Солнечная ночь - Нодар Владимирович Думбадзе

О, я знаю эту книгу! В детстве мне ее читала мама... «Я расспрашиваю всех: не требуется ли матрос на корабле, следующем в Новую Зеландию... Ведь там меня ждет моя Эшу...» Так, кажется, кончается книга?

Лия раскрыла последнюю страницу.

— «Ведь там меня ждет моя Эшу...» Да, так.

— А вождя звали Эмай.

— Да, Эмай.

— Я помню наизусть почти все, что мне в детстве читала мать... Если б так же легко запоминались лекции!

Лия улыбнулась.

Мы прошли мимо пекарни. Вкусный, ни с чем не сравнимый аромат свежеиспеченного грузинского хлеба одурманил меня. Лия замедлила шаги.

— Ух, какой запах! — вырвалось у нее.

— Минуточку! — попросил я и бросился к пекарне. Дверь оказалась запертой. Тогда я забежал во двор пекарни и стал стучать в крошечное оконце. Дверь чуть приоткрылась, и чья-то потная голова спросила:

— Чего тебе?

— Хлеба, дядя!

׳— Нету хлеба! — Дверь захлопнулась.

Я забарабанил кулаками.

— Сказал ведь тебе — нет хлеба!

— Дядя, только один хлеб! Понимаешь, на улице меня ждет голодный человек!

— Э, дорогой, на свете много голодных! На всех не напасешься!

— Ну, прошу тебя!

— Гони пятерку!

— Вот три рубля. Больше у меня нет ни копейки.

— А у меня нет трехрублевого хлеба!

— Выбери самый маленький!

— Ну, знаешь!.. Откуда ты взялся, такой прыткий? Голова исчезла, потом дверь распахнулась шире, и пекарь протянул мне горячий, источавший изумительный аромат круглый хлеб.

— На! Проваливай отсюда!

— Спасибо, дядя! Вот деньги.

— Ладно уж. Спрячь!

— Как же так?

— Иди, иди, сынок! Ешь на здоровье!

— Спасибо!

— Будь здоров!

Под акацией, где я оставил Лию, никого не было. Я огляделся. Улица была пуста. Тускло горели редкие фонари.

— Лия! — крикнул я.

Тишина. Вдали, в самом конце подъема, виднелась одинокая фигура. Я изо всех сил бросился догонять ее.

— Лия! — позвал я, с трудом переводя дыхание.

Фигура оглянулась. Я извинился и повернул назад.

...Ушла. Где теперь искать ее? Ушла, не захотела быть со мной. Почему? Видно, ей неприятно мое общество... Но ведь я ничего неприятного ей не сказал, ничем ее не оскорбил. Быть может, она испугалась, что нас могут увидеть вместе? Но почему, почему?

Мне стало грустно и больно, до того больно, что на глаза навернулись слезы. Я опустился на тротуар и прижал к груди горячий хлеб...

 «Господи, наконец-то я ее нашел и так глупо потерял!»

«Врешь! Ты никогда ее не искал!»

«Как это — не искал? Искал! Все два года искал!»

«Ни одного дня!»

«Почему же я так обрадовался встрече с ней?»

«Каждый обрадуется встрече с такой девушкой!»

«Так, как я, — никто!»

«Не беда, ты еще встретишь ее».

«Где? Когда?»

«Встретишь!»

...Долго бродил я по опустевшим улицам. Над городом горели звезды. На тротуарах расплывшимися лужами лежал свет фонарей.

Я медленно побрел домой.

И какого черта мне понадобился этот хлеб, будь он неладен!

На углу улиц Ленина и Меликишвили, на остановке трамвая, стояли несколько человек. Я присоединился к ним — не хотелось идти пешком.

Среди ожидающих я заметил женщину лет тридцати с тяжелой сумкой в руке. Миловидное лицо. Брови подведены в ниточку. Пухлые, красивые, чуть напомаженные губы. Воротник и рукава шерстяного костюмчика изрядно потерты. Почувствовав мой взгляд, женщина обернулась и хмуро на меня посмотрела — так обычно смотрят на карманников осторожные пассажиры. Мне стало неловко. И только сейчас я заметил, что прижимаю к груди злополучный хлеб и уписываю его за обе щеки. Женщина прыснула, засмеялся и я.

— Вкусно? — спросила она.

— Изумительный хлеб! Хотите?

— Нет, что вы! Спасибо!

— Далеко живете?

— Не очень.

— Я тоже.

— Целый час жду трамвая. За это время раз десять дошла бы пешком.

— Так пойдемте, я вас провожу.

— Да вот... сумка.

— О, сумку понесу я!

— Нет-нет, что вы!

— А что тут такого? Дайте сумку!

— Неудобно, ей-богу...

— Давайте!

Сумка оказалась у меня в руке. Мы не спеша тронулись в путь.

...Миновав низкие железные ворота, мы очутились в крохотном дворике. Посередине двора хрипел и захлебывался перевязанный проволокой водопроводный кран. На веревке сушилось белье. Женщина подошла к занавешенной белой марлей, обитой металлической сеткой двери, отперла ее, вошла в комнату и зажгла свет.

— Входи! — позвала она меня.

Я вошел в крохотную прихожую, неловко потоптался, потом положил сумку на пол, рядом с керосинкой.

— Входи, входи, садись! — повторила женщина, поправляя розовую подушку на кушетке.

Я вошел в комнату, сел и огляделся.

Вся обстановка небольшой, метров в пятнадцать, комнаты состояла, кроме кушетки, на которой я сидел, из одной кровати, круглого стола, четырех стульев, шифоньера и нескольких книжных полок.

Женщина подошла к шифоньеру, сняла розовый халат и на моих глазах стала переодеваться. Мелькнула ее налитая белая грудь, круглые плечи, сильные, стройные ноги. Сердце у меня учащенно забилось. Я отвернулся.

Женщина подошла к столу.

— Поужинаем? — просто спросила она.

Я положил на стол хлеб, который до сих пор держал в руках, и кивнул. Женщина вышла в прихожую и скоро вернулась с тарелкой сыра, банкой консервов и бутылкой водки в руках. Потом принесла две рюмки.

— Ну, присаживайся!

Она разлила водку.

— Выпьем за наше здоровье. Спасибо тебе — помог... Меня звать Лидой. А тебя?

— Темур... За наше знакомство!

Мы чокнулись и выпили.

— Это мой муж, — показала она на висевший на степе портрет молодого красивого парня. — Погиб на фронте...

— Я думал — сын, — проговорил я.

— Муж... Тебе сколько лет?

— Двадцать два.

— Ему было двадцать три, — сказала Лида и снова разлила водку.

— Мне пора, — сказал я, вставая.

— Погоди. Выпьем по одной.

— Давай. За нас!

— За нас!

Мы выпили. Потом — еще и еще.

— Лида, можно я сяду рядом с тобой? — спросил я, и вдруг показалось, что комнату заволокло голубым туманом.

— Можно.

Я пересел к ней и, замирая от волнения, положил руку ей на колени. Лида не отстранилась, ничего не сказала — она сидела с закрытыми глазами и загадочно улыбалась/ Тогда я обнял ее за плечи, привлек к себе и поцеловал — сперва под ухом, потом в шею. Непередаваемый, изумительный аромат ее тела — аромат земли, солнца, крови, моря,