Ледяной ветер азарта - Виктор Пронин

– Ну, Анатолий Евгеньевич... Я совсем не хотела вас обидеть... Я не поняла, о чем идет речь. Вы говорили так неопределенно... Я подумала, будто вы опять хотели предложить продать что-нибудь.

– А теперь? Теперь, когда вы поняли, о чем идет речь?

– Видите ли, Анатолий Евгеньевич, ведь это не последняя наша встреча...

– Понимаю. Понимаю. Может, я сегодня сказал что-то не так, но... бывает. Когда наступает, в общем, вы сами видите... – Поняв, что говорит не очень складно, Анатолий Евгеньевич умолк и направился к двери.

Едва за ним закрылась дверь, Вера облегченно вздохнула и провела рукой по лицу, как бы снимая следы молящих взглядов Анатолия Евгеньевича, словно он касался ее лица своими вздрагивающими, неестественно маленькими пальчиками.

– О боже! – проговорила она. – И этот туда же...

Вера уже начала было разворачивать сверток, который принес Кныш, но осторожный скрип двери заставил ее вздрогнуть. На пороге, на фоне полосатой двери, обитой старым, списанным в общежитии одеялом, стоял Анатолий Евгеньевич с влажным носом и несчастными глазами.

– Да, чуть не забыл, – произнес он с вымученной непосредственностью. – Помнится, Вера, вы как-то говорили, будто Толысу вынесли выговор по торговой линии. Чуть ли не райком вмешался... По вашему заявлению...

– Ну. Было такое. Дали Панюшкину по темечку. Два раза дали.

– За что? – Анатолий Евгеньевич даже ухо ушанки приподнял, чтобы не пропустить ни слова.

– А! Дело старое, дело прошлое. Схлопотал старик пару выговоров. Может, их уже сняли с него, я не очень-то разбираюсь в этой выговорной политике... Там поставлено хитро – то выносят, то сносят...

– Ну а выговоры-то, выговоры за что? – в голосе Анатолия Евгеньевича прозвучала вдруг такая заинтересованность, такая боль и мольба, что Вера насторожилась:

– А вам-то зачем?

– Да так просто... Любопытно. Знаю, что врубили Толысу по первое число, а за что – ума не приложу. Если уж, думаю, вы Толысу устроили такой гостинец, то и мне с вами ссориться нельзя, а, Вера? – игриво сказал Кныш.

– Точно, Анатолий Евгеньевич, не ссорьтесь со мной. И вообще ни с кем не ссорьтесь. Вам действительно нельзя.

– Это почему же?

– Да уж такой вы человек. Сами знаете... И поэтому не ссоритесь. И правильно делаете. Такая у нас с вами работа.

Видя, что разговор затягивается, Анатолий Евгеньевич снял шапку, пригладил волосенки, приблизился к прилавку.

– Вера! Не томите душу – за что Толыса наказали? Ну, пожалуйста! За мной не заржавеет, вы же знаете! Глядишь, и вам кое-что понадобится, чего не бывает! Вера!

– Вот пристал! Ну чисто банный лист! За нарушение правил торговли – такая была формулировка.

– За нарушение?! Правил торговли?! – воскликнул Анатолий Евгеньевич счастливо. – Ну и ну! В чем же оно выразилось?

– Анатолий Евгеньевич! Сжальтесь! Перерыв! Есть хочу. Понимаете? Пожевать надо. Сил больше нет.

– Все, Вера. Все. Прошу прощения, виноват. Больше не буду. Ну, а все-таки? Что натворил Толыс? А? Ну словечком, ну намеком, а? Я догадаюсь, я сообразительный, вот увидите, догадаюсь! Намекните, Вера!

– Господи, ну попробовал он как-то запретить продажу водки. Ему и дали промежду глаз. Чтоб не своевольничал.

– Ага, – кивнул Анатолий Евгеньевич. – Понял. Все понял.

Пятясь, он вышел, притворил дверь, постоял в коридорчике, размышляя над услышанным, и лишь через несколько минут Вера увидела, как он прошел мимо окна.

– Какого черта ему надо? – проговорила она вслух. И пожалела, что сказала о выговорах. Заныло, заскребло на душе, будто выболтала что-то важное.

Ливнев присоединился к Комиссии в последний момент, когда узнал от Мезенова, что тот летит на далекий мыс специальным рейсом на строительство трубопровода. Стройка была, по местным понятиям, большая, о ней часто писали, а после осеннего Тайфуна она стала даже знаменитой. Ливнев сразу понял, что разгромная статья с его раздумьями, выводами Комиссии просто обречена на успех и прогремит не только на Острове, но и далеко за его пределами. Материал сам шел в руки, и отказываться от него было бы глупо. Ливнев не стал поступать глупо и уговорил Мезенова взять его с собой.

