Не стреляйте в партизан… - Эдуард Нордман

Из школьных лет почему-то врезался в память пионервожатый, который со всей серьезностью говорил нам, что «Капитал» Маркса в третьем классе читать еще рановато, но в четвертом надо начинать обязательно. Я, честно говоря, пробовал. Ничего не понял.

Но это то, что касается учебы. А первые житейские уроки я получил в деревне у деда Ивана Лопатенкова и бабушки Арины. Дед твердил: «Никогда не бери чужого, не ври, всегда трудись». Потому для меня высочайшей оценкой стали слова академика Чазова, сказанные в одной из его книг: «Я хорошо знал среду КГБ, в которой было немало честных, порядочных людей. Но даже среди них Нордман, бывший белорусский партизан, выделялся своей прямотой, простотой и честностью. Он был далек от интриг…»

Спасибо Евгению Ивановичу на добром слове. Похоже, выполнил я установку своего деда. В то же время не надо принимать меня за человека, который признавал только два вида мнений: свое – правильное, а остальные – ошибочные, всегда и во всем лез напролом. Но я никогда не молчал и не стоял в стороне, если считал, что молчать и уклоняться нельзя.

Со стороны Андропова я гонений не опасался. Юрий Владимирович был слишком умным человеком для того, чтобы опускаться до мелкой мести. Да и выражение «как коммунист с коммунистом» ко многому обязывало и меня, и его. Оно, смею утверждать, было во многом сродни призыву: «Коммунисты, вперед!» Оно означало: говорю так, как есть, как вижу, потому что я – коммунист. Это кто-то другой может промолчать.

Теперь эти слова затрепали. Возможно, пересуды о партийных привилегиях всем заморочили голову. А я вступил в партию в 1942 году в глубоком немецком тылу. Это было 6 ноября, в канун главного революционного праздника. Собрание проходило на поляне. Меня рекомендовали наш командир Корж, партизаны Карасев и Ширин, последний потом стал комбригом. Я, как и положено, рассказал свою биографию.

На предложение высказаться другим партизаны-коммунисты заговорили хором: «Он же у нас на виду. Все помнят, как он вел себя в боях под Пинском, в операциях по разгрому гарнизонов в деревнях Ленин, Поварчицы, Ананчицы, у Красного озера, во время крушения немецкого бронепоезда».

Главные слова сказал Ширин: «Я его рекомендую и ручаюсь за него своей партийной совестью и своей головой. Прошу голосовать!». На том собрании приняли в партию и Виктора Лифантьева, Ивана Некрашевича.

– Партбилеты, – сказали нам, – выдадут после войны. Но в следующий бой вы пойдете уже коммунистами.

И я в тот день был беспредельно счастлив, хотя и была у нас только одна привилегия: первым – в бой, последним – из боя. Возможно, кто-то хмыкнет: какая же это привилегия – идти первым на смерть. Я был горд доверием быть первым в бою, горд доверием отвечать на трудные вопросы. А отвечать надо было не столько словами, сколько действиями, значит, «вперед!».

Тех, кто шел вперед не очень уверенно, в партию не принимали. Например, в апреле 1943 года Слуцкий межрайком партии (были и такие структуры во время войны) отменил решение партийной организации отряда имени Чапаева о приеме кандидатом в члены партии В.М. Лашука. Объясняли это тем, что еще недостаточно проявил себя в борьбе с оккупантами. Тогда же Любанский подпольный райком отменил решение первичной партийной организации отряда Шваянова о приеме в члены ВКП(б) М.В. Стерина. И тоже мотивировал «пассивным участием в боевых операциях».

Сведения эти я нашел, между прочим, в справке того самого И. Бондаря, которого лечил после ранения в 1941 году. Добавлю к этому, что выбирать для приема в партию было из кого.

Партийные организации только партизанских отрядов Минской области с января по август 1943 года приняли кандидатами и членами ВКП(б) почти 800 человек. Не ошибусь, если подчеркну, что именно во время борьбы в тылу врага единство партии и народа, комсомола и всей молодежи было как никогда крепким.

И еще об одном скажу. Нельзя упрощенно представлять и изображать руководящую и организующую роль коммунистов и комсомольцев, партийных и комсомольских органов.

Нельзя все сводить к принятию решений Центральными комитетами и подпольными обкомами. Кто из рядовых партизан читал тогда эти постановления? Мы воевали, а не писали бумаги. И не могли их писать.

Штабные канцелярии появились у нас в 1943 году. Этим занялись специально присланные из-за линии фронта люди. А до этого многие решения принимались командирами и комиссарами во время обмена мнениями у костра. Договаривались о том, как действовать, и действовали.

