На равнинах Авраама - Джеймс Кервуд

После ухода Хепсибы Вояка начал проявлять беспокойство. Возраст пса давал о себе знать. Расцвет его был позади, морда поседела. Он стал более поджарым и лохматым, сильнее хромал; повадки его несколько изменились. Он уже не так рвался в лес, где прежде подолгу без устали гонялся за всякой живностью, а предпочитал греться на солнце. Постепенно ему стало доставлять большее удовольствие созерцать вместе с Джимсом проявления жизни, а не азартное преследование. Он еще не был стар, но молодость его прошла. Время, которое медленно погружало его в тень, принесло житейскую мудрость, более тонкие инстинкты, обостренное внутреннее видение, хотя глаза Вояки видели уже не так далеко, не так четко. Только одно могло теперь пробудить в нем неукротимую свирепость, свойственную ему в юности. То был запах индейцев. Вояка всегда предупреждал Джимса о близости лесного посетителя за несколько минут до того, как дикарь выходил из леса. Но самое главное — он неустанно наблюдал за Заповедной Долиной. На рассвете он не сводил с нее глаз. В полдень дремал, обратив морду в ее сторону. Вечером принюхивался к долетавшим из нее запахам. Но без Анри или Джимса Вояка никогда не спускался в долину.

В то утро Вояка заразил хозяина своим беспокойством. Вскоре после полудня Джимс бросил работу и сказал матери, что сходит на ферму Люссана. Катерина прошла с ним через молодой сад и немного поднялась по склону холма. Никогда еще она не казалась Джимсу такой прекрасной. Красота дня, синева неба, чуть тронутый багрянцем лес, золотые заводи солнечных бликов, здесь и там заливающих землю, — все это растворялось и сливалось в ней. Отец прав: его мать навсегда останется девочкой. С небольшого плато над садом, откуда была видна вся ферма Булэнов, они окликнули Анри, работавшего в поле, и помахали ему. Несколько мгновений Джимс стоял, одной рукой обнимая мать за талию. Затем он поцеловал ее, и Катерина провожала его взглядом, пока он не скрылся среди деревьев Большого Леса.

У Джимса не было никакого желания охотиться; не было его и у Вояки. В лес их обоих влекло что-то необъяснимое. Беспокойство Вояки имело несколько иной характер, чем беспокойство его хозяина. Всякий раз, когда Джимс останавливался, пес поворачивался к Заповедной Долине и принюхивался к тропе, по которой они шли; при этом весь вид его выражал сомнение и подозрительность. Джимс наблюдал за странным поведением своего спутника: оно не означало близость индейца. Казалось, нечто бесформенное и бесплотное, неуловимое, сбивающее с толку, осталось позади — там, откуда они пришли, за спиной.

Но дух противоречия подгонял Джимса вперед. Без причины и цели, побуждаемый только необъяснимым беспокойством, упрямо шел он к ферме Люссана. Свежий воздух бодрил. Под ногами шуршали опавшие листья. С вершин холмов открывались бескрайние просторы, окрашенные в красные, золотые, желтые и коричневые цвета. С этих вершин Джимс внимательно вглядывался в даль — туда, где за дымкой бабьего лета, подобно легкой вуали, окутавшей землю, лежали озеро Шамплен и озеро Георга; на их овеянных ореолом славы и приключений берегах теперь свершались великие события. Стоял один из тех дней, когда сам воздух, кажется, источает прекрасные, соблазнительные надежды. В такие дни томление, дремавшее в груди Джимса, пробуждалось с настойчивой, дикой силой. Как хотелось ему быть далеко отсюда — там, где разыгрываются драмы, о которых он столько слышал, где люди сражаются не на жизнь, а на смерть, где цвет благородства и мужества их земли, к которому он причислял и себя, вписывает в мировую историю страницы триумфа и славы. Вот где его место!

Юноша и собака пришли на ферму Люссана, лежавшую в девяти милях от их дома. После отъезда владельца здесь царило запустение, и за пять лет девственный лес вернул себе почти все, что отнял у него человек. Большая зеленая поляна, на которой велись торги и через которую гордо прошествовали Туанетта и Поль Таш, поросла сумахом и кустами ежевики. Вокруг дома буйно разрослась высокая трава. На месте бывшего сада — сплошные заросли дикого шиповника. Несколько розовых кустов упорно боролись с сорняками. Обратив к заходящему солнцу испещренное черными семенами лицо, одиноко стоял подсолнух — последнее выжившее детище многолетних забот. Дикобразы подгрызли двери дома. Лишенные ставней окна были открыты дождям и ветру. Тропинка к хлеву заросла, а сам хлев превратился в развалины, куда не проникали лучи солнца, — упавшее дерево проломило крышу, дикий плющ обвил гниющий фундамент. Скотный двор порос лопухами, амброзией и чертополохом. Ограда во многих местах обвалилась и лежала на земле.

Джимс остановился на том месте, где он сражался с Полем Ташем, и в тишине глухо зазвучали призрачные голоса прошлого. Они пробудили в душе юноши щемящее чувство одиночества, словно окружающее запустение было все, что осталось от его собственных надежд и устремлений. Потом пришел страх, почти ужас. Он обернулся к дому, к поляне, где в тот давний день стоял рядом с Туанеттой, наслаждаясь близостью ее красоты.

Когда Джимс наконец отогнал от себя призраки, населявшие заброшенную ферму, солнце уже зашло и на землю опустились сумерки. Наступление ночи не могло усилить его уныния.

Вояка поскуливал от желания поскорее добраться до дому. Иногда он проявлял свое нетерпение, забегая вперед. Джимс не спешил. Он снял с плеча лук — единственное оружие, которое захватил с собой, — и нес его в руке. Но если Вояка своим поведением хотел предупредить его об опасности, то Джимс не обратил на это внимания. Опасность была далеко, между нею и их домом стояла армия Дискау. Ему не удастся встретить опасность лицом к лицу. Для Туанетты он навсегда останется предателем и трусом.

Пала тьма. Звезды усыпали небо. Юноша и собака в густом мраке поднимались на высокий холм, с которого за лесом и грядой холмов пониже виднелась Заповедная Долина. С этого холма, всего в четырех милях от вырубки, Булэны часто любовались красотой окружающего мира. На три стороны, насколько хватало глаз, открывались бесконечные дали безлюдных просторов, только имение Тонтера скрывали высокие, густые деревья.

С холма был виден Большой Лес, защищавший ферму Булэнов от северных ветров, и поэтому Джимс и Анри прозвали его Домашней горой.

В ту ночь, поднимаясь на гору, Вояка не переставал скулить. Опередив Джимса, он выбрался на вершину, и из горла его вырвался низкий вой.

Джимс подошел к собаке и застыл на месте.

Сердце остановилось у него в груди. Повеяло холодом смерти.

Над дальним краем леса, куда утром ушел Хепсиба, поднимался огненный столб. Немного ближе, над Заповедной Долиной, небо озаряли всполохи красного пламени. Но свет исходил не от горящего леса. Не походил он и на факел из подожженных пней. Не был отражением в безлунном небе пламени, пожирающего сухую траву. Столб сверкающего света поднимался вверх, мрачным багровым сиянием разливаясь под облаками, окрашивая их края в цвет серебра, золота и крови.