Крупный, с широким шагом, с резкими движениями и громким хохотом, нарочито неуклюжий, вынуждающий сторониться, прижиматься к стенам всех, кто шел навстречу ему по коридору редакции, Ливнев пользовался репутацией журналиста, который после каждой командировки пишет гвоздевой материал. Он действительно привозил статьи, очерки, фельетоны, на которые потом еще долго шли отклики читателей, писали в основном пенсионеры и домохозяйки, которых брал за живое бойкий слог и скандальная постановка вопроса. Надо отдать должное, Ливнев умел произвести впечатление на людей, не очень разбирающихся в существе дела. Полученные отклики он собирал в отдельную папку и обязательно готовил обзор писем, еще раз напоминая о себе и своем материале. Иногда, правда, писали специалисты, ставя под сомнение и задор автора, и его подготовленность. На такие письма Ливнев отвечал вежливо, обстоятельно, преследуя единственную цель – отбить у читателя желание написать еще одно письмо. В долгие переписки он старался не ввязываться.

Еще в самолете, из разговора, Ливнев понял, что настроены все серьезно, что работа будет обстоятельной, кропотливой. Решив, что материал о производственных делах соберет Комиссия, он занялся более простым делом. Потолковав с продавщицей и рассказав ей два потрепанных анекдота, Ливнев попутно узнал, сколько ящиков спиртного выпивают на стройке за день, сфотографировал остатки наглядной агитации, чудом сохранившейся кое-где после Тайфуна, заглянул в пустую читальню, выпил с ребятами в общежитии и заодно поинтересовался, собираются ли они уезжать, когда уехали их друзья, спросил о заработках, а заработки последнее время были невелики, спросил о настроении, а настроение тоже оказалось неважным. После разговора с главным механиком Жмакиным он сделал вывод, что работать здесь можно только на уровне героизма, что уже само по себе давало право на жесткое выступление.

Выйдя из полузанесенного и потому непродуваемого общежития, Ливнев неожиданно столкнулся с Панюшкиным – тот шел, привычно подняв плечи и спрятав руки в карманы куртки.

– Николай Петрович! Добрый день! Ну, знаете, поймать вас совершенно невозможно!

– А зачем меня ловить? Я не беглый... Пока.

Ливнев расхохотался. Он умел смеяться доброжелательно, располагающе, чтоб собеседник понимал – его шутка оценена по достоинству, а человеку, умеющему так смеяться, можно доверять как самому себе.

– Николай Петрович! Конечно, вам не до нашего брата журналиста, тем более областного пошиба. Знаю, что вам привычнее иметь дело с центральной прессой, Всесоюзным радио, но возьму на себя смелость...

– Не прибедняйтесь, Ливнев, – перебил его Панюшкин. – Вы не можете не знать и того, что выступление областной газеты сейчас для меня важнее центральной. Те далеко. Что у вас?

Панюшкин, не замедляя шага, шел, словно отгородившись от Ливнева поднятым воротником.

– Предлагаю провести маленькую летучую пресс-конференцию. Как говорится, у трапа самолета, а? Годится? Попробуем? – Ливнев говорил короткими фразами, пытаясь расшевелить Панюшкина, зажечь его азартом спора, рассчитывая, что тот не удержится и ввяжется в эту короткую, бескровную схватку. – Решайтесь, Николай Петрович! Я задам всего несколько вопросов! Не захотите – не отвечайте. Пока дойдем до конторы, пресс-конференция кончится. Ни одной минуты рабочего времени я у вас не отниму. Договорились? По рукам? Ну? Вперед!

– По рукам! – Панюшкин догадывался, что Ливнев подготовил вопросы, знал, что ответы он истолкует как ему заблагорассудится, но вдруг захотелось схватиться с этим корреспондентом, не для того, чтобы победить, вряд ли это было возможно, скорее, чтобы еще раз убедиться в своей правоте.

– Итак! – Ливнев хлопнул в ладоши, словно начиная отчаянный номер на арене. – Никаких блокнотов и записей. Никаких следов и последствий. Без свидетелей, соучастников и пострадавших. Начинаем. Вопрос первый! Считаете ли вы, Николай Петрович, что вами сделано все возможное, чтобы сдать трубопровод в срок?

– Да. В пределах своего характера, своих способностей и знаний я сделал все возможное.

– Уточняю! – Ливнев снова хлопнул в ладоши. – Можно ли понимать ваш ответ как признание того, что другой человек на вашем месте смог бы добиться большего?

– Разумеется, вы бы на моем месте добились бы большего. Правда, как бы вам это удалось, я не знаю. Знания мои, как видите, ограниченны.

– Отлично! Принимается! Вопрос второй, – Ливнев раскраснелся, ноздри его мощного, выступающего вперед носа вздрагивали. Он почувствовал состояние Панюшкина, понял, что тот сейчас ответит на любой его вопрос, ответит откровенно, и вовсе не потому, что очень уж уважает его, Ливнева. – Считаете ли вы осенний Тайфун единственным виновником срыва строительства?