О многих постановлениях я узнал уже после войны. Главным был личный пример коммуниста и комсомольца. И мы шли туда, где трудно, где опасно. Секретарь Ивановского подпольного райкома комсомола Александр Барский планировал встречу со своими активистами в деревне Кривица, а нарвался на полицаев. Отстреливался до последнего патрона. Его, раненного, добили прикладами. Я хорошо знал этого парня из Москвы, сам и рекомендовал его секретарем райкома комсомола.

Были и листовки, и сводки Совинформбюро, и партизанские газеты потом появились. Листовки печатали на машинках. В уже упоминавшемся отчете нашей бригады комбриг и комиссар отметили комсомолку машинистку Анну Тарасенко, которая за три месяца напечатала 17 000 экземпляров листовок, сводок, обращений, а также машинистку, кандидата партии, Екатерину Тимашук, которая «за зиму отпечатала на машинке более 22 тысяч экземпляров…».

К этому времени, говорилось в отчете, Ивановским РК КП(б)Б уже выпускалась «своя районная газета «Партизан Полесья», приступил к выпуску газеты и Дрогичинский РК КП(б)Б… С мая по 15 октября 1943 года выпущено 44 500 экземпляров газет, сводок, листовок». Но не немецкая же почта приносила их в городские и деревенские дома. Доставить их можно было только конспиративным путем. И часто с риском для жизни, пешком, ползком.

Когда в 1942 году М.В. Зимянин и К.Т. Мазуров поручили мне уделить особое внимание Ивановскому, Дротичинскому, Телеханскому и другим районам с тем, чтобы воссоздать там полноценные подпольные райкомы комсомола, я на своих двоих вдоль и поперек обошел эти районы.

Агитировали мы не только газетами и листовками. В деревнях выступали коллективы партизанской художественной самодеятельности. Была такая и в нашей бригаде. Концерты проводились где-нибудь на лужайке, собиралось много людей. Устанавливались радиоприемники для прослушивания передач из Москвы. В это время партизанские врачи вели прием больных, бойцы помогали на полевых работах.

Только за третий квартал 1943 года врачами нашей бригады им. Молотова, по архивным данным, «было обслужено 1188 человек гражданского населения. Все это создавало среди населения огромный авторитет бригаде и вообще партизанскому движению».

По себе знаю, каким прекрасным местом для агитации среди молодежи были… танцы. Соберутся в крестьянской хате девчата на посиделки, куделью прясть. Через некоторое время гармонист подойдет, меха растянет. Тогда долой прялки, начинаются танцы.

Мы, молодые партизаны, тоже душу отводили. Полька, краковяк, падеспань. «Ах ты, полечка-красуха, дождь идет – дорога суха…». Пыль столбом. Разгорячимся, потом присядем отдохнуть. Вот тогда начинаются разговоры, нужные для дела. Но это было уже на втором этапе войны, а в 1941 году нам было не до танцев.

Лучше всего агитировали наши дела. В оккупированном райцентре Иваново местные подпольщики в двух местах вывесили красные флаги. Заминировали подступы к ним. При попытке снять один из флагов подорвался полицейский. Второй флаг развевался над городом несколько дней, и крестьяне из окрестных деревень под разными предлогами старались попасть в город, чтобы посмотреть на это красное полотнище. Оно было для них символом близкого освобождения.

Серьезной пропагандистской затеей, получившей широкую огласку и поддержку среди населения, стало написание в 1943 году партизанского письма Гитлеру. Я тоже принимал участие в его составлении как комсомольский комиссар. Письмо было почти стихотворным. Привести его в печати дословно невозможно и сейчас, потому что слов мы не выбирали. Точнее, выбирали, но самые острые, самые ругательные. Чтение этого письма в отрядах и деревнях поднимало настроение всем без исключения. Хохот стоял громовой.

Мы старались иметь своих людей в каждой деревне, через которую проходили наши отряды. Пока комиссар с командиром проводили собрание или митинг, Шая Беркович, я, Иван Чуклай подбирали надежных парней и девчат, которые становились потом нашими глазами и ушами. Начало этому положила еще Ольга Александровна Сысоева в 1941 году, определив первые явки, пароли, конспиративные дома и квартиры.

С представителями ЦК мы встречались лично и тоже во вражеском тылу. Зачастую они сами приходили в наши бригады и отряды. Мазуров своими ногами протопал по Минской, Пинской, Полесской, Брестской партизанским зонам. Впервые встретиться с Кириллом Трофимовичем мне довелось осенью 1942 года. Тогда меня радиограммой вызвали в Любанский район Минской области на беседу с представителем БШПД и секретарем белорусского ЦК комсомола «Виктором».