Хозяин Древа сего - Павел Виноградов

— Мне все равно, и, надеюсь, ты не планируешь устраивать счастливое воссоединение семьи, — с еще более льдистой интонацией произнес Варнава. — Повторяю вопрос: что тебе от меня нужно?

— Ты несусветный упрямец, как я уже тебе говорил, — Дый тяжело вздохнул и укусил крепкими зубами огромное красное яблоко. — Ладно, раз ты у нас такой деловой, сейчас прочитаю тебе лекцию. А ты постарайся не прерывать глупыми подколами.

— Вот этого не обещаю, — заверил Варнава, приготовившись, тем не менее, слушать, и слушать внимательно

Див солидно прокашлялся и важно произнес:

— Для начала, юноша, кратко обрисую для вас сущность феномена, который мы называем Древом.

Дый, действительно, вдруг до смешного напомнил Варнаве одного кудлатого седовласого лектора, то ли из Гарварда, то ли из МГУ. И не только внешне — его рука, будто невзначай, опустилась на коленку Варнавы. Тот передернулся от отвращения.

— А что, профессор, я чего-то про него не знаю? — съехидничал он, убирая с себя дыеву конечность.

— Ни… ты не знаешь! — рявкнул Дый совсем не по-профессорски. — Как и лузер, который намарал этот ваш Трактат… Молчи и слушай дива, который был почти с Начала.

На сей раз Варнава сдержался, хотя несколько колких фраз так и просились на волю.

— Итак, — продолжал Дый, хлебнув из кубка, — мир мы именуем Древом, поскольку тем, кто лицезрел его в почти полной целостности, он предстает именно в такой форме. Условно мы делим его на части, называемые Корни, Ствол и Крона. Ствол, то есть, цепь реальных событий, произошедших в мире от его начала и до конца, по определению и по всеобщей убежденности, неизменен и стабилен. Однако, произрастая от Корней, начинающихся в местах, никому, кроме сам знаешь Кого, неведомых, он вскоре начинает ветвиться.

— С помощью господ Изначальных, — опять не удержался Варнава, однако на сей раз Дый не рассердился.

— Ты прав, — его взгляд блуждал где-то очень далеко, — феномен ветвления был связан с появлением в Стволе Продленных. Обычная магия, какой могут владеть и Краткие, на состояние Ствола не сказывается. Но когда некоторые из нас получили власть над временем…

— Мы никогда ее не имели, — произнес Варнава. — Истинное время только в Стволе, в Ветвях — суррогаты…

— И здесь ты прав, — кивнул Дый, демонстрируя удивительную покладистость. — Как только кто-то из нас пытался перейти в прошлое или будущее, он оказывался лишь в одной из новых Ветвей. Сначала мы сами этого не поняли. Помню, как это случилось со мной…

Варнава навострил уши: о существе, сидящем напротив него, известно было очень мало, и любая информация, даже и не слишком правдивая, могла дать преимущество в борьбе с ним.

— Я осознал эту силу однажды ночью. Я был… Брат мой по Ордену Варнава, ты видишь, сколь откровенен я с тобой?

Дый глядел в упор блестящим глазом. Его рука вновь потянулась к Варнаве, на сей раз приобняв того за плечи.

— Не слишком-то это мне льстит, — пожал плечами Варнава, тем же движением сбрасывая навязчивую руку, — да и особых откровений пока не слышал.

— Сейчас услышишь, — заверил Дый. — В ту ночь я был пьян и зол до безумия — одна полонянка издевалась надо мной, дразнила — прям как ты сейчас. Я ничего не мог с ней сделать, и свернул шлюхе шею.

— Попробуй то же самое со мной.

— Может, и попробую, если не прекратишь дерзить. Только потом тоже пожалею… — Дый глянул на гостя вполне откровенно. — Пожалел и тогда — девица мне очень нравилась. Сидел на ложе, глядел на то, что от нее осталось, и было мне тоскливо и мерзко. Мне хотелось опять услышать ее голос, хоть бы он клял меня всеми поносными словами, когда-либо звучавшими на свете. И чтобы тело ее вновь было теплым и мягким. Но лежала она искореженная и пустая, как все покойники, и толку мне от холодной туши никакого не было.

Его голос вдруг зазвучал пронзительно, на грани крика, но удивительно монотонно, словно возглашал стихи диковинной литании.

— Я орал над ней все сильные слова, которым научил отец мою мать, а она передала мне! Я создавал и разрушал вещи, гремел громом, плевался огнем, но она все была мертва! Я ненавижу смерть, ненавижу смерть, ты слышишь меня?!

Он захлебнулся яростью и замер, вперив перед собой взгляд. Однако вскоре продолжил негромко, словно и не было вспышки древнего безумия:

— Ты пойми, весь мир был нашим владением, где мы вольны были делать все, что хотели. И одного только не было — Неназываемый обманом отнял у нас вечную жизнь… Я ненавидел Его тогда, и сейчас ненавижу!

— Это прародители обманули Его. Никто не виноват в их падении, кроме них самих, — негромко, но твердо возразил Варнава.

— Слушай, не надо вспоминать придуманные Краткими книги, — пренебрежительно бросил Дый. — Что там было на самом деле, неведомо никому, кроме них и Его. И, я думаю, история была грязной. Недаром закрыты от взора Продленных Корни. Мы можем наблюдать Ствол от исхода отца нашего Каина и матери нашей Калманы на восток от Эдема. Но никто точно не знает, что происходит там до этого…

— Мне не обязательно видеть, чтобы знать, насколько Он любит нас, тех, кого Сам создал.

— Плети, плети ложь свою, подлый назарянин…

От ярости человеческий облик Дыя стал распадаться — голова вытягивалась, становилась остроконечной, тело, напротив, раздавалось вширь, руки удлинялись, от кончиков пальцев неудержимо отрастали острые когти, из искривленного рта, напоминавшего уже лягушачью пасть, лезли изогнутые желтые клыки. При этом монструозная фигура продолжала изменяться, словно не в состоянии была устояться в единой форме. Стало казаться, что это не одно существо, а легион разных тварей, каждая из которых ежесекундно являла новое рыло, ужаснее предыдущего. Было даже неясно, мужского рода ЭТО или женского. В один миг над Варнавой распахнулись кожистые синеватые крылья, ОНО издало невыносимый визг. Но приступ безумия кончился, крылья опали, вновь став широким синим плащом. Перед Варнавой был прежний Дый.

— Мы сами, люди, не покорившиеся Ему, вырвали бессмертие из сердца мира.

Дый говорил медленно и устало, словно недавняя вспышка высосала его силы.

— То была музыка… Да, в самый черный момент, когда казалось, что сейчас умру, я услышал музыку. Перед моим дворцом в Генохии играл на гуслях один из учеников Иувала — отца всех музыкантов.

Вновь чуть помолчав, он продолжил с оттенком торжественности:

— Не ведаю, кто послал его. Может быть, мой отец, кто бы он ни был. Но никак не твой Хозяин, обрекший наших прародителей на смерть лишь за то, что они стремились к знанию.

— К знанию чего, смерти?.. — резко бросил Варнава, не выдержав этого велеречиво-истеричного потока полуправды, откровенной лжи и дурных интерпретаций. — Они были созданы счастливыми и мудрыми, но захотели того, что им не предназначалось — знания Замысла. Само это знание, а не Творец, разрушило их бессмертие.