Остальное - судьба - Михаил Успенский

Ничего, думаю. Потаскаю бутылки, не надорвусь. Фамилия наша знаменитая, знакомых на винзаводе полно. Но все непыльные места уже распределены по нужным людям. Таскаю ящики, потому что силой не обижен, в нашей профессии без крепкой мышцы нельзя.

Сын родился, дочь вдогонку. Денег не хватает, хотя дед и помогает, надёжный у меня дед. Каждый день с бабой ругаюсь. Потому что она женщина эмансипированная и помешалась на идее Великой Румынии. Надо было на крестьянке жениться, а мне интеллектуальный уровень подавай: как же, сам Неизвестный мои работы хвалил!

И я теперь тоже скульптор неизвестный — только с маленькой буквы.

А тут ещё Россия перестала наши вина покупать из политических соображений…

И подался я в Москву. Место, можно сказать, родное и знакомое, не пропаду. Но чуть не пропал — всех друзей как корова языком слизнула. Кто уехал, а кто забурел. Один, правда, в архитектурном управлении нашёлся, но и он смог мне предложить разве что место в бригаде каменщиков.

Ну, как живут гастарбайтеры в белокаменной, ты знаешь. Труд от зари до зари, корейская лапша, облава, высылка. Если скинхеды раньше не подсуетятся.

В бригаде моей одни узбеки и таджики, русского, считай, не знают, только один Умар говорит почти свободно, да и то потому что он в прошлом преподаватель русского языка и литературы. Я среди этой братии выглядел как свой, потому что чёрный. Ну, меня и замели в очередной облаве за компанию. Трудно доказать московскому менту, что Молдавия не в Средней Азии. И паспорт мой объявляют недействительным, потому что в чёрном молдавском паспорте нет графы «отчество». Ну нет её, что я могу поделать?

Сидим и скучаем в каком-то бараке в районе Капотни. Жрать нечего. Высылка откладывается, потому что нету денег. А денег нету потому, что турок-субподрядчик куда-то исчез. Обычная история.

И не заплатили нам, естественно, ни хрена. Рабским трудом строится новая Москва…

Да если бы и заплатили, так возле каждого отделения «Инкомбанка» дежурят менты, и если придёт работничек туда, чтобы перевести деньги голодной родне, то его тут же и облегчат. Иди жалуйся, если хочешь!

Вдруг объявляется мужичок. Как уж он с московским начальством договорился — не знаю, только вербует он нас всей бригадой на какую-то денежную шабашку. Документов, заметь, не спрашивает. Ну да и я не говорю, что я белый человек. Проканал успешно за узбека, по-русски в упор не понимаю. И Умар, вижу, тоже не бравирует знанием русского.

Сажают нас в автобус, десять голов, и везут на Киевский вокзал. Суют в какой-то товарный вагон и велят сидеть тихо. Сидим. Поезд тронулся. Едем на Украину. Или в Украину. Ладно, думаю, хоть к дому поближе и бесплатно.

Хотя и странно — шабашить в Украине, когда люди сами оттуда уезжают в Россию на заработки.

Дед всегда говорит, когда меня ругает: «Капа маре — минти наре». Это значит — башка большая, а мозгов нету. Правильно говорит. Иначе сбежал бы я на первом же полустанке.

Я тогда, Печкин, про Зону знал очень мало. Не потому что тёмный, а так — была она вне круга моих интересов. Для меня что сталкеры, что геологи, что полярники были один хрен. И уж тем более не предполагал, что там найдётся работа для гастарбайтеров.

А мужичок-то этот был от Жареного, как впоследствии оказалось.

Из вагона перегрузили нас в старенький «пазик» с затонированными стёклами, хотя и так уже ночь стояла. Везли долго, с поворотами и ухабами. Потом остановились прямо в чистом поле.

Встречают нас трое парней в камуфляже и при оружии. За спиной рюкзаки, словно это диверсионная группа в тылу врага.

— Это для охраны вашей, — сказал вербовщик. — Здесь много диких кабанов.

Хорошо что не диких обезьян, думаю.

И погнали нас гуртом в сторону леска. Заметь, Печкин, что под проволоку мы не лезли — значит КПП где-то проехали без проверки. У Жареного везде были свои люди.

Остановились примерно через час возле каких-то живописных руин. Тут нас ждали полевая кухня и армейская палатка. Основательно подготовились!

Накормили хорошо, от пуза, и спать уложили на новенькие нары — даже с матрацами. Впервые за много дней дали отоспаться как следует.

А мне не спится. Что это за работа, думаю, такая секретная? Уж не на органы ли нас собираются пустить? И почему нас заставляли идти по лесу след в след? И что за огоньки мерцали в этом лесу? И чего наши охранники опасались всю дорогу?

