Трилогия Крысы. Мировой бестселлер в одном томе - Харуки Мураками

— Понятно.

— Сегодня в пять вас устроит?

— Вполне, — сказал я. — Кстати, может заодно и поиграем?

— Конечно, поиграем, — сказал он. Мы попрощались, я повесил трубку и снова принялся за спагетти.

— Куда это ты собрался?

— Играть в пинбол. Куда именно, еще не знаю.

— В пинбол?

— Ну да. Запускаешь шарик...

— Знаю, знаю... Только почему вдруг пинбол?

— Действительно... В этом мире полно вещей, которые наша философия не в силах истолковать.

Она подперла щеку рукой и задумалась.

— А ты хорошо в пинбол играешь?

— Когда-то играл хорошо. Это была единственная область, где я мог чем-то гордиться.

— А я вообще ничем не могу.

— Значит, тебе и терять нечего.

Она снова задумалась. Я тем временем доел спагетти. Потом достал из холодильника джинджер-эль.

— В том, что может когда-нибудь потеряться, большого смысла нет. Ореол вокруг потери — ложный ореол.

— Кто это сказал?

— Не помню, кто. Но это правда.

— А разве в мире есть что-нибудь, что не может потеряться?

— Я верю, что есть. И тебе лучше в это верить.

— Постараюсь.

— Возможно, я слишком большой оптимист. Но не такой уж и дурак.

— Я знаю...

— Не хочу хвастаться, но это гораздо лучше, чем наоборот.

Она кивнула.

— Значит, ты сегодня вечером идешь играть в пинбол?

— Ага.

— Подними-ка руки.

Я поднял обе руки к потолку. Она внимательно обследовала свитер у меня подмышками.

— Все в порядке, иди играй.

Встретившись в той же кофейне, что и в прошлый раз, мы сразу взяли такси. «Прямо по Мэйдзи-дори», — сказал таксисту преподаватель испанского. Такси тронулось, он достал сигареты, закурил и угостил меня. На нем был серый костюм и голубой галстук с тремя диагональными полосками. Рубашка тоже голубая, но несколько светлее галстука. На мне — синие джинсы и серый свитер, а на ногах — закопченные армейские ботинки. Я напоминал студента-двоечника, вызванного в профессорский кабинет.

Мы пересекли улицу Васэда. «Еще дальше?» — спросил таксист. «На Мэдзиро-дори», — сказал преподаватель. Такси повернуло на улицу Мэдзиро.

— Так далеко? — спросил я.

— Далековато, — ответил он и вынул вторую сигарету. Я следил за пейзажем, состоящим из бегущих за окном торговых рядов.

— Попотел изрядно, пока нашел, — сказал он. — Сначала прошелся по списку фанатов. Там человек двадцать, со всей страны, не только из Токио. Связался с каждым; результат — нулевой. Сверх того, что нам уже известно, никто ничего не знал. Потом вышел на предпринимателя, который занимается подержанными автоматами. Найти его было несложно — сложным оказалось вытрясти из него список автоматов, которые через него прошли. Огромное количество!

Я кивнул, глядя, как он закуривает.

— Помогло то, что я смог точно указать отрезок времени. Февраль семьдесят первого года или около того. Это облегчило поиски — и я нашел то, что искал. «Гилберт и сыновья», «Ракета», серийный номер 165029. Утилизована третьего февраля семьдесят первого года.

— Утилизована?

— Сдана в металлолом. Помните «Голдфингер» с Джеймсом Бондом? Под пресс — и в переплавку. Или на морское дно.

— Но вы говорили...

— Слушайте дальше. Я подумал тогда, что все ясно, поблагодарил его и вернулся домой. Но на душе что-то скребло. Какой-то внутренний голос шептал, что дело обстоит иначе. На следующий день я сходил к нему еще раз, узнал адрес пункта по переработке металлолома — и отправился туда. Полчаса понаблюдал, что они делают с металлоломом, а потом зашел в контору и дал им свою визитную карточку. На неискушенных людей карточка университетского преподавателя обычно производит впечатление.

В начале он говорил размеренно, но потихоньку его речь превратилась в скороговорку. Не знаю почему, но это действовало мне на нервы.

— Я сказал им, что пишу книгу и что для книги мне нужно знать, как перерабатывается металлолом. Они согласились помочь. Но о пинбольной машине, которая попала к ним в феврале семьдесят первого года, не знали ничего. Понятное дело, два с половиной года прошло, а тут такие детали... Им ведь что — свалили в кучу, раздавили, да и все. Тогда я задал еще один вопрос. А если мне у них что-нибудь понравится — ну, к примеру, стиральная машина или рама от велосипеда, — смогу ли я взять это себе, заплатив надлежащую сумму? Конечно, ответили они. И я спросил, не помнят ли они таких случаев.

