Ученик ученика - Владимир Корн

Трясло меня так, что я еле смог вставить свой тесак в ножны. Не было никакого волшебства в том, чему научил меня Куртис. Он просто показал мне способ выплеснуть адреналин в кровь. Выплеснуть по желанию, а не тогда, когда он появляется в крови в результате сильного стресса. Ведь именно в таком состоянии мы можем совершать гигантские прыжки или, например, легко поднимаем немыслимые тяжести. А то, что со мной происходит сейчас, – это всего лишь откат. Обычная реакция организма. Но от понимания не становилось легче.

Куртис лежал на дерюге, брошенной прямо на мокрую грязную траву. Его рубаха была разорвана на груди, и рана при каждом вздохе исходила кровавыми пузырями. Он заметил меня, подмигнул и попытался улыбнуться. Да уж, улыбка вышла у него из рук вон плохо.

Куртис рухнул на одно колено в тот момент, когда Пронтий со своими людьми выскочил из-за телег и отогнал налетчиков далеко в сторону. Но я не видел, когда же старика ранили. Я поклонился ему в ответ, стараясь, чтобы в этом поклоне он смог разглядеть все мое уважение. Ведь этот дед дал мне значительно больше, чем простой способ вызвать в себе ощущение неуязвимости. И еще, я запомнил его слова, что это чувство тренируется так же, как, например, задержка дыхания.

Милана! Эти люди в сереющей мути рассвета отступили туда, куда я ее спрятал. И я помчался к девушке со всей скоростью, на которую только был способен. Уже совсем рядом я резко сбавил бег, опасаясь увидеть то, чего страшился больше всего на свете.

Милана сидела зажмурив глаза и что-то неслышно шептала. Оба ее кулачка были по-прежнему сжаты, и из одного выглядывал краешек конфеты. Другой, по всей видимости, был пуст: все орешки валялись на земле.

– Милана, – окликнул я ее шепотом.

Девушка открыла глаза, и я заметил в них нечто, очень похожее на радость. Затем она побледнела еще больше.

– У тебя кровь на лице…

Нет, нет, девочка, не надо лицо руками трогать, запачкаешься. Эта кровь из рукава в ладонь набежала, а затем я ею по лицу провел нечаянно. Теперь у меня на левом предплечье три шрама будет, целая коллекция. С первым я сюда прибыл, его и не видно почти. Давно это было. Да и второй рубец давно затягиваться начал. А сегодня совсем маленький, даже кости не видно, и кровь уже запеклась.

Пойдем к остальным, вполне возможно, что им необходима помощь. Только ты побудь здесь, с краешку, посиди на телеге, дальше не ходи. Там сейчас очень некрасиво, незачем тебе это видеть. И подожди еще немного, столько времени ждала. Видишь, и дождя почти нет, только небо хмурится.

У Пронтия погибло пять человек, и среди них был Годим, думаю, так называть его все же правильнее. Если бы не он, потери были бы гораздо больше. Вероятно, в живых остались бы только те, кто сумел убежать. Наверное, именно такой смерти и желал старик, чувствуя, как покидают силы когда-то могучее тело. Знал он, что не пережить ему эту ночь, и насчет меня правильно предсказал. Хотя в принципе первым должен был лечь я.

Я подошел к Пронтию, молчаливо наблюдавшему, как его люди копают пять могил. Что-то вы все слишком уж спокойны, не торопитесь отсюда уехать как можно быстрей. Зато это с чистой совестью смогу сделать я, не ставя себе в вину то, что бросил вас в трудной ситуации.

Пронтий снова отвел глаза, поймав мой вопросительный взгляд.

Понимаю, ты так и не расскажешь, почему эти люди напали на вас, везущих всякий хлам на девяти телегах. Может быть, среди этого хлама есть высохшая смола очень редкого дерева житоя, и от ее крупицы, положенной под язык, люди цепенеют на целые сутки и все это время живут в своем мире. Этот мир настолько прекрасный, что людьми овладевает стремление остаться в нем навсегда.

А вдруг здесь плоды невзрачного кустарника, которые обладают отличным тонизирующим эффектом, только вот желание жить от этого совсем пропадает.

А может, так доставляются обыкновенные контрабандные товары? Не скажешь, значит? Ну как знаешь, как знаешь, а мне пора откланяться. Ваши проблемы теперь только ваши проблемы.

Уже в спину Пронтий окликнул меня. Когда я обернулся на голос, он протянул мне саблю Годима. Что ж, очень ценный подарок, и ты понимаешь это лучше меня.

До половины обнажив клинок, я полюбовался узорчатостью его стали. Затем вынул полностью, несколько раз взмахнул рукой. Не легкий и не тяжелый, в самый раз, как будто сам специально по весу долго его подбирал. Проблема только одна: всякий раз, когда выхватываешь его из ножен, можно потерять несколько очень важных мгновений, чтобы лишний раз полюбоваться изящной хищностью клинка.

