Смерть приходит в Пемберли - Филлис Джеймс

Неожиданно Элвестон остановился и быстро подошел к дубу. Что-то привлекло его внимание. Женщины последовали за ним и увидели вырезанные на коре приблизительно в четырех футах над землей буквы Ф. Д — И.

Оглядевшись, Джорджиана сказала:

— А разве не те же самые инициалы вырезаны на этом остролисте?

Беглый осмотр подтвердил ее правоту.

— Не похоже на обычные забавы влюбленных, — задумчиво произнес Элвестон. — Для них инициалы — это все, что нужно. Тот же, кто вырезал эти, явно хотел, чтобы они соответствовали инициалам Фицуильяма Дарси.

— Интересно, когда их сделали, — сказала Элизабет. — По виду недавно.

— Без сомнения, в течение этого месяца, и это дело двоих, — отозвался Элвестон. — «Ф» и «Д» не глубокие, их могла вырезать женщина, а вот черточка и «И» значительно глубже, и при работе использовалось остро наточенное орудие.

— Я не верю, что инициалы вырезал любовник, — сказала Элизабет. — Их вырезал враг, и намерения у него плохие. Продиктованы они ненавистью — не любовью.

Уже произнеся эти слова, она подумала, что поступила неразумно: Джорджиана может испугаться, но тут вмешался Элвестон:

— Возможно, это инициалы Денни. Как его зовут?

Элизабет пыталась вспомнить, слышала ли она имя Денни в Меритоне, а потом сказала:

— Кажется, Мартин или Мэтью, но в любом случае полиция выяснит. Если у него есть родные, с ними вступили в контакт. Но насколько мне известно, Денни до пятницы никогда не был в этом лесу, и уж точно не посещал Пемберли.

Элвестон повернулся к ним.

— Вернувшись в Пемберли, надо составить письменное сообщение: полиция должна это знать, — сказал он. — Впрочем, если полицейские тщательно, как положено, обследовали место преступления, они могли наткнуться на вырезанные инициалы и сделать выводы. А пока, надеюсь, никто из вас не станет тревожиться. Это может быть просто озорство без всякого злого умысла: дело рук влюбленной девушки, живущей по соседству, или служанки, затеявшей глупое, но безвредное дурачество.

Его слова не убедили Элизабет. В молчании она отошла от дерева, Джорджиана и Элвестон последовали за ней. Ни у кого не возникало желания говорить, и так Элизабет и Джорджиана вслед за Элвестоном спустились по лесной тропе к месту, где их ждал экипаж. Мрачное настроение Элизабет передалось спутникам; Элвестон помог дамам сесть в ландо, закрыл дверцу, сел на коня, и они поехали домой.

Местная тюрьма в Ламтоне в отличие от тюрьмы графства в Дерби снаружи была более устрашающая, чем изнутри, — возможно, из тех соображений, что общественные деньги лучше потратить на предупреждение потенциальных преступников, чем на утверждение в мрачной безысходности тех, кто уже осужден. Дарси знал эту тюрьму, так как, будучи мировым судьей, иногда ее посещал — в частности, однажды приблизительно восемь лет назад, когда психически больной узник повесился в камере, начальник тюрьмы пригласил его как единственно доступного в то время мирового судью осмотреть тело. Это был тяжелый опыт, оставивший в душе у Дарси ужас перед повешением, и теперь каждый раз, когда он приезжал в тюрьму, перед его глазами возникали висящее тело и стянутая шея. Сегодня это видение было особенно ярким. Главный надзиратель и его помощник были людьми добрыми, и хотя ни одну из камер нельзя было назвать просторной, с заключенными хорошо обращались, а те из них, кто мог заплатить за еду и питье, принимали гостей в относительно нормальных условиях, и им грех было жаловаться.

Хардкасл усиленно рекомендовал Дарси не встречаться с Уикхемом до предварительного слушания дела; и тогда Бингли с его отзывчивым характером вызвался сам навестить узника, что и сделал в понедельник утром, занявшись решением первостепенных проблем и передав тому достаточно денег на еду и все остальное, что могло как-то облегчить жизнь в тюрьме. Но Дарси, подумав, решил, что обязан повидать Уикхема перед слушанием дела хотя бы один раз. Иначе и в Ламтоне, и в деревне Пемберли никто не будет сомневаться, что он уверен в виновности свояка, а ведь следственное жюри будет набираться именно из Ламтона и Пемберли. В любом случае его вызовут как свидетеля обвинения, но он по крайней мере может показать, что верит в невиновность Уикхема. У Дарси были и личные соображения: он не хотел, чтобы возникали разные предположения, почему да отчего Уикхем отлучен от семьи, ведь тогда был риск, что всплывет намечавшееся тайное бегство Джорджианы. Ему надо пойти в тюрьму, это будет и справедливо, и правильно.

