качаясь, направился за чаем. Петр Иванович и Сергей Маркович тоже ненадолго выходили.

– Так что, Петя? – прошамкал Бородин, прихлебывая. – Твоя теперь очередь. Мы с Женькой отдулись.

Петр Иванович сосредоточенно тянул чай, сжав горячий подстаканник всей ладонью. Наконец пробормотал:

– Даже не знаю. Я ведь для того все вчера и затеял. Понимаете, очень хотелось с кем-то этим поделиться, таким людям, с которыми не будешь потом каждый день нос к носу сталкиваться. То есть я, понимаете, кое в чем не совсем правильно поступил, у меня тогда, прямо скажем, башка не варила, а теперь вот думаю об этом все время. Ну ладно, хорош резину тянуть.

Я ведь, товарищи, тоже инженер-механик. ВТУЗ закончил. Учился – как в сече рубился, а потом исполнилась великая моя мечта – распределили меня на Тихоокеанский флот. Было там одно жаркое дело, о чем речь, сами догадывайтесь, болтать об этом я не имею права. После ранения полгода в госпитале провалялся, был комиссован и по комсомольскому призыву направлен в органы. Такие пироги. Родителей своих не помню, беспризорничал, потом – колония, общага студенческая, казарма. Как люди в обычной жизни живут, я ничего, можно сказать, не знал. Понимаете, здоровый мужик, двадцативосьмилетний, офицер, а в житейских делах – пацан просто.

Назначили меня на Урал, начальником первого отдела одного крупного завода. Там я повстречал своего старого знакомого – Тишкина. Он-то на завод пришел с институтской скамьи, стал уже начальником цеха, имел семью, хозяйство кое-какое и жил в прекрасном доме в самом центре поселка. А мне, поскольку холостяк, предоставили опять коечку в общежитии. Соседи по комнате, молодые специалисты, как это называется, жизнь вели разгульную, короче, не сошелся я с ними. Чего-то, может, я и сам тогда недопонимал, зато, как говорится, огонь и воду прошел, а в них еще молоко жеребячье не перебродило. Так что работал с утра до ночи, почти без выходных, а словом перекинуться, кроме как с Тишкиным, не с кем было. Он тоже вроде рад был возобновлению нашего знакомства и частенько после службы, если не поздно было, приглашал меня к себе домой. Жена его готовила вкусно, нравилось мне у них. Да. И вот как-то раз, я уже уходить собирался, хозяева переглянулись и предложили мне к ним переселиться. Мол, дом у них большой, одна комната вообще пустует, а я, бедный-несчастный, в общежитии маюсь. Проняло это меня до печенок – первый раз в жизни люди ко мне по-доброму отнеслись. От всего сердца их поблагодарил и сказал, что подумаю.

А чего тут думать? Комната своя, отдельная опять же, нравилось мне, что хозяйство у них: сад, огород, птица там всякая, корова. Жена Тишкина, Маринка, все крепко в своих маленьких ручках держала. Чистота кругом, уют, но, между прочим, никакого мещанства. Люди они, как мне тогда казалось, были простые и открытые. Так что уже на следующий день заявился к ним со всем своим скарбом в виде фибрового чемоданчика. Тишкин, на службе суровый, жесткий командир, член парткома, дома держал себя тише воды. Сын их Яшка, ученик первого класса, был полной копией отца – такой же толстощекий, рыжий и медлительный, только у одного имелись густые моржовые усы, а у другого – нет. Марина, та иною была. Все ее движения, взгляды, речь, выражения лица быстрые такие были, как течение ручейка.

– Та-ак, – изрек Сергей Маркович.

Петр Иванович отрывисто глянул на него и продолжил:

– Она была миниатюрной брюнеткой, но удивительно стройной и... пропорциональной, что ли. Красавицей ее, наверное, не назовешь, просто… она была очень… милой. Сама смуглая, глаза карие под густыми ресницами. Улыбалась все время. Улыбка у нее особенная была, такая… шаловливая.

Я теперь простить себе не могу, что улыбку ту вовремя не разглядел и вообще на нее как на женщину внимания не обратил. А то, может, хватило бы ума сбежать оттуда куда глаза глядят. Но я тогда настоящим дикарем был и, так уж вышло, с женщинами никаких дел еще не имел, немного даже побаивался их. Стеснялся, что ли. Для меня она была женой Тишкина, и точка. Да что теперь говорить, все мы задним умом сильны.

Зажил я у них, как у родных. Питаться стал хорошо, белье мое белым да свежим сделалось, все пуговицы пришитыми, а чулки заштопанными. Я, конечно, размяк и даже думать не хотел о возвращении к стылым столовским щам. Как и Тишкин, весь свой заработок начал ей отдавать, а уж Маринка сама заботилась, чего и когда мне купить.

В семь утра она будила меня одной и той же фразой: «Петенька, вставайте, на работу пора!». Рядом, на табуретке уже одёжа моя лежала: белье, рубаха и китель. Все чистое, выглаженное. Сколько раз ее просил, умолял даже, чтобы не делала этого! А она в ответ хмурила свои черные бровки и сердито так говорила, что, вместо того чтобы спасибо сказать, я все обидеть ее норовлю. А одежду мою она все равно стирать будет, потому, что не потерпит в своем доме грязи. Очень мне тогда не нравилось ее фамильярное обращение. «Марина Давыдовна, – говорил ей, – какой же я вам Петенька? Я ответственный пост занимаю, в конце концов, старше вас на два года. Я уже, извините, привык, чтобы меня Петром Иванычем называли». Она только смеялась. «Это вы там, на службе у себя, Петры Иванычи и Федоры Кузьмичи, а здесь я главная и зову вас, как мне хочется!»

Вечерами мы читали вслух газеты или книжку, какую-нибудь. Чтецом обычно назначали меня. Маринка обожала эти посиделки и слушала всегда очень внимательно, подперев щеку кулачком. Ей больше всего нравились такие книги, где не было путаных рассуждений и длинных описаний природы. Иногда мы брали пьесы: Ибсена, там, или Шекспира. Трагедия «Ромео и Джульетта» до того ее тронула, что она разрыдалась и убежала под издевательский смех мужа и сына. А следующим утром, за завтраком, все донимала меня насчет этого произведения. Только я ей ничего объяснить не сумел, сам в этих делах разбирался еще хуже нее.