Осенние сумерки заканчивались, на дорогу наплывала темнота. Мы приближались к черте города.

— Если вам нужны подробности, спросите у секретаря на втором этаже, сказали они. Я, естественно, поднялся на второй этаж и спросил. Мол, не забирали ли у вас пинбольной машины в семьдесят первом году? Забирали, — ответил секретарь. И кто же? — спросил я. Он дал мне телефонный номер. Как я понял, он звонит по этому номеру всякий раз, когда к ним поступает пинбольный автомат. Имеет за это какие-то деньги. Тогда я спросил, сколько же всего этот человек забрал пинбольных автоматов. Точно не помню, — сказал секретарь, — бывает, что он посмотрит и возьмет, а иногда и не станет брать. Я попросил его вспомнить хотя бы примерно. И он сказал, что никак не меньше пятидесяти.

— Пятидесяти?! — вскричал я.

— Именно, — сказал он. — И сейчас мы едем к этому человеку.

21

Темнота вокруг сгустилась окончательно. Но одноцветной эта темнота не была — она казалась густо обмазанной разноцветным слоем красок.

Приблизив лицо к оконному стеклу, я безотрывно смотрел на темноту. На удивление плоская. Срез бестелесной субстанции, располосованной острым лезвием на ломти — со своими собственными понятиями о том, что близко и что далеко. Крылья исполинской ночной птицы — они раскинулись у меня перед глазами, не желая пускать дальше.

Потянулись поля и рощи. Голоса мириад насекомых то затихали, когда приближалось жилье, то взрывались мощным подземным гулом. Похожие на скалы облака висели низко — казалось, на земной поверхности все втянуло головы в плечи и замолчало. Остались одни насекомые.

Мы больше не говорили ни слова, только курили — то я, то преподаватель испанского. Таксист тоже курил, не отрывая взгляда от освещенной фарами дороги. Я бессознательно постукивал пальцами по колену. Время от времени меня подмывало толкнуть дверь, выскочить и удрать.

Распределительный щит, песочница, водохранилище, гольфовое поле, заштопанный свитер, теперь пинбол... Куда меня все это заведет? На руках бессмысленно спутанные карты, в голове неразбериха. Дико захотелось домой. Прямо сейчас, немедленно — залезть в ванну, выпить пива, а потом нырнуть в теплую постель с сигаретой и Кантом.

Куда я несусь посреди этой темноты? Пятьдесят пинбольных машин — что за дичь! Это мне снится! Это бесплотный сон!

А трехфлипперная «Ракета» все зовет меня и зовет...

Преподаватель испанского остановил машину посреди пустыря, метрах в пятистах от дороги. Пустырь был плоским, он весь порос мягкой травой — ноги утопали в ней по щиколотку. Я вылез из машины, разогнул спину и глубоко вздохнул. Пахло курятником. Никаких фонарей вокруг. Только те, что стояли вдоль дороги, добавляли немного света, позволяя что-то различить. Нас окружали голоса бесчисленных насекомых. Казалось, они сейчас наползут снизу в штанины.

Некоторое время мы молча стояли, привыкая к темноте.

— Это еще Токио? — спросил я.

— Конечно... Непохоже, да?

— Похоже на край света.

Он молча покивал с серьезным видом. Мы курили, вдыхая аромат травы и запах куриного помета. Сигаретный дым плыл низко — он казался нам дымом от сигнальных костров.

— Там натянута металлическая сетка, — сказал преподаватель испанского, выставил вперед руку, как стрелок на тренировке, и ткнул пальцем в темноту. Напрягая зрение, я смог различить что-то похожее на сетку.

— Пройдите вдоль сетки метров триста. Упретесь в склад.

— Склад?

Он кивнул, не глядя на меня.

— Да, довольно большой, сразу поймете. Бывший холодильник птицефермы. Теперь не используется, птицеферма обанкротилась.

— А курами все равно пахнет, — сказал я.

— Курами?.. А, ну это уже в землю впиталось. В дождливые дни еще хуже. Иной раз будто слышишь, как крылья хлопают.

Что находилось там, куда вела металлическая сетка, было не разглядеть. Только жуткая темень. В такой даже насекомым тяжело стрекотать.

— Складская дверь открыта. Хозяин должен был ее для вас открыть. Машина, которую вы ищете, — внутри.