Мы были юны, мы любили - Анастасия Туманова

– Слушай. – Варька, резко повернувшись, посмотрела на нее. – Я тебе, конечно, не судья. Но зачем ты до свадьбы-то довела? Коль уж случился грех – сбежала бы загодя, знала ведь, что все так будет. Ты ведь цыганка, понимать должна.

Данка взглянула исподлобья сухими злыми глазами, но ничего не сказала. Варька понизила голос:

– Скажи мне, это… Илья был? Брат мой?

– Нет.

– Нет?

– Нет, нет, нет!!! – вдруг отчаянно выкрикнула Данка, и Варька невольно оглянулась на прикрытую дверь. – Да знала бы ты!..

– Скажи – и буду знать.

Данка закрыла лицо ладонями. Помолчав, заговорила снова:

– Знаешь, если бы Илья, то не так обидно было бы. Я ведь его любила… Мне двенадцать лет было – а я его уже любила! Только он не захотел… Ну, бог с ним, я не навязывалась. Если б это он был – я бы так и сделала, как ты говоришь, сбежала бы из табора, и все. И своих бы всех не опозорила, и сама здоровее бы осталась. А то отец об меня весь кнут измочалил, через месяц только и поджило… Беда-то в том, что никого не было. Никого.

Сначала Варька непонимающе смотрела на нее. Потом нахмурилась, сказала, глядя в сторону:

– Знаешь, ты лучше совсем молчи. Не хочешь говорить – не надо, право твое, но и не ври мне.

– А я и не вру! – вдруг оскалилась Данка, рывком выдернула из-за пазухи какой-то сверток и с размаху бросила его на стол. – Вот! У сердца ношу, для памяти! Любуйся!

Варька протянула было руку – но Данка, опередив ее, сама, неловко, дергая, размотала грязную тряпку и сунула Варьке чуть не в лицо скомканный лоскут.

– На! Гляди!

Варька взяла тряпку у нее из рук, расстелила на столешнице. Это был неровно вырезанный из нижней сорочки кусок полотна, весь испачканный бурыми пятнами.

– Это же кровь… – Варька растерянно подняла глаза.

– Верно, кровь! – зло подтвердила Данка. – Моя!

– Но…

– Я сама это сделала. Через неделю, уже когда в Рославле была. – Данка медленно опустила руку на лоскут ткани, глядя на бурые пятна остановившимися глазами. – Понимаешь, цыгане, конечно, всякое там про меня кричали… но я-то, я сама-то знала, что чистая! Что ни с кем, никогда… Ни с Ильей, ни с каким другим парнем. И сама все сделала. На постоялом дворе. Гвоздем.

Варька, задохнувшись, поднесла руку к губам. Данка снова искоса взглянула на нее и криво усмехнулась:

– Не поверишь, кровь фонтаном брызнула, я перепугалась даже. На три свадебных рубашки хватило бы.

– Больно тебе было? – только и смогла спросить Варька.

– Да… – Данка бережно свернула лоскут, снова спрятала его в тряпку, убрала за пазуху.

– Так что же это выходит, Мотька…

– Сопляк ваш Мотька! – с ненавистью сказала Данка.

Лампа на столе вдруг замигала и погасла. Серый свет осенней луны из окна упал на лицо Данки. Варька молча смотрела на нее. Только ворох густых вьющихся волос, высыпавшихся из-под платка на худые плечи, напоминал прежнюю Данку. Откуда эти горькие морщины, затравленные глаза, которые словно и не улыбались никогда? И хриплый, срывающийся, как у древней старухи, голос? И искусанные в кровь губы?

– Что же ты молчала, девочка? Там, на свадьбе?

– Я молчала? – взвилась Данка. – Я молчала?! Да ты что, не слышала, как я тогда голосила?! Я же у него в ногах валялась, у него, у Мотьки… Христом-богом просила, чтобы послушал, только послушал меня! – Ее подбородок задрожал. Не договорив, Данка повалилась головой на стол. Острые плечи дрогнули раз, другой. Мелко затряслись.

