Лодейный кормщик - Евгений Федорович Богданов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тьма. Иллюминатор чем-то завешен наглухо. Иван нащупал справа что-то мягкое. Тюфяк… Видимо, койка. Он лег на нее, расправив затекшие ноги.
До утра не сомкнул глаз, все думал, вспоминал до мельчайших подробностей Березовское устье, высчитывал время отлива. Но пустят ли шведы к штурвалу?
Утром брякнул ключ в замочной скважине, дверь распахнулась, и солдат подал завтрак: оловянную кружку с кофе, кусок хлеба, вареную солонину. Иван жадно принялся за еду: больше суток жил впроголодь. Часовой, оставив дверь открытой, следил за каждым его движением, будто считал куски. Поев, Иван снова лег. Часовой забрал судки и вышел, опять заперев дверь.
Вскоре к каюте подошли несколько шведов, среди них капитан и под конвоем — Борисов. Рябов узнал его по одежде. Переводчик был хмур, подбородок его распух, под глазами — синие кровоподтеки. Капитан спросил что-то, обращаясь к Рябову. Борисов, внимательно глядя на лоцмана, перевел:
— Капитан пришел за ответом.
Рябов поднялся с койки, сказал:
— Коли надо, поведу корабль.
Борисов вздрогнул, впился взглядом в кормщика, говоря всем своим видом: «Ты что, спятил? Шведский корабль вести? Разве не знаешь, зачем они тут?»
Рябов тоже взглядом ответил: «Все знаю. Так надо». Борисов в растерянности пожал плечами. Пока Борисов собирался с мыслями, шведский лейтенант перевел. Капитан, пристально следивший за русскими, ткнул переводчика в спину. «Рыбак поступает правильно!» — скрипуче сказал он.
Борисов, кажется, понял Рябова и опустил взгляд.
Рябова и переводчика под усиленной охраной повезли в шлюпке на адмиральский фрегат. Шеблад пожелал посмотреть на русского, который согласился сопровождать шведские корабли.
Глава четвертая
СРАЖЕНИЕ У СТЕН КРЕПОСТИ
1
— Отвори, леший хромой! Тебе говорят, отопри!
С десяток баб осаждали монастырские ворота, стучали в них крепкими кулаками, палками, вразнобой, но довольно настойчиво. Куда девались робость и вечный страх перед богом и его земными слугами, запершимися в полутемных кельях.
Монастырский привратник, хромой Павел, которого за глаза крестьяне звали Павлухой-апостолом, опасливо посмотрел в глазок-оконце и увидел разгоряченные, взволнованные бабьи лица.
— Куды ломитесь, греховодницы? Тута святая обитель, не кабак! Тут надобно благолепие, а не стукоток! Кыш! — замахал он руками на баб, словно на куриц.
— Я те дам кыш! — подступила к оконцу Марфа Рябова. — Я те остатнюю ногу переломаю, покажись только в деревне! Отопрешь ай нет?
— Не отопру! — Павел не на шутку рассердился. — Скажу настоятелю, он тя предаст анафеме за твою злость и строптивость! Чего вам надобно?
— Мужей наших надобно! — кричали женщины. — Ушли на промысел и как в воду канули!
— Пропали, может…
— Давай Тихона! Тихона надобно! Пущай ответит: рыбаки где?
— Ладно, позову. Молчите только!
Павел прикрыл ставенек и заковылял по плитняку к дому, где жила братия.
На крыльце он встретился с Тихоном, собравшимся на пекарню.
— Чем озабочен, брат во Христе? — велеречиво спросил Тихон, перебирая левой рукой связку ключей на поясе. Его сытое лицо лоснилось, глаза прищурены.
— Бабы ломятся в ворота, рыбацкие женки! Тебя требуют! — ответил Павел.
— Чего им надобно, душам грешным?
— Хотят знать, где рыбаки. Беспокоятся.
Из-под скуфейки на лоб Тихона выбежали мелкие морщинки.
