Временное правительство и большевистский переворот - Владимир Набоков

В моих бумагах хранится несколько писем, в то время и позже мною полученных от гр. Н. Н. Игнатьева, человека, прослужившего всю свою жизнь на военной службе, командовавшего во время войны Преображенским полком, — настоящего офицера и притом очень неглупого, вдумчивого и серьезного человека. Если не ошибаюсь, революция застала его либо начальником штаба гвардейского корпуса, либо начальником гвардейской пехотной дивизии. Эти его письма произвели на меня большое впечатление. Они подтвердили мои худшие догадки. Сейчас их у меня нет под рукой, и я не могу проверить даты, но мне помнится, что очень скоро в этих письмах зазвучала такая нота: надо отдать себе ясный отчет в том, что война кончена, что мы больше воевать не можем и не будем, потому что армия стихийно не хочет воевать. Умные люди должны придумать способ ликвидировать войну безболезненно, иначе произойдет катастрофа… Я показал одно из писем Гучкову. Он его прочел и вернул мне, сказав при этом, что он получает такие письма массами. «Что же вы думаете по этому поводу?» — спросил я. Он только пожал плечами и ответил что-то вроде того, что приходится надеяться на чудо. Но чудо не произошло, процесс пошел естественным и необходимым путем и привел к естественному и необходимому концу.

Большевистский переворот

В одном из мартовских заседаний Временного Правительства, в перерыве, во время продолжавшегося разговора на тему о все развивающейся большевистской пропаганде, Керенский заявил — по обыкновению, истерически похохатывая: «А вот погодите, сам Ленин едет… Вот когда начнется по-настоящему!» По этому поводу произошел краткий обмен мнениями между министрами. Уже было известно, что Ленин и его друзья собираются прибегнуть к услугам Германии для того, чтобы пробраться из Швейцарии в Россию. Было также известно, что Германия как будто идет этому навстречу, хорошо учитывая результаты. Если не ошибаюсь, Милюков (да, именно он!) заметил: «Господа, неужели мы их впустим при таких условиях?» Но на это довольно единодушно отвечали, что формальных оснований воспрепятствовать въезду Ленина не имеется, что, наоборот, Ленин имеет право вернуться, так как он амнистирован, что способ, к которому он прибегает для совершения путешествия, не является формально преступным. К этому прибавляли, — уже с точки зрения политической целесообразности подходя к вопросу, — что самый факт обращения к услугам Германии в такой мере подорвет авторитет Ленина, что его не придется бояться. В общем, все смотрели довольно поверхностно на опасности, связанные с приездом вождя большевизма. Этим был дан основной тон. Связанное своими провозглашениями свобод, само беспрерывно митингуя, Вр. Правительство не считало возможным противодействовать, хотя бы самой необузданной и разрушительной пропаганде, устной и в печати.

В газетах того времени нашло себе отражение то странное и неожиданное впечатление, которое произвел приезд Ленина и его первые выступления. Даже Стеклов-Нахамкис нашел нужным заявить, что Ленин, по-видимому, потерял контакт с русской действительностью. «Правда» не сразу сумела подняться до уровня своего идейного вождя. В Исполнит. Комитете первоначальное смущение скоро перешло в определенную враждебность. Но колоссальную настойчивость и самоуверенность Ленина нельзя было, конечно, победить так просто. Все последующее показало, до какой степени ясно, даже в деталях, был продуман план. Он немедленно, шаг за шагом, начал осуществляться, причем главным рычагом было утомление армии войною и начавшееся на фронте, под прямым влиянием Петербургского переворота, быстрое — можно сказать катастрофическое — разложение.

По своим воспоминаниям мне приходится констатировать, что Вр. Правительство с изумительной пассивностью относилось к этой гибельной работе. О Ленине почти никогда не говорили. Помню, Керенский уже в апреле, через некоторое время после приезда Ленина, как-то сказал, что он хочет побывать у Ленина и побеседовать с ним, и в ответ на недоуменные вопросы пояснил, что «ведь он живет в совершенно изолированной атмосфере, он ничего не знает, видит всё через очки своего фанатизма, около нет никого, кто бы хоть сколько-нибудь помог ему ориентироваться в том, что происходит». Визит, сколько мне известно, не состоялся. Не знаю, отклонил ли его Ленин, или Керенский сам отказался от своего намерения. Затем, как я уже, кажется, отмечал, неоднократно возникали во Вр. Правительстве разговоры по поводу безобразий, творившихся с домом Кшесинской, — частной собственностью, захваченной явно насильственным способом и ежедневно подвергавшейся порче и разрушению. Но дальше разговоров дело не шло. Когда поверенный Кшесинской возбудил у мирового судьи иск о выселении организаций, произвольно завладевших особняком, Керенский с удовольствием указывал, что вот наконец вступили на правильный путь. Но когда его спросили, каким же образом будет приведено в исполнение решение мирового судьи, он ответил, что это его не касается, что это — дело администрации, исполнительной власти, Министерства внутренних дел, — каковое министерство в то время находилось в нетях. Как известно, в конце концов удалось выселить большевиков, но дело уже было сделано, — они вполне и до конца использовали свою площадную трибуну.

В первом, до известной степени организованном, выступлении против Вр. Правительства, 19—21 апреля, когда войска пришли к Мариинскому дворцу с плакатами, требовавшими отставки Милюкова, еще не была ясна роль большевиков. Выступление это было ликвидировано, как известно, вполне безболезненно. Население Петербурга в огромной своей массе реагировало вполне определенно в пользу Вр. Правительства. В эти дни Гучков хворал, и заседания происходили у него на квартире. Я помню бурный день, начавшийся появлением войск на площади Мариинского дворца и закончившийся беспрерывным митингом перед домом военного министерства и горячими овациями по адресу Милюкова и Гучкова. В тот день еще чувствовалась большая моральная сила Вр. Правительства, остававшаяся — увы! — совершенно неиспользованной… Петербург тогда как бы впервые почуял возможность будущих потрясений и в массе своей сказал, что он их не хочет.

История июльских дней — дней второго выступления войск, на этот раз уже имевшего характер настоящей попытки восстания, — когда-нибудь будет исследована во всех подробностях, и выяснится весь тайный ход ее. Я хочу только вспомнить свои личные переживания и впечатления. В то время я уже давно перестал быть управляющим делами Временного Правительства. Официальные мои занятия были, однако, довольно разнообразны, так как я работал в Юридическом Совещании и в комиссиях и пленуме Совещания по составлению закона о выборах в Учредит. Собрание. Кроме того, я был членом комиссии по пересмотру и введению в действие Уголовного Уложения. Кстати сказать: как больно теперь вспомнить всю эту напряженную работу, поглотившую столько труда, энергии, времени, — работу, часто очень высокого качества (я, конечно, имею в виду работу коллектива, а не свое личное участие) — и оставшуюся абсолютно бесплодной, наполовину забытой!..