– Он мне и договорить не да-а-ал… С перины – на землю, кулаками, ногами… Я же совсем ничего понять не могла! Я же этой проклятой простыни и не видела! Знала же, что честная, и в мыслях не было посмотреть самой! Это потом поняла, что она – чистенькая. И рубашка тоже. А я ничего не пойму, валяюсь на земле, реву… вокруг цыгане галдят… – Она вдруг яростно ударила кулаками по столу. – По закону им понадобилось, по обычаю! Сукины вы дети, законники, чтоб вам всем передохнуть, почему не проверили меня?! Почему бабок ко мне не послали, почему ничего, как положено, не сделали?! Да Стеха бы лучше этого мужа недоделанного все обстряпала! Уж если я с гвоздем своим умудрилась, так она б тем более!.. А вы?! Даже слушать меня не стали, ироды!!!

– А ты почему всю свадьбу проревела, дура несчастная?! – вскинулась и Варька. – Что еще людям думать было, на твою морду зареванную глядя?!

– Ах, ты не знаешь, милая, почему?! – оскалилась Данка.

– Я знаю! Илья знал! А другие?! Твоя родня, Мотькина?! Им откуда знать?!. Ох, да что ж мы с тобой орем-то на всю хату… – Варька умолкла, испуганно огляделась, но в темном доме было тихо.

Данка протяжно всхлипнула, вытерла слезы. Не поднимая глаз на Варьку, вяло махнула рукой:

– Дэвлалэ, да зачем я тебе-то про это говорю… Все равно не веришь. Мне мать с отцом, жених, сестры не поверили, а уж ты… Я и не прошу. Спасибо и на том, что сразу из дома не выкинула. Утром, клянусь, уйду.

– Да подожди ты! – Варька тронула ее за руку. – Как же ты… одна?

– Да так… В Рославле недели две жила, потом – в Ростове. Там и придумала вдовой назваться. А что? Платком черным повязалась, и готово дело. Гадать ходила по дворам. На хлеб хватало. А потом вдруг наш табор в Ростов приехал. Я их как на базаре увидала – Корчу, Илью, Стеху, – обледенела вся! И домой не зашла – сразу прочь кинулась! Добралась до Калуги, там пожила. Потом – в Медынь, в Серпухов… Иногда у гаджэн, иногда у цыган жила. У цыган, правда, редко: страшно было. Все боялась – вдруг услышит кто про меня… Подолгу нигде не оставалась. Потом в Москву подалась. Завтра в Ярославль поеду. Там, даст бог, и прозимую как-нибудь.

– Тяжело одной?

– Ничего, – коротко сказала Данка. И умолкла, уткнувшись острым подбородком в кулаки.

Луна ушла из окна, стало совсем темно. Варька снова зажгла лампу. Данка подняла голову, протяжно вздохнула.

– Ладно… Пойду я на Таганку. Прощай, Варька, не поминай лихом. Да этому вашему… Дмитрию Трофимычу не говори ничего. Видно, что хороший мужик. Уж как хочет, чтоб я в хоре пела… А мне только этого не хватало.

– Перестань, – с досадой оборвала ее Варька. – Кто тебя гонит? Переночуешь здесь.

Данка посмотрела на нее, но ничего не ответила. Придвинула к себе стакан давно остывшего чая, медленно начала отхлебывать. Через край стакана внимательно, словно только что увидев, оглядела Варьку, ее вдовий наряд, черный платок.

– Шун[31]… А ты-то почему здесь… одна? Как тебя Илья отпустил? Или… – она, внезапно изменившись в лице, опустила руку со стаканом, тот тяжело ударил дном о столешницу. – Дэвла, я и не заметила – на тебе же платок черный… Илья… он?!. Что с ним, господи?!

– Жив Илья, здоров. Не бойся. – Варька помолчала. – Я овдовела месяц назад.