Из рассказа Бингли выходило, что Уикхем угрюмый, неразговорчивый и при каждом удобном случае разражается бранью в адрес мирового судьи и полиции, требуя, чтобы они удвоили усилия и выяснили наконец, кто убил самого близкого — и, по сути, единственного — его друга. Почему он томится в тюрьме, а убийца гуляет на свободе? Почему полицейские постоянно прерывают его отдых и мучают его глупыми и пустыми вопросами? Спрашивают, зачем он перевернул Денни? Чтобы увидеть его лицо — разве это не естественно? Нет, он не видел рану на голове Денни — возможно, ее закрывали волосы, к тому же он был слишком потрясен, чтобы замечать детали. А что, спрашивали его, делал он в отрезок времени между выстрелами и приходом искавших их людей, которые обнаружили труп Денни? Мотался, спотыкаясь, по лесу в поисках убийцы — то, что должны сейчас делать они, вместо того чтобы мучить невинного человека.

Но сегодня Дарси увидел другого человека. В чистой одежде, побритый и причесанный Уикхем принял его, как будто находился не в тюрьме, а в собственном доме; он был предельно любезен с тем, кто не являлся для него самым желанным гостем. Дарси помнил, что Уикхем человек настроения; сейчас перед ним был прежний Уикхем: красивый, уверенный в себе и склонный скорее получать удовольствие от дурной славы, чем видеть в этом позор. Бингли принес все, что он просил: табак, несколько рубашек и галстуков, тапочки, испеченные в Хаймартене вкусные пирожки как дополнение к еде, купленной для него в местной кондитерской, чернила и бумагу, на которой Уикхем собирался описать свое участие в ирландской кампании, а также жестокую несправедливость теперешнего тюремного заключения. Он нисколько не сомневался, что эти личные записки будут пользоваться спросом. Никто из мужчин не вспоминал былое. Дарси никак не мог освободиться от власти прошлого, но Уикхем жил моментом, с оптимизмом смотрел в будущее и, чтобы угодить собеседнику, перестраивал прошлое, и Дарси почти поверил, что на какое-то время тот выбросил полностью все плохое из головы.

Уикхем рассказал, что Бингли вчера вечером привозил из Хаймартена Лидию на свидание с ним, но та была так несдержанна — жаловалась, плакала, — что встреча вызвала в нем одно разочарование, и он распорядился, чтобы впредь ее допускали к нему только по его просьбе и не больше, чем на пятнадцать минут. Впрочем, Уикхем надеялся, что второе свидание не потребуется: слушание дела назначено на одиннадцать часов в среду, а в том, что его освободят, он не сомневался, планируя триумфальное возвращение его и Лидии в Лонгборн и прием поздравлений от прежних товарищей в Меритоне. Пемберли он не упоминал — видимо, даже в эйфории он вряд ли ждал туда приглашения, да и не особенно его хотел. Если счастливое освобождение наступит, подумал Дарси, Уикхем, вне всякого сомнения, в первую очередь поедет к Лидии в Хаймартен, а уж потом отправится в Хартфордшир. Несправедливо, что Джейн и Бингли будут вынуждены терпеть присутствие Лидии еще один день, но все можно как-то решить, если Уикхема действительно освободят. Хотел бы он в это верить, как верит сам Уикхем.

Дарси пробыл в тюрьме около получаса и ушел, получив на прощание список того, что следовало принести на следующий день, и просьбу передать наилучшие пожелания миссис Дарси и мисс Дарси. Уходя, он подумал, что ему повезло: Уикхем больше не пребывал в пессимизме и не возлагал вину на всех вокруг, и все же Дарси во время свидания испытывал чувство неловкости и какого-то уныния.

У него было горькое чувство, что если на суде все сложится хорошо, ему придется обеспечивать Уикхема и Лидию — по крайней мере в обозримом будущем. Их траты всегда превышали доходы, и Дарси предполагал, что они во многом зависят от частных дотаций со стороны Элизабет и Джейн и таким образом увеличивают свой недостаточный капитал. Джейн иногда приглашала Лидию в Хаймартен, а Уикхем, хоть и жаловался на свою брошенность, с удовольствием проводил время в ближайших гостиницах; именно от Джейн Элизабет узнавала о жизни парочки. После отставки все временные работы Уикхема заканчивались неудачей. Его последняя попытка получать жалованье была связана с работой у сэра Уолтера Элиота, баронета, которому из-за собственной расточительности пришлось сдать свой дом посторонним людям, а самому с двумя дочерьми переехать в Бат. Младшая, Энн, вскоре счастливо и удачно вышла замуж за морского офицера, теперь уже известного адмирала, но старшая, Элизабет, все еще пребывала в поисках мужа. Разочаровавшийся в Бате баронет решил, что теперь он достаточно обеспечен и может вернуться домой; жильцам он послал предупреждение, а Уикхема нанял секретарем, доверив ему всю необходимую работу, связанную с переездом. Через шесть месяцев Уикхема уволили. Когда до Джейн доходили удручающие новости о разногласиях с работодателями или, что хуже, семейных разногласиях, ей отводилась роль миротворца. Но когда известие о последней неудаче Уикхема дошло до ее более скептической сестры, та заподозрила, что мисс Элиот встревожила реакция отца на открытый флирт с ним Лидии, а попытки Уикхема утешить себя с ней, встретившие вначале поощрение, порожденное скукой и тщеславием, привели впоследствии к отвращению.