Томские трущобы - Валентин Курицын

- Смотрите, не опоздайте к началу! - предупредил его Кравер.

Дома Сергей Николаевич на минутку зашел в комнату Тани, пошутил с ней и успокоил ее обещаниями вернуться после спектакля сразу домой.

Облачившись в сюртук и освежив лицо одеколоном, Загорский поспешил в театр.

Ильницкий и Кравер уже сидели в ложе, когда приехал Загорский, бодрый оживленный, раскрасневшийся от мороза.

- Надеюсь, не опоздал. Однако, и народу сегодня... полный сбор!

- Продали подставные стулья, - заметил Кравер.

Оркестр заиграл увертюру.

- Славная музыка у этого Штрауса! - заметил Ильницкий, слегка покачивая головой в такт музыке.

- Господа, обратите ваше внимание! В ложе бельэтажа, третья справа, сидит эффектнейшая блондинка, - оживленно зашептал Ильницкий, передавая Краверу бинокль. - Кто бы это мог быть? Очень интересная женщина!

Загорский посмотрел по указанному направлению, слегка нахмурился и небрежно ответил:

- Горизонталка какая-нибудь!

В ложе, привлекшей внимание Ильницкого, сидела Катя вдвоем с Кочеровым. Она действи-тельно выглядела сегодня очень эффектно. Черное шелковое платье, отделанное белым гипюром, плотно облегало ее стройный стан и высокую грудь, пышные золотистые волосы были собраны в модную прическу и красиво оттеняли ее розоватый тон ее щек и томный манящий взгляд искусно подведенных глаз. Кочеров был вправе гордиться своей дамой.

Сам он, в модном сюртуке и белом галстуке, напомаженный и надушенный, весь сиял от восторга. На днях ему удалось занять под вексель несколько сот рублей и теперь он чувствовал себя наверху блаженства, прогуливая эти деньги при благосклонном участии Кати.

- На кого это вы воззрились, Катя? - обеспокоенно спросил Иван Семенович, заметив, что его подруга нервно наводит бинокль на одну из лож будуара, именно на ту, где сидел Кравер и его спутники.

- Лицо одно, как будто знакомое, увидела... - ответила Катя, не отрывая глаз от бинокля. - Подозрительно странное сходство! - подумала она вслух, опуская бинокль.

- Что такое? - не понял ее Кочеров.

- Ничего... будем слушать пьесу! - оборвала его Катя.

17. ДЕЛОВОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Несчастная страсть Кочерова к Кате совершенно вышибла его из колеи. Он, что называется, закрутился. Холодная, эгоистичная натура его любовницы, разорившей в прошлом не одного юнца из московской золотой молодежи, требовала все больших и больших жертв. Для того, чтобы иметь возможность ужинать со своей любовницей в первоклассных ресторанах, для того, чтобы наряжать ее по последней моде, нужны были, разумеется, деньги и большие деньги. Кочеров, теперь уже не ограничивавшийся тем, что брал полностью в свое распоряжение доходы с домов, принадлежащих его жене, писал и переписывал векселя, все более и более запутывался в долгах. И настало, наконец то время, когда ему пришлось в первый раз совершить "деяние, караемое законом". Говоря проще, он прибегнул к подделке подписи своей жены, так как без этой гарантии он нигде не мог достать денег. А деньги нужны были до зарезу: Катя, потерявшая из вида своего обожания предмет - Сашку Пройди-света, пустилась в самый отчаянный кутеж, безжалостно обирая податливого поклонника. Иван Семенович переживал тревожные дни. Постоянное пьянство, бесшабашной разгул, одуряющие ласки любовницы, - все это не могло однако уничтожить в его душе гнетущее чувство, что час расплаты приближается. Он целыми сутками не бывал дома, махнув рукой на сетования стариков и молчаливые упреки жены.

- Будь, что будет! - утешал он себя в минутные раздумья.

Время шло, таяли денежки, приближался срок уплаты по векселям.

В один прекрасный весенний день наш герой проснулся после весеннего загородного пикни-ка с печальным сознанием, что если к будущей неделе в кармане у него не будет по меньшей мере тысячи рублей, вексель с бланками жены опротестуют и ему неминуемо придется познакомиться с прокурором.

Такая перспектива не могла, конечно, подействовать успокоительно на душевное состояние Ивана Семеновича. Надо что-нибудь предпринять, что-нибудь сделать! - растерянно думал он, уже ощущая на своей спине символическую фигуру бубнового туза. Он решил посоветоваться с Кондратием Петровичем, от которого у него не было секретов. Егорин встретил своего родствен-ника не особенно приветливо. Он казался озабоченным чем-то и приход Кочерова видимо помешал ему.

- Ну, что скажем, кутило-мученик? - холодно спросил он, хмуро уставившись на помятое от бессонной ночи лицо. - Ежели денег взаймы хочешь просить, наперед говорю - не дам, потому у самого нет!