— Кабы ведал… — Келарь вздохнул, возвел очи горе, перекрестился. — То одному господу ведомо! Должны бы уж вернуться, ан нету!
Привратник переминался с ноги на ногу.
— Что им сказать?
— Сам скажу, — подумав, произнес Тихон и отправился к воротам.
Павел опередил его, открыл ставенек и крикнул рыбацким женкам:
— Отойдите маленько. Сейчас брат Тихон выйдет!
Рыбачки послушно отошли на несколько шагов и остановились, судача и нетерпеливо посматривая на ворота. Тихон мелко-мелко перекрестил живот, что-то пробормотав, и вышел. Едва он приблизился к бабам, они, окружив его плотной толпой, загалдели вновь:
— Где мужики?
— До сих пор нету!
— Все сердце изболелось!
Марфа Рябова дергала келаря за рукав подрясника, благо он был широк, и спрашивала:
— Пошто рыбаков в море услал? Сказывают, от царя запрет на промысел даден! Креста на тебе нет! Ловите рыбу все летушко — и все вам мало!
— То не я услал, то — воля настоятеля! — оправдывался Тихон. — Будете кричать да сквернословить — дела не выйдет. Тихо надо, с уваженьем!
— С уваженьем? Ишь, сказал! Сундук-то кованой деньгами набил?
— Горбом наших мужей добро копишь! Дьявол бессовестный!
— Стыдитесь, бабоньки! Хулу на меня возводите! — зычно прикрикнул Тихон, побурев. — В такой-то час! Как у вас языки не сведет на сторону! О мужьях, безвестно в море в трудах пребывающих, глаголете, а сами изрыгаете постыдную брань! Позорно! Зело позорно!
Рыбачки опять притихли. Первый запал прошел. Марфа виновато опустила голову, отступила.
— Молитесь, бабоньки — уже добрее сказал келарь. — Дойдет молитва ваша до всевышнего, и смилостивится он, и вернет вам мужей. А я покудова ничего не могу сказать. Однако сердце мне вещает: мужи ваши живы-здоровы и, даст бог, вернутся к очагам своим, малым чадам да верным и почтенным женам.
— Неправду баешь, — зашумели женки. — Шведы, сказывают, идут на огромных посудинах войной! Они, верно, и полонили наших мужиков!
— Не ведомо то мне, бабоньки!
— По всем деревням слух катится!
— Не ведомо, говорю! Слух ищо не есть истина. Истину познаешь, токмо узревши воочью. Не всякому слуху верить надобно!
Бабы опять притихли, завсхлипывали, утирая слезы концами платков.
— Молитесь, бабоньки! Молитесь, рабы божии!
Даст бог, все обойдется подобру-поздорову, — повторил келарь.
От ворот монастыря женщины ушли ни с чем. Они не сразу разошлись по избам, а направились на берег. Встали там дружным плотным рядком и молча, сняв платки, стали смотреть на море, туда, где волны, обгоняя друг друга и кипя, как вода в котле, сливались с серым, затянутым плотными облаками небом. Словно крылья подбитых птиц, трепетали на ветру в руках женок ситцевые линялые платки…
Ничего не сказал им Тихон. Ничего не сказало и море. Пустынное, хмурое, оно равнодушно гнало тревожные и сумрачные волны к берегу.
Шумел прибой. Голодные чайки вились над волнами, жалобно крича, медленно и тяжко взмахивая крыльями против ветра.
2
В каюту адмирала конвой ввел двух русских. Капитан Эрикссон представил Шебладу невысокого русобородого мужика в куртке и рыбацких бахилах. Мужик был коренаст, нескладен и мял в руке кожаную зюйдвестку.
— Это — русский лоцман.
— Корабельный вожа, — с достоинством сказал Иван. — Знаю устье, могу провести без опаски ваши посудины.
Эрикссон дал знак Борисову. Тот перевел.
— Так, — сказал Шеблад и, встав, подошел к Рябову, положил холеную руку на плечо. — Послужишь