Оседлав Мухорку, я помог Милане взобраться на нее. Все, девочка, нам пора. Сразу и поедем, без завтрака. Зря ты выбросила орешки и слипшиеся в руке конфетки. Не осталось у меня ничего съестного. Когда состоишь на полном довольствии, такие вопросы перестают заботить. Так что придется немного потерпеть. Что-нибудь по дороге купим.

И еще один очень важный момент. Пару минут буквально. Я подошел к могиле, в которую уже опустили тело Годима, и положил клинок старику на грудь. На какой-то миг мне почудилось, что тело дрогнуло, принимая то, что принадлежит ему по праву. Это морок, я знаю. Просто я не выспался и еще очень много нервничал. Но так будет правильно.

Завтра мне предстоит расстаться с Миланой. Я сидел в харчевне и битый час тянул дрянное кислое вино безо всякого намека на крепость. И больше всего хотелось, чтобы сейчас передо мной на столе оказался обыкновенный стакан с обыкновенной белой жидкостью привычной мне градусности. Чтобы жахнуть его залпом, уткнуться носом в рукав, а затем вытереть им же набежавшую слезу. Потом перевести дух и выкурить подряд пару сигарет. Наверное, меня бы отпустило.

Милана осталась наверху в большой, сухой, теплой, чистой комнате с двумя широкими кроватями. Мы остановились на этом постоялом дворе еще засветло. Я снял комнату, лучшую из свободных. Распорядился принести туда много горячей воды. Изучил местное меню и заказал много еды. Затем ушел вниз.

Еще я купил Милане новое платье. Конечно, оно не было таким, к каким она привыкла, хотя я потратил на него почти все деньги, найденные в поясе жертвы моей все еще побаливающей пятки. Завтра Милана будет там, куда так стремилась все это время, и очень не хочется, чтобы она выглядела, как одна из тех девушек, которые зарабатывают себе на хлеб ласками на обочине имперского тракта.

Когда она переоделась и попросила оценить, я увидел то, что боялся увидеть все это время. Платье оказалось ей в самый раз, и передо мной предстала не девочка-подросток, а юная женщина во всей своей хрупкой красоте. После этого я ушел вниз и полночи просидел за столом, мечтая о полном стакане национального напитка, пусть даже и очень теплого.

Когда я наконец поднялся в комнату, Милана уже спала. И на ее лице было выражение не обиженной девчонки, а женщины, обманувшейся в своих ожиданиях.

Прости меня, Милана, прости и пойми, что так будет правильно.

Мы шли тропинкой по замечательному лесу, держась за руки и беседуя обо всем на свете. С почти безоблачного неба ярко светило солнце, словно говоря: вот оно я, а ведь вы не ожидали увидеть меня еще долго-долго.

– Этот лес, – рассказывала Милана, – граница между владениями моего дяди и его соседа, барона. Много лет они не могут выяснить, кому же он должен принадлежать. Мы могли бы свернуть с тракта немного дальше, но почему-то мне захотелось пройтись в тени этих деревьев. Правда ведь, здесь очень красиво?

Истинная правда, Милана, мне тоже очень не хочется расставаться с тобой как можно дольше.

Завтра я проснусь и уже не увижу тебя, и некому будет оттачивать на мне свой язычок. А мне так нравилось просто слушать твой голос. Мне уже некому будет помогать спрыгнуть с телеги на землю. И сердце не будет замирать оттого, что все это хочется закончить поцелуем. Мне незачем будет просыпаться среди ночи от подозрительного шороха и прислушиваться к темноте и к твоему спокойному дыханию. А затем уснуть с мыслью, что скоро утро и ты опять мне улыбнешься. Завтра всего этого не будет.

С каждым нашим шагом это завтра становилось все ближе и ближе. И я наконец решился сказать то, о чем боялся признаться все это время даже себе, сказать то, что понял сразу, как только ты немного пришла в себя и перестала казаться просто испуганной девчонкой. Всю дорогу я старательно придумывал причины, по которым этого делать не следовало: твоя молодость, твое происхождение и все остальное-прочее. Сейчас я это могу себе позволить, ведь завтра я тебя уже не увижу.

Мы целовались через каждые несколько шагов. Потом просто стояли, крепко прижавшись друг к другу. И затем целовались снова.

Мухорка каждый раз тактично делала вид, что ее больше всего на свете увлекает зеленая трава под ногами. Когда я сказал об этом Милане, она рассмеялась и заявила, что женщины всегда были умнее мужчин, и к животным это тоже относится. Затем погрустнела и сказала, что совсем не хочет со мной расставаться и что она…