Иван Семенович сбивчиво, несколько смущенным тоном объяснил ему цель своего прихода.

- Вот, брат, открылся тебе как на духу... Теперь посоветуй, что делать! - закончил свое признание Кочеров. Кондратий Петрович молча, не прерывая ни одним словом, выслушал его рассказ.

- Тэк-с! - насмешливо протянул он, барабаня пальцами по столу. Значит, влопался! Эх, Ваня, говорил я тебе, сгубят твою голову красные девицы... Так оно и вышло! Дело, брат, табак! Не миновать тебе арестантского халата.

Кочеров принужденно улыбнулся. Губы его нервно дрожали, искривляясь в деланной улыбке...

- Авось, как-нибудь вывернусь! - пробормотал он.

Егорин покачал головой и пренебрежительно заметил.

- Жидок же ты, Ваня, как я посмотрю, на расплату. Блудлив, как кошка, труслив, как заяц!

Иронический тон этих слов задел за живое Кочерова.

- Ну, это ты, Кондратий Петрович, напрасно... Не больно-то Ванька Кочеров труслив. По мне так: раз мать родила - так и умереть один раз!

Дальше солнца не сошлют!

В голосе Ивана Семеновича звучали искренние ноты. Видно было, что теперь ему, как человеку, дошедшему до отчаяния, все равно.

- Верно, Ваня! Дальше солнца не сошлют, - медленно повторил Егорин, занятый какой-то новой мыслью. - Так... не падай духом! А может...

Тут Егорин нерешительно остановил своей испытующий взгляд на лице Кочерова, который выжидательно смотрел на него.

Наступила пауза...

- Ну, говори дальше, что ты замолчал, - напомнил Иван Семенович.

- Может, говорю и не придется тебе в тюрьму попасть. Все от самого себя зависит! - и Егорин таинственно прищурил левый глаз.

- Да говори толком, в чем дело... Чего ты вокруг да около ходишь! досадно отозвался Кочеров.

Егорин встал, подошел к двери, припер ее поплотнее и, убедившись, что их никто не может слышать, близко подошел к Кочерову. Выражение его лица было серьезное и многозначительное. В глазах мелькала скрытая боязнь.

- Вот что, Иван, - напряженно заговорил он, кладя руку на плечо Кочерова. - Можно твоему горю подсобить! Деньги у нас будут. Ежели ты сам того захочешь. Случай такой предстоит, что в одну ночь можно десять тысяч взять, понял. Надо только суметь сделать... Говори прямо: согласен ты со мной в долю идти и по моим словам действовать? Не струсишь?

Кочеров, не понимая еще хорошенько, в чем дело, молча кивнул головой.

- На все согласен? - подчеркнул Егорин.

- Да на что, на все? Не понимаю я...

- Ты вот один раз уже фортель выкинул - подпись-то подделал, но это все пустяк, а теперь я тебе предлагаю настоящее дело... Деньги взять не шутка, а коли придется за "манишку" кого взять, это как ты надумаешь.

Егорин отступил на шаг назад и пристально наблюдал какое впечатление произвели его слова.

- Понимаю! - глухо прошептал Кочеров, садясь к столу и закрывая лицо руками. - Понимаю теперь, в чем дело! - повторил он, весь подавленный страшными словами своего собеседника.

- Ну, коли понял, так и ладно. Решай теперь, пан или пропал!

Кочеров молчал... В душе его боролись противоречивые чувства: и опасения за свою жизнь, и жажда быстрого обогащения, и боязнь показаться трусом в глазах Егорина... Не проснулась только в этой молодой безвольной душе, рано утратившей и совесть и веру, ни одного возмущенного порыва нравственного чувства.

И оба они, Кочеров и Егорин, оценивая кровь своего ближнего, ни разу не взглянув на тот угол комнаты, откуда смотрел на них всевидящий и всепрощающий лик Христа.

- Ладно! Согласен! - вырвалось наконец из уст Кочерова. - Раз мать родила!.. Эх, Катя, все для тебя!..

Первый шаг по роковому пути был сделан!

18. НА ПАРОХОДЕ

Теплая июльская ночь стояла над городом.

Несмотря на поздний час, по тротуарам большой улицы оживленно и часто мелькали темные фигуры прохожих, возвращавшихся из городского парка...

В темноте красными точками вспыхивали огоньки папирос. Слышался женский смех, обрывки разговоров, топот ног. В воздухе было душно и знойно. Чувствовалась близость грозы. Где-то, в темной дали за рекой, то и дело играли синевато-белые вспышки молний.

На городской пристани, не переведенной еще на Черемошники, благодаря высокой воде, стояло два парохода. Белые матовые шары электрического освещения, зажженные на верхней палубе, своим белым, холодным светом делали и рубку и скамейки, расставленные по бортам, и металлический тент над кормой, точено нарисованными на черном фоне ночи. Черная полоса воды, между причальными баржами и берегом, в некоторых местах - там, где ее касались отблески света горела дрожащим серебром.