Но всё-таки заснул.

И разбудили нас не в самую рань. Хотя в Зоне насчёт времени суток трудно определиться. Посмотрел на часы — а на дисплее каша какая-то. Тогда я не знал, что кварцевые часы здесь не носят.

Умыться было негде — ну да узбеки и не претендовали, и я от коллектива не оторвался. Пахать можно и неумытому. Бери больше, кидай дальше…

Построили нас в одну шеренгу. Вот-вот определят фронт работ и выдадут инструмент…

Однако вербовщик сказал:

— Сейчас двинемся дальше к месту работы. Из строя выходить можно только по моей команде. Останавливаться по моей команде. Оправляться по моей команде…

Ну и матом — чтобы без перевода было понятно.

Переоделся наш вербовщик, тоже в камуфляже и при «калаше», на голове каска, на боку противогазная сумка, воевать собрался…

А с ним ещё один человек — тоже камуфлированный, но без оружия, а в руках у него видеокамера, но не маленькая, как у туристов, а солидная, профессиональная. Маленькая же камера закреплена на шлеме, я видел такие штучки. Кино про нас собрался снимать, что ли? Ну да, и физиономия самая творческая — из-под шлема торчат длинные патлы, бородка мушкетёрская… Молодой оператор, словом.

— Его слушаться как меня, — сказал вербовщик и показал на оператора.

Я тебе, Печкин, хочу передать то, что тогда понимал и чувствовал. Теперь-то я знаю, где мы находились, а тогда…

Шли через лесок, и всё я удивлялся, что листьев нет и хвоя пожухлая. Ясно — большая химия постаралась. Так такое повсеместно бывает…

Никакого Чернобыля тогда у меня и в мыслях не было. Ну не мог я предположить такой подляны. Я-то думал, что нормальные люди от этих мест шарахаются…

Посмотрел на Умара, Умар на меня. Учитель покачал головой и показал на пальцах, что надо бы отсюда мотать, и в темпе. И ясно нам, что не от кабанов нас защищают, да и не защищают вовсе, а стерегут, чтобы не разбежались…

Шли, шли — остановились у какой-то деревни. Нас посадили на землю, раздали какие-то таблетки. Вербовщик сказал, что от поноса. Думаю теперь, что и вправду от поноса — кто бы на нас ценный радиофаг тратил!

Ну подумаешь — брошенная деревня! Мало ли таких нынче! Все уехали в Москву на заработки, вплоть до стариков и младенцев…

Поднял вербовщик одного немолодого узбека, взял за руку и повёл в сторону деревни. Оператор и один из автоматчиков за ними пошли.

Ты, конечно, спросишь, почему мы сидели, как покорные бараны? И ты бы сидел как миленький. Ах, побывал в заложниках? И не сидел, как баран? Ну, значит, ты герой, а мы люди маленькие. И не предполагали мы себя в заложниках, потому что ни с нас, ни с родни нашей ничего не возьмёшь, а люди мы тут чужие…

Только там я понял, как это один немецкий солдат мог целый батальон пленных красноармейцев конвоировать.

Вот так и мог.

Стая много глупее любого её представителя.

Один из камуфляжников достал из рюкзака бумбокс и включил на полную мощность хэви метал. Старый — «Джудас прист». А фриц играл бы на губной гармошке «Фор дер казерне фор дер гроссен тор»…

Потом вернулись трое, без узбека. Оператор довольный, смеётся, вербовщика похлопывает по плечу, у конвоира же морда переменная… Он даже бумбокс пинком заглушил от огорчения…

Узбеки спросили, где, мол, Абдулло-устод? Он у них вроде мастера был.

— В деревне, — сказал вербовщик. — Объясняет местным, как правильно плов готовить, мы обедать туда пойдём…

Выходит, не пустая деревня. Так зачем же туда с охранником идти? И оператор — он что, приготовление плова снимал?

— Не увидим мы больше деда, — еле-еле слышно сказал я Умару.

— Похоже на то, — шепнул учитель. — Что делать будем?

— У них четыре ствола, — сказал я.

В рабство деда, что ли, продали? Так это не Кавказ, да и не слышал я, чтобы в Украине такое происходило…

У них четыре ствола, а у нас только ножи — не сочли нужным даже обыскать нас. Ножи хорошие, восточные, настоящие пчаки… Но что ножи против автоматов?

Вербовщик между тем выбрал ещё одного парня, на этот раз самого молодого, Фарика. А Фарик происходил из какого-то горного кишлака, который даже по восточным понятиям считался Тмутараканью, и русского он вообще не понимал.

— Пусть сушняка заготовит, — сказал вербовщик. — Мы проводим его до места…

За сушняком с видеокамерой? Интересно. Что же эти ребята с людьми делают? Куда уводят?